Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - Финн

— Ого!

— Вот почему это мистер Бог, а не миссис Бог!

— Чего? То есть, ну да?

— Ну, это так может быть. Может быть. Она немного подумала.

— Наверное, уроки — это тоже секс.

— Только не говори об этом мисс Хейнс.

— А почему нет? Уроки вкладывают новые вещи тебе в голову и получаются еще новые вещи.

— Это не секс, а обучение. Секс — это когда делают детей.

— Не всегда, нет.

— Как ты до этого додумалась?

— Ну, если ты с одной стороны, то ты мужчина, а если с другой — то леди.

— С одной стороны чего? — вопросил я.

— Я еще не знаю. Пока. Она помолчала.

— А я леди?

— Думаю, что почти.

— Но у меня не может быть детей, да?

— Ну, пока не может.

— Но у меня могут быть новые идеи, да?

— Разумеется, могут.

— Так что это вроде как иметь ребенка — ну, почти — да?

— Вроде так.

На этом беседа закончилась. Я лежал без сна где-то с полчаса, а потом, вероятно, все же заснул. Неожиданно оказалось, что меня трясут, и голос Анны спрашивает:

— Ты спишь, Финн?

— Нет, уже нет.

— Если оно выходит наружу, то это ребенок, а если лезет внутрь — то мужчина?

— Чего? Что — оно?

— Ну, что угодно.

— Ого, вот это мило.

— Ага! Разве не здорово?

— Да просто сногсшибательно.

— Так что ты можешь быть и мужчиной, и леди в одно и то же время.

Как ни странно, я понял, что она имела в виду. Вся вселенная пронизана чем-то вроде секса. Она одновременно плодотворна и продуктивна. Семя слов порождает идеи. Семя идей порождает… один бог знает что. Все благословенное сущее обладает и мужскими, и женскими качествами сразу. На самом деле все сущее и есть чистый секс. Мы взяли одну-единственную сторону этого процесса и назвали ее сексом, потом окрасили стыдом и прилепили ярлык «секс». Но в этом-то и была наша ошибка. Разве не так?

Глава пятая

Первые два года с Анной были для меня временем непрерывного блаженства, гордости и удивления перед всем, что она сделала или сказала. Часто доводилось слышать: «Угадай, что Анна сегодня сказала!» или «Ты только послушай, что она сделала сегодня утром!», и я радостно хихикал над ее выходками. «Бездна лет», разделявшая меня и Анну, была как раз той высокой колокольней, сидя на которой можно хорошо посмеяться. Такой смех исполнен любви и нежности. Такой смех поднимает смеющегося еще на одну ступеньку выше по лестнице понимания, и там уже можно себе позволить и доброту, и щедрость. Народу на этой лестнице всегда много; по тем или иным причинам все лезут вперед, всем туда надо. Нам приходилось бороться с трудностями, и до некоторой степени мы их уже победили. Конечно, теперь мы могли хихикать; конечно, теперь мы могли быть щедрыми и, стоя сверху, великодушно давать советы тем, кто пока сражался внизу.

Это были первые два года, и они не прошли даром. Анна метала свой жемчуг, и я подобрал немало перлов, хотя и далеко не все. Многие остались лежать на земле, и пята тридцати прошедших лет вогнала их глубоко в землю. Мне кто-то говорил, что каждое мгновение нашей жизни записано где-то в неведомых недрах сознания.

Это очень приятная мысль, только вот где искать их, в каких мозговых извилинах зашифрованы наши воспоминания? Мне так и не удалось отыскать ключ к своей памяти, но иногда ее сокровищницы раскрываются сами собой. Я нахожу новую жемчужину, слово или картинку — и вновь оказываюсь в далеком прошлом.

Иногда я содрогаюсь при мысли, что два года жевал черствую краюху учения, в то время как прямо у меня под носом Анна залихватски пекла свежие идеи с хрустящей корочкой. Наверное, я думал, что только что испеченный каравай и должен выглядеть как только что испеченный каравай. А для меня что каравай, что краюха — все одно; в те годы мне просто не хватало мозгов увидеть разницу. Какой-то частью себя я все еще ощущаю стыд и гнев сожаление о безнадежно потерянном времени, охватившие меня в тот миг, когда я осознал, что хлеб — он и есть хлеб и испечь его можно в бесконечном количестве форм и вариантов. Я просто не мог понять, что форма каравая не имеет ничего общего с питательными свойствами хлеба. Форма была всего лишь приятным дополнением. Проблема в том, что меня всю дорогу учили именно формам. Иногда я гневно спрашиваю себя: «Сколько из того, чему меня учили, было всего лишь приятным дополнением, внешней оболочкой?» Но задать этот вопрос некому. Никто не сможет на него ответить. Да и вообще задавать подобные вопросы — только зря тратить время. Ответ лежит впереди, а не позади. Анна оставила мне карту своих открытий — какие-то области исследованы достаточно подробно, на другие есть только смутные намеки, но на большинстве обозначены только стрелочки, указывающие направление.

В тот вечер, когда я наконец понял природу наших с Анной отношений, я постиг и то, чем она была, или, по крайней мере, как работала с реальностью.

Стояла ранняя зима, и на улице уже стемнело. Ставни были закрыты. В нашем распоряжении находилась вся кухня. Газовая лампа, шипя, изливала свой мягкий свет; печь, только что загруженная свежей порцией угля, время от времени лихо плевалась язычками огня через отверстия в решетке. На столе располагались наполовину законченный радиоприемник, коробочки с деталями и запчастями, метилированная спиртовка, паяльник, куча инструментов, радиоламп и прочего барахла. Анна стояла коленями на стуле, опершись локтями на стол и положив подбородок на ладони. Я сидел напротив нее и, как это свойственно галлам, смотрел сразу в три разные стороны: на приемник, который вертел в руках, на Анну и на игру теней на стене. Уголь в печи нагрелся и выпустил на свободу голубоватые струи сразу же воспламенившегося газа. Яркая вспышка обрисовала тень Анны на стене, опала и исчезла; ей на смену пришла другая, отбросившая новую тень.

Объяснение этому явлению было крайне простое. Но эффект бросал вызов любым объяснениям. Сначала тень легла возле картины, потом у дверного проема, потом на оконные занавески. Тень дрожала и колебалась, словно жила какой-то собственной жизнью, то исчезала, то вновь появлялась уже в совершенно другом месте. Никакого перемещения между ними не было; она просто пропадала и возникала, будто — как бы это сказать? — будто бы тень играла в некую игру сама с собой. Я следил то за одной, то за другой, то за тремя сразу, а потом они исчезали, и следить было не за чем. Потом через секунду появлялись две. Что-то тихо поскреблось в двери моей души, но так глубоко, что разглядеть что-либо было пока невозможно. Анна подняла глаза, увидела это и улыбнулась. Карусель внутри продолжала вращаться, но ничего не происходило. То, что показалось было на поверхности, поспешно нырнуло обратно, оставив только круги на воде.

Приемник постепенно собирался кусочек за кусочком; шипел в баночке с канифолью паяльник. Все проверки были закончены, батарейки подсоединены, и наконец лампы заняли свое место. Последний взгляд, и мы включили его. Ничего. Время от времени такое случается. Вольтметр показал нормальное напряжение, пара-тройка тестов — ага! Вот, вероятно, и ошибка. Отсоединить эту штуку, переключить счетчик на измерение силы тока, подсоединить его в цепь, включить. Разумеется, это была одна из тех глупых ошибок, исправить которые ничего не стоит. Анна положила ладошку на мою руку и наморщила лоб:

— Что ты с этим сделал? — она показала на счетчик.

— Просто обнаружил, что было не так.

— Пожалуйста, сделай все еще раз, — она не смотрела на меня; ее глаза были прикованы к счетчику. — С того места, где он был до этого.

— Ты хочешь сказать, верни на место ошибку, после того, как я столько сил потратил на ее устранение?

Она кивнула. Я сделал все, как было.

— Что теперь? — спросил я.

— Теперь сделай, что ты сделал тогда, только рассказывай, — скомандовала она.

— Но, прелесть моя, — возопил я, — если я стану рассказывать, что я делаю, ты же ни слова не поймешь.

— Не хочу понимать никаких слов. Это для другого.

— Сначала я подсоединяю этот счетчик, чтобы измерить напряжение в этой цепи. Потом я подключаю его через резистор, чтобы измерить напряжение вот тут. — Говоря, я поочередно указывал пальцем на разные части приемника. — А теперь мы идем вот сюда и делаем все то же самое еще раз. И теперь вольтметр показывает правильное напряжение.

Дойдя до неправильной части, я подключил вольтметр, чтобы Анна увидела, насколько различаются его показания.

— Вот в этом все и дело, — торжествующе заявил я. — Теперь мы распаиваем вот это место, подсоединяем счетчик, измеряем напряжение и смотрим, что получилось.

Я распаял цепь со словами:

— Теперь мы включаем измеритель в цепь — и, блин, никакого тока.

Она протянула руку к приемнику, и я согласно кивнул. Она осторожно и медленно отсоединила клеммы, потом подсоединила их обратно. И правда, никакого тока. Я убрал неправильную деталь, снова включил, кое-что подвернул, и мы услышали музыку.