Конец буржуа - Камиль Лемонье

От своего девичества Вильгельмина сохранила нежные голубые глаза и свежий цвет лица, обрамленного белокурыми пышными волосами.

— У моей Вилл, — любил говорить Жан-Оноре, — нежное лицо и нежный характер: душа у нее такая же нежная, как звук ее голоса, как пряди ее волос.

Высокая, довольно хрупкая, с атласными руками, деятельная, несмотря на свой мечтательный вид, очень решительная, несмотря на всю кажущуюся вялость, эта женщина, которая как бы совершенно растворялась в присутствии мужа, искренне ею любимого, заставляя его верить, что он и есть глава семьи, в действительности держала в своих твердых руках весь дом, и белокурая нежность ее нимало не распространялась на окружающих. Чуткость и духовная чистота сочетались в ней с хитростью, а слепая ревность к детям накладывала на весь ее характер печать темной страсти. Черты эти в полной мере сказались, когда был устроен семейный заговор, который ввел в их дом баронессу Орландер, женщину, с самого начала опороченную в ее глазах как своей национальностью, так и низким происхождением.

Усилием воли она сумела подавить в себе и предвзятость христианки и впитанные с молоком матери буржуазные предрассудки, сумела сделать вид, что ничего не замечает, употребив на это всю силу двойного женского притворства, притворяясь перед мужем и перед детьми в расчете на те огромные выгоды, которые эта женитьба сулила ее сыну.

Двадцатипятилетний Жан-Оноре был очень робок с женщинами. К тому же в ту пору он ушел с головой в трудную науку юриспруденции и был страстно увлечен изучением права, которое в его глазах систематизировало все проявления человеческого разума и казалось ему неким многовековым заветом целых поколений моралистов и социологов. И он, вероятно, никогда бы не стал ухаживать за девушкой из «Дома сестер Денуарманто», если бы на помощь ему не пришла его мать, которая сама выбрала для него эту партию.

Г-жа Денуарманто, вдова бывшего председателя суда, жила со своими двумя дочерьми в просторном доме рядом с собором, на одиноком холме, который возвышается над всем Монсом. Там, как в стенах заброшенного монастыря, не было слышно городского движения и шума. Они жили там довольно замкнутой жизнью, состоявшей из хождения в церковь и прогулки вдоль городского вала по воскресеньям, из шитья у окна, на котором приподнимался только краешек занавески, и посещения кое-каких знакомых, которых они два раза в месяц приглашали к себе пить чай. Вильгельмина, такая же застенчивая, как и ее будущий муж, красневшая по малейшему поводу, понравилась этому неловкому юноше, который до встречи с нею чуждался женщин. И в душе его, воспитанной на трогательных излияниях Шатобриана и Ламартина, вспыхнула поэтическая любовь к белокурой девушке, которая, перебирая своими тонкими пальцами струны гитары, пела ему по вечерам старинные романсы, какие певали еще ее прабабушки.

Она рисовала по шелку затейливые пейзажи, любила птиц и, как маленькая готическая мадонна, была постоянно окружена цветами. У этой девушки, выросшей среди священного полумрака высоких сводов и позеленевших каменных плит, привыкшей к запаху ладана и к звукам органа, к печальному перезвону колоколов, было чистое сердце, напоминавшее о веках благочестия и наивности. Да и с замужеством она нисколько не изменилась. Ревностная католичка, свято исполнявшая свои обязанности, довольная тем, что она властвует в доме и только внешне подчиняется воле супруга, она становилась поистине трогательной, когда по вечерам, под аккомпанемент гитары, пела детям старинные, слышанные ею в детстве, колыбельные песни.

Барбаре Рассанфосс казалось, что именно здесь ее настоящая семья, и она раскаивалась в том, что безуспешно пыталась найти ее в доме Жана-Элуа. Те посеяли на полях жизни дурное семя. И в их доме выросли такие исчадия ада, как Ренье и Арнольд, праздные, порочные, святотатственно пренебрегавшие своим сыновним долгом. Семья Жана-Оноре — та, напротив, собрала неплохой урожай. Дочери их добродетельны — у них будет хорошее потомство. Эдокс тоже будет жить на благо рода Рассанфоссов. Старухой овладело чувство раскаяния.

«Как я была слепа, — подумала она. — Я отдавала всю свою любовь моему старшему сыну. Я согрешила против закона, который велит одинаково любить всех детей. И вот господь наказывает меня, чтобы я поняла наконец свою ошибку. Из детей, которых я должна бы любить одинаково, лучшим оказался тот, на чью долю досталось меньше всего ласки. За каждый проступок приходится расплачиваться. Вот почему сын, которого я беззаветно любила, так плохо меня за все отблагодарил».

Жан-Элуа, который был поглощен своими делами, не мог с такой остротой почувствовать внезапное отчуждение матери, как это почувствовала Аделаида. Алчная и. склонная к подозрительности, она выходила из себя, считая, что у нее отнимают ее законную собственность. Весь гнев свой она изливала на мужа.

— Нечего сказать, хороша твоя мать, — сказала она ему. — Как мы ни старались во всем ей угодить, она, видите ли, отправилась к Жану-Оноре. Подумать только! А ведь сколько мы с ней носились! И что же, ей мало, что она бросила нас и ни с того ни с сего уехала со свадьбы. Это же просто ужас! Теперь она переметнулась к нашим врагам. Ладно, нечего плечами пожимать; что правда, то правда. Неужели ты и в самом деле верил, что Вильгельмина искренна? Ну-ка, ответь! Если да, то ты ошибался. Она ведь только о своих детках печется, больше для нее ничего на свете не существует, сердца у нее нет. Теперь-то я все хорошо понимаю. Они решили поухаживать за маменькой, чтобы та осталась у них. Как-никак к концу года им несколько тысячных билетов перепадет, а там и кое-что побольше.

Жан-Элуа рассердился.

— И чего это ты с ума сходишь? Маменька вольна поступать так, как хочет.

— Дурак ты эдакий, ты что, разве не понимаешь? Твоя мать точно так же вольна поступить как хочет со своими деньгами, не правда ли? И если в дарственной она откажет им то, что должно было перейти к нашим детям, нам останется только покориться.

На этот раз он уже расхохотался. «Что за нелепые страхи!.. Можно ли думать, чтобы Жан-Оноре, человек, во всяком случае, порядочный, стал заниматься подобными пустяками… К тому же мать — женщина благоразумная». Но Аделаида продолжала стоять на своем.

— Знаешь, что я тебе скажу? Ты всю жизнь привык подчиняться. В детстве ты относился к ней с какой-то фанатической преданностью, и всякий раз, когда она приезжала, ты вел себя как послушный ребенок. Боже мой! Я ведь тоже любила свою мать, но я никогда бы ей так не могла покориться! Можешь быть спокоен, они воспользуются твоей слабостью.

— Да нет же, уверяю тебя, ты их не знаешь. Как только маменьке захочется вернуться к нам, я с радостью ее приму. Но сам я для этого шага не сделаю.

Эта перемена в настроении жены незаметно для него самого охладила его чувства к младшему брату, с которым он всю жизнь был дружен и которого ему не в чем было упрекнуть. Приезжая по утрам в город из Ампуаньи, он обычно нанимал извозчика и ехал в банк. Наскоро позавтракав, он воцарялся на бирже и в промежутке между миллионными операциями всегда находил время съездить к Жану-Оноре, а потом с дневным поездом возвращался к своим горам. Этот холодный делец, этот человек, служивший одной всепоглощающей страсти, хоть и считал, что любит природу, и собирался наслаждаться ею в купленном им роскошном поместье, в действительности мог любоваться ее красотами лишь ранним утром и поздним вечером.

Вставая вместе с зарей, он шел будить садовников, потом обходил весь сад и отдавал распоряжения, заглядывая в конюшни и на ферму. Его хватало на все — и на коммерческие дела и на хозяйственные заботы. Возвращался он вечером, с аппетитом съедал обед, совсем почти ничего не пил, а потом, когда уже начинало темнеть, он закуривал сигару и, погрузившись в раздумье, прогуливался по окутанному сумраком саду.

Целых две недели он не появлялся в доме брата. Но вот однажды утром, поднимаясь по лестнице Национального кредитного общества, он встретился с адвокатом, который как раз шел оттуда.

— А, Жан-Элуа! Что с тобой случилось, ты что, на нас обиделся?

— Да нет же, все дела…

И, прервав его на полуслове, Жан-Элуа принялся вдруг говорить о матери.

— Послушай, что же это нашло на маменьку? Она почему-то все время у тебя, а к нам даже и не показывается. На что она жалуется? В чем мы перед ней провинились?

Адвокат в изумлении посмотрел на брата.

— Даже и не думала жаловаться. Она просто приезжала к нам погостить. Мы с женой были очень рады, что она наконец собралась. Теперь она уже вернулась домой. Послушай! Я до сих пор ведь не знал, что маменька такая. Какое это простое, благородное сердце. Насколько она выше всех нас! Это живое свидетельство того, что прежнее поколение было лучше, чем мы.

В Жане-Элуа заговорило сыновнее чувство.