По ту сторону фронта - Георгий Брянцев

Багров сидел хмурый, опустив голову, и смотрел сосредоточенно в одну точку. Невольно вспомнилась ему маленькая, всегда тихая Марфа, с которой он прожил семнадцать лет, никогда не ссорившись. Вспомнилась такой, какой он видел ее в те сентябрьские сумерки, последний раз, на полу, с прикрытыми глазами, со струйками крови, разбегающимися от головы по полу. Багров закрыл глаза, скрипнул зубами, потом, вздохнув, сильно тряхнул головой.

Беляк решил говорить с Куприным прямо, без обиняков. Все равно старик сразу поймет, к чему клонится дело. Недоверие могло только обидеть его.

— Вся надежда на вас, Михаил Павлович, — сказал Беляк. — Помогите, посоветуйте, как нам организовать типографию. Позарез нужна…

— Так… так… — Кудрин задумчиво улыбнулся и подергал рукой седой ус. — Вот зачем вам старик понадобился? Значит, прямо из архива да в дело. Одобряю! Правильно! Это по-моему. Я уж почуял — что-то затевается, когда меня Герасим в гости стал звать… Ну что ж, давайте потолкуем. При желании все можно организовать, не только типографию. Не такие дела вершили в свое время…

— Молодые были, Павлыч, молодые, — вставил Найденов, — а сейчас старики.

— Не согласен, — объявил Кудрин и решительно замотал головой. — Не согласен, Андрей Степанович. Не в годах дело. Кто имеет дух и силенку, тот всегда молод. До самой смерти. Вы, я вижу, тоже все не пионеры, а вот затеваете что-то и меня вытащили. Так что возраст тут ни при чем…

Разговор принял деловой характер. Желая знать, какую типографию хочет иметь окружком, Кудрин задавал множество вопросов, но на большинство из них ни Беляк, ни Найденов, ни другие не могли ответить. Они знали только, что окружком решил выпускать подпольную газету и листовки. Хорошо, что хоть Беляк, со слов Пушкарева, знал, какого формата газету предполагается печатать.

Куприн попросил дать ему два-три дня для того, чтобы «пораскинуть мозгами». Он обещал набросать перечень всего необходимого для будущей подпольной типографии.

Договорились, что через три дня Беляк сам зайдет на квартиру к Кудрину. Тот заверил, что дом его совершенно безопасен и никого, кроме жены, не будет.

Уже в полночь Беляк проводил гостей. Остался только Микулич. Ему надо было доложить о результатах проверки владельца комиссионного магазина Брынзы.

— Предательская душа, — сказал Микулич. — Он ходит по вечерам на квартиру к немцу, обер-лейтенанту Бергеру, а тот служит в гестапо. Три раза был и сидел у него чуть не по часу. Теперь ясно, что это за птица.

В противоположность Найденову Микулич был очень осторожный и хитрый человек, с врожденными качествами конспиратора. Он обладал, по мнению Беляка, каким-то пятым чувством, позволяющим ему разгадывать «нутро» каждого человека. С виду малоприметный, тихий и даже будто рассеянный, он интересовался всем происходящим вокруг. Раз поговорив с человеком, он составлял о нем свое определенное мнение, которое потом ему было очень трудно изменить. Он все слышал, все примечал, запоминал, обдумывал. Кто-либо другой на месте Микулича, возможно, и не придал бы никакого значения тому факту, что в его присутствии назвали фамилию Беляка. Что тут особенного? Мало ли кто может знать человека, живущего в городе полтора десятка лет? Нельзя же придавать каждой мелочи важное значение. А Микулич сразу насторожился. Сердце подсказало ему, что к Брынзе надо присмотреться.

Его сообщение встревожило Беляка. Проводив Микулича, он улегся на кровать, но долго не мог заснуть.

«В чем дело? — думал он. — Чего надо от меня этому типу? Почему он так любезно со мной разговаривал? С кем он мог беседовать обо мне? Кто эти два типа, о которых говорил Микулич?»

Можно было предположить всякое. Двое неизвестных могли быть сотрудниками управы и посетить Брынзу в связи со взиманием с него налога. В управе все знали Беляка.

«Надо выяснить завтра, кто имеет касательство к комиссионному магазину, — решил Беляк. — Может быть, это прольет какой-нибудь свет…»

Заснул он уже под утро, окончательно измученный мрачными мыслями и предположениями, и спал чутко, беспокойно.

С утра шел ровный, сухой снег, смягчивший крепкий мороз, державшийся больше недели. К вечеру, когда Беляк возвращался из управы домой, погода изменилась. Холодные снежинки щекотали лицо, вызывая у Беляка тревожное, волнующее чувство. Каждый раз, как только снег покрывал землю, он вспоминал родную Сибирь, где провел свою юность. Вот так же засыпаны улицы, такие же снежные шапки торчат на трубах, так же воробьи копошатся на мостовой в поисках пищи. Прошло уже немало лет с тех пор, как Беляк перебрался в здешние края, но о Сибири он вспоминал часто.

Сблизившись на подпольной боевой работе с Микуличем, Беляк нередко делился с ним воспоминаниями, рассказывал о своих молодых годах, когда он партизанил в Сибири в отряде дедушки Каландарашвили, знакомил старика с обычаями людей сурового севера. «Ты бы посмотрел, где я родился и вырос, — говорил он вдохновенно. — Представь себе реку, такую, как Днепр, да еще и пошире. Один берег высокий, крутой, и на нем, у самого обрыва, прилепилась деревенька в одну улицу. Небольшая деревенька, чистенькая, домики один в один, точно орешки. Тайга стеной подходит к ней, теснит и, кажется, готова столкнуть ее в воду. Наша изба стояла у самого края деревни, вплотную к лесу и отличалась от других. Сложил ее мой дед своими руками по-старинному, с углами, срубленными не в лапу, а в чашу. К летней избе пришил зимнюю. Там такой порядок. И вот встанешь, бывало, осенью до света, возьмешь ружьишко — и в тайгу. Тишина, безветрие. Чувствуешь каждой жилкой, как дышит тайга. Любил я наблюдать рассвет. Дед меня приучил к этому. Он говорил, что человек, не видевший восхода солнца, никогда не будет иметь в жизни счастья. Вот выберусь, бывало, я на полянку и поджидаю солнышко, а кругом тайга непроходимая, мохнатая. Сосны в три-четыре обхвата, черноплечие красавицы лиственницы, густолапые ели, пушистый кедр, нежные березки, заросли таежные. А зверя и птицы там, а рыбы в реках!… Ну, как не любить такую сторону! Как ее забыть!»

Шагая по городу, Беляк мечтал: «Хорошо бы сейчас зайчишку потревожить или тетерку подкараулить!» И вздыхал: не до охоты пока.

После обеда Беляк хотел, по обычаю, прилечь на часок, отдохнуть, но в дверь кто-то громко постучался. Он вышел в переднюю, отбросил крючок — и едва не вскрикнул от удивления. Перед ним стоял и улыбался запорошенный снегом Брынза.

Этот неожиданный визит смутил Беляка. В голове мгновенно промелькнуло множество тревожных догадок. Зачем он явился? С чьим поручением? Неужели кто-то из подпольщиков попал в поле зрения гестапо? Но кто же: Микулич, Найденов, он сам или новые друзья — Кудрин, Багров? Беляк смотрел на улыбающегося Брынзу и не знал, что сказать.

Брынза, очевидно, заметил смущение хозяина и начал первый:

— А я к вам, господин Беляк. Можно?

— Прошу, — коротко ответил Беляк и пропустил в дом нежданного гостя. «Закрою дверь получше, на всякий случай», — подумал он, накинул дверной крючок, щелкнул ключом и спрятал его в карман.

Брынза быстрыми маленькими глазками оглядел комнату, потом, не спросив разрешения, прошел во вторую и, убедившись, что в квартире, кроме них двоих, никого нет, спросил:

— Обе ваши?

— Да, мои, — ответил Беляк, начиная приходить в себя. В душе он уже ругал себя за слабость и минутную растерянность.

— Замечательно! Скромно и уютно, по-холостяцки. Вы, Дмитрий Карпович, конечно, удивлены моему приходу?

— Да, удивлен немного, — ответил Беляк и подумал, что другого сейчас, пожалуй, и нельзя было сказать. — Прошу садиться.

Беляк зажег свечу в подсвечнике. Сели за стол. Освещенный свечою Брынза оказался еще более неприятным. Под глазами висели тяжелые мешки, лицо обрюзгшее, какого-то свинцового цвета, нос большой, мясистый, иссиня-багровый. «Выпить, видимо, не дурак», — подумал Беляк и спросил гостя:

— Чем могу служить?

— Видите ли, любезный Дмитрий Карпович, я буду с вами откровенен. Я в прятки играть не намерен.

Брынза показал явную осведомленность как о самом Беляке, так и о его служебных делах. Он польстил ему тем, что начальство и, в частности, заместитель бургомистра Чернявский о нем хорошего мнения. Но дело в том, что Беляк, как местный человек, «абориген», — так именно и выразился Брынза, — хорошо знающий город и его округу, да к тому же и охотник, может принести еще больше пользы германскому командованию. В полной лояльности Беляка к существующему порядку он, Брынза, не сомневается, в противном случае он бы и не пришел.

Беляк начинал догадываться о цели визита. Это его успокоило окончательно, к нему вернулось обычное самообладание.

Догадки его вскоре подтвердились. После длинного предисловия Брынза предложил Беляку сотрудничать с гестапо, ссылаясь на собственный опыт, уже приобретенный им на этом поприще.