Тяжелый дивизион - Александр Лебеденко

Окоп шел зигзагом и состоял из большого числа отдельных траншей, разделенных толстыми земляными выступами — траверсами. Если бы в такой окоп попал снаряд, он мог бы выкосить только одно отделение.

Григорьев вел всех на самый опасный участок фронта у Могелл. Здесь все было в полной боевой готовности. У бойниц через одну стояли отборные стрелки. У пулеметного гнезда сидел офицер. Он вежливо откозырял Андрею, но руки не подал.

— Что, неужели все время так, начеку? — спросил прапорщика Дуб.

— Конечно. Мины, подлецы, роют. Вот за неделю уже третью взрывают. А за каждую воронку сейчас же драка, как за большой город. Потом очень близко. Восемьдесят шагов. Это же пробежать — минута. И проволоки здесь ни у них, ни у нас нет как следует. Они ни днем, ни ночью не дают ставить, и мы не даем. Разведку здесь не выпустить. Все равно никто не вернется. Ночью здесь носа не высунешь: каждая наша бойница пристреляна. Вот смотрите. — Он взял стальной щит и закрыл им одну из бойниц. Пуля тотчас же щелкнула по металлу.

— Или вот, еще лучше. Вам не жаль своей фуражки? — обратился он к Андрею.

Андрей дал фуражку, прапорщик нацепил ее на штык и поднял над бруствером окопа. Тотчас же несколько выстрелов раздались на стороне немцев, и над головами рассекли воздух несколько пуль. Прапорщик вернул фуражку Андрею. В ее дне была теперь маленькая круглая дырочка с аккуратными краями.

— Ну вот и боевое крещение вашей фуражки, — засмеялся прапорщик. — Вот так и живем тут. И вздумалось кому-то захватить этот фольварк. — Он махнул рукой. — Пойдемте-ка лучше к нам в блиндаж.

У всех четырех стен низкого помещения плотно одна к другой стояли походные кровати или же деревянные козлы с брошенными прямо на доски подушками без наволочек и смятыми одеялами лазаретного типа. В одном из углов стол, и вокруг него — сколоченные из нетесаных досок скамьи. На одной из коек дремал офицер. Ворот его суконной рубахи был расстегнут, рука жалкой худой кистью свисала к полу, искривленный полураскрытый рот с растрепанными усами казался черной щелью. Другой прапорщик, сидя на койке у стола, ножиком строгал деревянный чурбан.

— Вы недавно с формирования? — спросил прапорщик Дуба.

— Да, мы формировались в Ораниенбауме.

— Так. Слышал. Да, это очень хорошо, что вы прибыли к нам. Тяжелая артиллерия — это вещь! Солдаты иначе себя чувствуют, когда знают, что за ними орудия, техника. А то, знаете, немец громит, громит, «чемоданами» так и забрасывает, а у нас этакая подлая тишина. Он нас двухпудовыми бомбами, а мы его винтовками да пулеметами.

— Подожди, скоро с дубиной пойдешь, — отозвался голос из угла.

— Ну, ты скажешь. Сейчас, правда, патроны порасстреляли, но ведь подвезут.

— Подвезут тебе, дураку, на именины. Как под Горлицей подвозили. До Сана бежали без патронов. Всегда ты головой думаешь, а вот насчет войны — другим местом…

— Ты бы лучше помолчал, Федотов, — сказал ротный поручик, писавший на краю стола полевую записку. — Целый день тоску нагоняешь. А как у вас, господа артиллеристы, снаряды есть?

— У нас есть, — уверенно сказал Дуб. — На батарее полный комплект.

— А в обозе шиш. Один бой — и крышка, — выпалил вдруг Меркулов.

— А вы откуда знаете? — обозлился Дуб.

— Как откуда? У нас же в управлении ведомости составляют — я ведь их обязан смотреть…

— Ведомости — это по дивизиону, а в армии есть.

— Привезли вы, я вижу, тяжелые трофеи для немца. Что ж, он рад будет, — проскрипел тот же голос из угла. — Нужно было вас тащить сюда, сидели бы в Рамбове.

— Ну, как это так? — вскипятился Дуб. — Я не знаю, как там у нас в тылу с запасами…

— Ну, довольно, ребята. Все это слышано, все это с бородой, — сказал ротный. — Каркаете, а что от этого изменится? Позовите-ка лучше нас, господа артиллеристы, на рюмочку.

— Очень рады будем, — действительно обрадовался Дуб. — Мы вообще собираемся поддерживать тесную связь с пехотой…

— Похвально, похвально, — с кривой усмешкой сказал ротный. — Ждем. А вы нас ждите.

Андрей вышел в окоп.

— Хочешь искупаться? — спросил Григорьев.

— Где?

— А в Равке.

Григорьев провел Андрея по окопу к месту, где траншея, постепенно мельчая, скатывалась к берегу реки.

Узкой губой, в застоялой пене, листьях и щепах, затекала вода за траншею. Чтобы окунуться, нужно было несколько шагов пробежать по воде вне прикрытия, где полным блеском играло солнце.

— Сейчас тут трое купались. А вот немец и гостинец прислал.

У корней ивы, забросившей вопросительные знаки своих ветвей в соседнюю, отступившую назад траншею, обозначилась мелкая воронка, а на коре дерева остались следы пуль и осколков. Отсеченные зеленые веточки стояли на недвижной воде, не отходя от берега.

— Выкупаться, что ли? — сказал вдруг Андрей и раздумчиво прибавил: — Воды здесь нигде нет.

— А не скупаться! — не улыбаясь, дразнил Григорьев.

Андрей расстегнул ворот — шаг бесповоротный.

— Мартыныч, купаться? Дело. И я, — раздался голос из траншеи.

Меркулов уже на ходу снимал портупею.

Холодная вода едва покрыла колени, а плетенка окопа уже отказывалась закрывать тела.

— Куда вы? — кричал из окопа пехотный прапорщик. — Здесь все пристреляно.

— Ну, с богом, окунемся — и дёру! — крикнул Меркулов.

Задорные слова он выкрикнул с тем же неподвижным, сосредоточенным лицом.

Андрей бултыхнулся в воду, и за звоном брызг ему почудился звон плюхающихся в воду пуль. Вода зашумела в ушах, а с берега уже несся приказ:

— Назад!

Спотыкаясь и скользя в тине, Андрей забежал за плетень. Его одежды не было. Прапорщик махал бело-зеленым свертком из-за траверса. Гулкий, щелкающий взрыв запоздал. Граната досталась все той же иве.

— Проморгали немцы. Ваша удача, — сказал прапорщик. — Но кому все это нужно — аллах ведает… Переходили бы в пехоту и имели бы это удовольствие и к завтраку, и к ужину…

В одно из воскресений из штаба полка приехал в тарантасике приглашенный Соловиным священник. Офицеры высыпали навстречу без шапок и поясов. Он тыкал каждому сухие коричневые деревяшки пальцев и углом рта причитал, благословляя. Седеющие пучки бороденки, редкие, как у старого кота, усы, морщины ущельями — ко всему этому не шла пышная ряса на шелку с муаровыми отворотами рукавов.

Батарею построили квадратом. Прислужник с ефрейторскими нашивками поставил и покрыл узким ковриком складной аналой. Андрея и еще двоих не приведенных к присяге солдат построили в ряд перед аналоем. Андрей присягал первым.

— Знаешь текст присяги? — буркнул монах. — Читай.

— Понятия не имею.

Поп вздохнул, вынул требник, отставил его как можно дальше и стал отыскивать страницу. Искал долго.

— Найди сам — грамотный небось.

Андрей отыскал. Листик присяги был замызган, разорван, с краями, свернувшимися в трубочки.

Иеромонах стал читать, пропуская слова, путая падежи. Офицеры хихикали. Солдаты стояли хмуро, как под дождем.

— Читай сам! — опять ткнул поп требник в руки Андрея.

Слова туманились в строю малопривычных славянских букв, но смысл выпирал простым и циничным приказом:

— Будь верен. Жизнь положи за царя и его семейство. Раб!

Швырнуть бы замусоленную книжечку в кусты….

Читал, пропуская слова, как будто это могло изменить смысл ритуала…

Попа позвали в палатку. Он выпил залпом стакан вина, закусил бисквитом. Соловин протянул ему синюю бумажку. Поп поморщился.

— Радужную дают в отдельных частях, — услышал Андрей отчетливый шепот.

— Не знали, батюшка, простите, не знали. Боялись не угадать, — некрасиво и недовольно суетился Соловин.

Он мигнул Петру. Петр полез в командирский чемодан.

— Вот чудовище, — изумлялся Дуб, — откуда берутся такие?

— Из далекого монастыря иеромонах, — сообщил Соловин. — Видно — жоха. А читать не умеет…

С иеромонахом пришлось встретиться еще раз.

Через несколько дней на батарее был получен приказ подготовиться к боевой поддержке предполагавшегося наступления сибиряков, и Андрей пошел на дежурство в окопы накануне боя.

Артиллерийские и пехотные телефонные аппараты стояли в темном углу блиндажа. Вокруг стола с маленькой коптилкой столпились пехотные офицеры.

Андрей не сразу сообразил, что за столом идет азартная игра в железку. Он сел в углу у телефонов, вызвал батарею, проверил исправность линий и, прислонившись к стене из непросохших бревен, стал прислушиваться к разговорам вокруг стола.

— Вам пять? — спокойно предложил чей-то низкий бас.

— Пять так пять. Наши пять соответствуют.

— Ну, Калмыков, покажи ему соответствие!

— Дается.

— Берется.

— По семи?

— Тут тоньше.