Тайнопись плоти - Дженет Уинтерсон

— Ветер поднимается, — говорит она.

Луиза, позволь мне плыть к тебе по этим норовистым волнам. Пусть меня ободряет надежда святых в их утлых челнах. Как они решались пуститься в путь задолго до 1000 года, когда от бурных морей их отделяла лишь дранка и кожа? Что давало им эту веру в другие берега, неизведанные и не нанесенные на карты? Мне кажется, я так и вижу их: вот они жуют черный хлеб, закусывая медовыми сотами, вот укрываются от дождя под звериными шкурами. Их тела страдали от непогоды, но души были чисты и прозрачны. Море не означало для них конца пути. Они верили в это вопреки приметам.

Пилигримы древних времен несли веру в своем сердце. Это и была их церковь, их божественная «экклесия». Храм нерукотворный. Та песня, что вела их сквозь мрак и бури, был божественный гимн, от которого звенели своды. Песней они открывали Богу души. Вот поют они, закинув головы, распахнув уста, и лишь чайки слышат их, садясь на борта их челнов. Одни в слишком соленых морях, под грозными небесами, и лишь голоса защищают их хвалами Господу.

Любовь вела их вперед. Любовь вернула их домой. Руки их загрубели от весел, жилы закалила непогода. В те далекие времена путешествия были непостижимы: кто сейчас оторвется от родного очага и пустится в открытое море? зимой, без компаса и в одиночку? То, чем рискуете, и есть ваша цена. Пред ликом любви очаг и странствие сливаются в одно.

Луиза, ради тебя мне не жаль сжечь все мое прошлое, я приду к тебе, не оглядываясь назад. Я знаю, что такое безрассудство, меня никогда не волновала цена. Сейчас же я знаю цену, какую мне придется заплатить. Понимаю, чего мне будет стоить разрыв с привычками всей жизни. Все понимаю, но меня это не беспокоит. Ты открыла мне свободное пространство, пока ничем еще не заполненное. Этот путь может привести меня в никуда, но может оказаться и освобождением. Меня не страшит риск. Я хочу использовать этот шанс, потому что прежняя моя жизнь покрылась плесенью.

Она целует меня, в ее поцелуе присутствуют все оттенки страсти. Любовница и ребенок, святая и распутница. Разве кто-либо целовал меня прежде? Мне ведома робость необъезженного жеребенка. Мне знакомо чванство Меркуцио. Лишь позавчера мы занимались любовью с этой женщиной, вкус ее кожи еще не выветрился с моих губ, но останется ли она со мной? Я дрожу, как первоклашка.

— Ты дрожишь, — сказала она.

— Должно быть, простуда.

— Давай я тебя согрею.

Мы ложимся на пол в моей комнате, повернувшись спиной к свету. Мне не нужен никакой другой свет, кроме касаний ее пальцев, которые ласкают мою кожу так, что наружу выступают нервные окончания. Закрыв глаза, я начинаю путешествие вдоль твоей спины, через ухабы и булыжники позвонков вниз к влажной теснине, а затем к глубокой копи, в которой можно утонуть. Есть ли на свете иные места кроме тех, что открываешь в теле любимой?

Потом мы лежим успокоенные, глядя, как вечернее солнце клонится к закату, и длинные тени подступающих сумерек ложатся узором на белые стены. Держа Луизу за руку, я не только ощущаю ее ладонь в своей, но понимаю, что между нами может возникнуть еще большая близость, понимание другого человека, которое глубже сознания, которое скорее хранится в теле, чем постигается умом. Мне еще не приходилось испытывать ничего подобного: мне бы показалось, что это фальшивка, если б не одна знакомая пара. Они очень долго пробыли вместе, и время не ослабило их чувств. Они стали похожи друг на друга, но не потеряли индивидуальности. Да, мне встретилась лишь одна такая пара, и меня переполняла зависть. Странно, но рядом с Луизой мне кажется, будто все это когда-то уже происходило со мной. Мне ничего не было о ней известно, и в то же время было известно все. Нет, не факты и события жизни, хотя мне было страшно любопытно все, связанное с Луизой, а некое доверие. В тот вечер мне казалось, что мы всегда были здесь вместе с Луизой, что мы породнились с ней давным-давно.

— Я объяснилась с Эльджином, — сказала она. — Про нас с тобой. Сказала, что мы спали.

— И что он?

— Он спросил, на какой кровати.

— Что?

— Думаю, он имел в виду супружеское ложе, как он его называет, то есть то, что он сделал своими руками. Мы тогда жили в маленьком домике, на мои деньги. Он был в интернатуре, я преподавала, и он мастерил ее по вечерам… Она очень неудобная. Я сказала ему, что мы спали на моей кровати, в будуаре… Он чуть успокоился.

Могу себе представить, что почувствовал Эльджин. Вирсавия всегда настаивала на том, чтобы мы спали на ее супружеской кровати, и мне следовало занимать место ее мужа. Мне это претило: я считаю, постель должна быть безопасным местом, а она таким быть не может, если только отвернетесь, а в ней уже кто-то другой. Хотя я высказываю это сейчас, а тогда меня это не останавливало. Теперь я себя за это презираю.

— Я сказала Эльджину, что мы должны с тобой встречаться, что я буду приходить и уходить с тобой. Еще сказала, что не хочу врать сама и не желаю, чтобы врал он… На что он спросил, намерена ли я уйти от него, а я честно ответила, что пока не знаю.

Она поворачивает ко мне расстроенное и встревоженное лицо.

— Я и в самом деле не знаю. Ты хочешь, чтобы я его бросила?

Я сглатываю комок, застрявший у меня в горле и стараюсь взять себя в руки. В горле у меня клокочет ответ, рвущийся прямо из сердца: «Да — собирайся немедленно!» Но я не могу этого вымолвить, и то, что я говорю, подсказано разумом, а не чувством.

— Может, посмотрим, как у нас все будет получаться?

Лицо Луизы на долю секунды выдало, что ей бы тоже хотелось ответа: «Да!» Я решаю помочь нам обоим.

— Мы можем все решить в ближайшие три месяца. Так будет лучше для всех для тебя, для Эльджина…

— А как насчет тебя?

Я пожимаю плечами.

— С Жаклин у меня уже все кончено. Я буду с тобой всегда, когда ты захочешь.

Она говорит серьезно:

— Мне бы хотелось предложить тебе нечто большее, чем неверность.

Я гляжу на дорогое лицо и думаю: а что могу предложить я? Грязь прошлого, что прилипла к моим подошвам, еще не стерлась.

— Луиза, ты вчера сердилась на меня и утверждала, что ты мой очередной охотничий трофей. Ты запретила мне говорить о любви, пока я не разберусь в себе. И ты была кое в чем права. Дай мне время переварить то, что происходит с нами. Не пытайся облегчить мне задачу. Мне нужна уверенность в себе. И я хочу, чтобы ты смогла быть уверена во мне.

Она кивает.

— Когда я увидела тебя два года назад, я подумала, что лучше тебя нет никого — ни мужчин, ни женщин.

Два года назад? О чем она?

— Я увидела тебя в парке: как ты бродишь в одиночестве и разговариваешь на ходу. Я ходила за тобой битый час, прежде чем пойти домой. Я и не надеялась, что мне удастся встретиться с тобой еще. Мне казалось, это была игра воображения.

— О! А ты часто преследуешь людей, гуляющих по парку?

Она рассмеялась.

— Никогда раньше и только один раз после. Когда мне посчастливилось увидеть тебя во второй раз, в Британской Библиотеке.

— За переводами?

— Да. Я заметила номер твоего места и спросила у служителя твою фамилию. Позже по фамилии узнала твой адрес. Вот почему полгода назад у твоих дверей оказалось промокшее и расстроенное создание.

— Ты же сказала, у тебя украли сумочку.

— Да.

— Ты спросила, нельзя ли переждать дождь у меня и отсюда позвонить мужу.

— Да.

— И все это была выдумка?

— Мне нужно было встретиться с тобой. Это была моя единственная мысль. Согласна — это было не очень умно. Ну, а потом я познакомилась с Жаклин и стала убеждать себя, что я должна остановиться, подумать об Эльджине. И я пыталась остановиться. Тешила себя мыслью, что мы сможем быть просто друзьями, а если я стану твоим другом, этого будет достаточно. И разве мы с тобой не стали друзьями?

Моя память возвращается в тот день, когда у моих дверей появилась Луиза, вымокшая под дождем. Пак, возникший из тумана. В волосах блестели сверкающие капельки дождя, дождь стекал по груди, туго обтянутой намокшим муслиновым платьем.

— Это я по примеру Эммы, леди Гамильтон, — пояснила Луиза, уловившая, о чем я думаю. — Она сделала это специально перед выходом на улицу. Это, конечно, провокация, но с Нельсоном сработало.

Опять этот Нельсон…

Да, я припоминаю тот день: я вижу ее из окна спальни и спешу наружу. Доброе дело с моей стороны, и при том — восхитительное. Я звоню ей на следующий день, и она любезно приглашает меня на ланч. Все это я припоминаю, но не могу понять, зачем ей все это было нужно. Я не могу пожаловаться на недостаток уверенности в себе, однако красотой я не отличаюсь. Это слово подходит только к особым людям — таким, например, как сама Луиза. Так ей и говорю.

— Тебе не видно того, что видно мне. — Она гладит меня по щеке. — Ты — как кристально чистая заводь, в которой играет солнечный свет.