Протоколы колдуна Стоменова часть I - Вит Ценев

Смотри, Сергей Дмитрич, я тебе это враз в подробностях объяснение сделаю: положим, время от времени выходит с тобой некая оказия – у тебя разика два в месяц ощущение бывает, что по ногтям на твоих ногах бегают мурашки. Ну бегают и бегают, но ты к лекарю идешь и говоришь ему об этом. Лекарь лоб свой чешет, потому как в книгах вумных ничего об ентом не сказано – да и пишет работу ученую – открыл, дескать, хворь новую и назвал ее мурашкия. Вот так, Сергей Дмитрич, болезням многим и ход дается. Зачесались у кого-то пальцы на ногах, а ученые мужи ваши уже ведают: так у тебя, мил человек, мурашкия, болезня такая, лечить надобно... Вот и вся наука будет (следователь смеется)...

Следователь: – Ну, уморил, Андрей Николаевич! Выходит, и рака нет, и инфаркта, а все выдумки одни и мрут люди из-за одних только выдумок исключительно, да? Так тебя понимать?

Стоменов: – Есть, есть – и рак есть, и мурашкия эта (следователь смеется). Только раньше люд деревенский бздел, как хотел, а лекаря ваши и это в науке прописали (следователь смеется), аль неправду говорю? Ерофей, положим, бздуном был особым, за версту слыхать, а особенно нападало на него, когда крестился да поклоны отпускал Царю небесному (следователь хохочет), так нешто кто из деревни нашей мнение имел, что болезня это? Во как, чудак человек, заливается, будто сказал я смешное... Ты поведай – дак и вместе посмеемся...

Следователь (отирая глаза): – Не обижайся, Андрей Николаевич, вещи ты правильные толкуешь, только смеха моего не понять тебе... Извини...

Стоменов: – Кривошеевские и до обращения в Силу Смертную особо не хворали, ну а опосля – и думать забыли, что это такое есть. Но строго-настрого наказ нам дан Николой – словам хворным ходу не давать. Речи такие не веди и про себя мысль не держи, а как сделать посему – учил он нас. Бегает если лиса по лесу и болезнев не ведает – что она, Дмитрич, здоровее человека будет, а? Да нет же, а только разница вся между лисом и человеком будет, что лис слов мудреных не говорит, питается вернее, да еще от правил нравственных мученичеств не принимает, а душит себе хорьков да других зверюшек на пропитание и живет себе беззаботно. Маг Кривошеевский по тем же законам живет: слов ядовитых он не ведает, страданием пустым не горюет, питание имеет разумное и жизнь у другого в угоду свою отнять может...

Следователь: – Я этой патетики, Андрей Николаевич, не понимаю. Живете-то вы все, будучи людьми другими окруженные, в котором законы существуют и правила, – и этим законам необходимо соответствовать... Если ты мне про лису толкуешь, то отчего сам, как лиса, в лесах не обитаешь? У тебя квартира была неплохая, пенсию ты получал регулярную – а если б нет, как питался бы, скажи? Откуда у тебя документы подлинные – говорить не хочешь... Скрываешь ты чего-то, Андрей Николаевич, юлишь – вот что я тебе скажу!

Стоменов: – Есть на земле этой людев сообщество – оно природе защиту делает. Сыщут они зверя какого-нибудь редкого – да и в книги его записывают, в клетки садют специальные, охраняют то бишь всячески от полного его исчезновения. Да только не имеет это никакой надобности, потому как если лес да горы с реками этого зверя из своей книги, люду неведомой, уже вычеркнули – то и нужды по зверю этому у природы больше нету. Если, положим, людишки эти пожар лесной тушить берутся – то им от этого леса благодарность есть, а вот проку от спасеньев букашек редких нету, Дмитрич... (следователь встает, подходит к Стоменову и отстегивает у него наручники. Стоменов блаженно потягивается и потирает запястья)...

Кристо Ракшиев (рассказывает)

Когда полковник это сделал – я буквально на стуле подпрыгнул. Это было беспрецедентное, грубейшее нарушение инструкции допроса. В холле постоянно находились охранник и дежурный офицер, которые по команде следователя снимали с подследственного наручники, чтобы он попил воды, почесался, проводить его в туалет и тому подобное... При наручниках, пристегнутых к столу, свобода действия рук составляет не более десяти сантиметров. На каждого из подследственных, помимо общей директивы, разрабатывались особые предписания. Иногда подследственному приходилось испражняться прямо в кабинете допросов – ему отстегивали только одну руку. Для одного буйного, снимать наручники с которого было категорически запрещено, пришлось еще делать специальную резиновую маску – он часто просил пить, а при попытке напоить его делал неимоверные усилия, чтобы укусить любого... Кого-то, напротив, позволялось допрашивать вообще без наручников, но это встречалось исключительно редко. Все предписания составлялись врачебной коллегией и шли на подпись к начальству... Малейшая ошибка в требованиях к допрашиваемому означает преступную халатность и суд, поэтому предписания чаще всего были излишне категоричными. Так было спокойнее... К Стоменову, согласно инструкции, нельзя было даже подходить в одиночку, а уж тем более снимать с него наручники. Подобные случаи иногда все же бывают – следователь по каким-то причинам нарушал предписания безопасности по обращению с подследственными. Один такой случай вышел у Фрейда – он перестраховался, предъявляя жесткие требования по безопасности к подследственному, который, как он считал, «клопа не задавит», а следователь, который неофициально разделял это мнение о безопасности, отстегнул одну руку, чтобы напоить «тихоню», – и враз лишился левого глаза... Насмотрелся я, Вит, всякого насмотрелся!.. Я долго потом думал, что произошло в этот раз – внушение, телепатия, гипноз? Хер его разберет! Без всякой на то причины гэбэшник снял с Кривошеева наручники...

Стоменов: – Ой, спасибоньки, Сергей Дмитрич, уважил старика, а то затекли ручонки-то мои... (следователь садится). Вот это мой ответ будет на докучания ваши по поводу, где я документ взял...

Следователь (поднимая брови): – Прошу прощения, что? Я чего-то...

Стоменов: – Я ж тебя, Дмитрич, отмыкать меня не просил!..

Следователь: – Секундочку!.. (вскакивает). Руки на стол! Вот черт!..

Стоменов (спокойно): – Да не снуй почем зря, не снуй, Дмитрич... Вот, гляди, руки я ложу, а ты подходи, заковывай, коли не положено-то... (следователь в задумчивости замирает на секунду, держа палец на кнопке вызова, затем подходит к Стоменову и застегивает наручники. Стоменов улыбается).

Следователь (садится): – Ладно, Андрей Николаевич, обсудим...

Кристо Ракшиев

Он досадливо так на меня посмотрел тогда... Один-единственный раз я видел этого советского полковника растерянным, выказавшим какие то скрытые, нежелательные для него эмоции, – я видел это, и мне понятна была его досада. Быть может, прошли какие-то мгновения, прежде чем он окончательно взял себя в руки. После этого он снова был сдержан, предупредителен, вежлив, внимателен, иногда я слышал, как он смеется, – смех у него был глухой и раскатистый. Есть люди, которые умеют незаразительно смеяться, – он был из таких...

Стоменов: – Имеющий Силу может сделать так, что другой человек выполнит твое желание только потому, что ты правильно его подумал… Не обижайся на меня, Дмитрич, я не со зла это сделал, а только чтоб ты не сумневался в том, что я ведаю. Чую я, как ум твой иногда взорваться готов, – и соглашаешься ты со мной, и в ту же минуту не можешь согласиться со мной никаким образом… Ты человек сильный будешь, и я к тебе уважение имею. Я тебе ПОКАЗАЛ, чтоб не докучали мне вопросом назойливым, где я документ достать изготовился, – и больше по поводу этому говорить охоты не имею. А на другие твои интересы по возможности ответ дам...

Семнадцатый день допроса

Стоменов: – Когда сказывал я, что сорок деньков удерж молчанием имел, Борислав только глядел искоса, да и ничего больше. Я тебе, Сергей Дмитрич, вряд ли смогу в подробностях растолковать, как у меня этот крик безмолвный вышел. Но после того позвать мужика деревенского мог я завсегда, как бы далеко от него ни находился. Хошь – пять верст, хошь – сто… Тогда я еще в слабости был, Силы не имел серьезной – оттого и подсобление мог получить, если нужду имел. В Магии есть миг один, когда отрываешься ты от мира, тебя окружающего, навсегда. Во время наступления его и опосля уже не придет к тебе с подмогою никто, как бы ты ни громогласничал. Рядом стоять будут – но даже пальцу шевеления не дадут, чтобы беду твою уладить сообща. Почему так делается? А для того это выходит, чтоб Маг будущный или Маг свершившийся на себя опор полный имел – и ни на кого более. Пока надеешься, помощи жаждешь – собственную Силу хоронишь, опереться на нее не можешь, воспользоваться ею по-должному. А посему крик мой тогдашний первым и последним был за всю мою жизнь долгую... Хотя нет, было еще разик, когда незрячим один на один с лесом остался, – заголосил было, но и понял тогда окончательно, что не будет подмоги мне никакой… Ты вот, Дмитрич, подробностей знать хочешь, а я слов для них не имею. Как мне тебе растолковать, что я мысль свою твоею сделать могу. Будто бы у тебя она родилась в головушке твоей, а ты ей и ход дал надобный. Вот вы меня куете к столу этому пренепременно, дак и куйте, раз вам спокойствие от этого выходит. Но это до тех пор лишь, пока хранители мои шалостью железку эту считают. Она меня не томит, вреда мне не делает – ну и ладно. Не я – вы, Сергей Дмитрич, страхи терпите: вдруг кинется, учинит чего, руки на себя наложить вздумает, мало ли... Только вот руки изредка тяжелеют от однообразия сидения моего. Теперь словом говорю – откуй ты меня, беды не будет никакой. Исполнишь?