Австрийская площадь или петербургские игры - Андрей Евдокимов

1.20. Над главою тучи ходят хмуро

С утра позвонил Крутинин. Он не пошутил, как обычно. Скорее, был неприветлив.

— Шеф недоволен: слишком тянешь с Австрийской площадью, — сказал он. И Людмила Борисовна жалуется — поручила тебе подготовить мансарды для Бродского, Неизвестного, Ростроповича и прочих великих людей, а ты ни в зуб ногой.

— Как это — ни в зуб ногой? — удивился Кошелев. — Еще в сентябре сам передал ей всю сметно-планировочную документацию…

— На х… нужна твоя документация! Повесь ее в сортире на стенку. А Людмиле Борисовне отдай ключи от готовых помещений. Ты что — первый год работаешь?

— Ну ты пойми, Витя: там только показанная — понимаешь, по-о-казанная, — смета миллиарда на полтора тянет. И это всего по двум объектам! А у меня на счетах — круглый ноль. К тому же Кудрин затраты по церемонии на Австрийской площади зачел как подготовку к зиме и больше — ни копейки.

— Кстати напомнил. Ведь это ты навесил на Путина — взыскать с австрияков денежки? Так он копытами от злости стучит. И настучал на тебя справочку. Вот послушай, купюрами зачитываю, только основное: «За время, прошедшее с начала реализации проекта, большинство предприятий, расположенных на площади, было приватизировано. В частности, здание института „Гипрометиз“, где планировалось разместить австрийский бизнес-центр, сменило собственника. Новое руководство категорически отказалось от ведения каких-либо переговоров об освобождении помещения. Такая же ситуация сложилась и по другим помещениям.

В создавшихся условиях австрийская сторона отказалась от реализации второй и главной части проекта- создания уголка австрийской столицы в нашем городе.

Комитет по внешним связям считает, что вина за срыв запланированных мероприятий лежит на администрации Петроградского района, халатно отнесшейся к работе по реализации проекта, имеющего большое социально-политическое значение».

Ну и так далее, менее существенное. А в конце: «По данным, которыми располагает Комитет по внешним связям, австрийская сторона не будет оплачивать расходы, связанные с реконструкцией Австрийской площади. В связи с изложенным сообщаю, что решением мэра Санкт-Петербурга вопрос о возмещении указанных затрат с контроля комитета снят», — скороговоркой закончил читать Крутинин и, тяжело вздохнув, спросил: — Понимаешь, как складывается?

— Считаешь, мое дело плохо? — сразу осевшим голосом спросил Кошелев. Может, я к тебе подъеду… хоть сейчас, хоть вечером?

— Ну что ты, Паша, все сразу переводишь в материальную сферу, Крутинин с полуслова понял намек, — ты же знаешь — я тебе всегда друг. Тут вроде освобождается место директора в гостинице «Москва». Хорошее место, желающих — пруд пруди. Но я его для тебя поберегу, только ты не задерживай с решением.

Кошелев понял, что его будут снимать. Он ни на секунду не поверил в дружелюбие Крутинина, ясно, что звонил не по своей инициативе. Решил сам мэр, и никто другой. Вероятно, не без Людмилы Борисовны. И его, в общем, можно понять. Дело с Австрийской площадью завалено. Обещанных и ожидаемых денег нет. А за авансы — скорее всего полученные, и немалые, — отвечать надо. Так что объективный фактор налицо. Но после стольких лет в администрации предлагать ему, офицеру КГБ с опытом и связями, работу в каком-то бордельном отельчике? Нет, это мэр явно загнул.

Примерно так размышлял Кошелев, а его руки как бы сами собой приступили к работе. Документы сортировались, складывались в папки, а папки — в два больших черных баула.

— Я что-то не очень хорошо себя чувствую. Вызовите машину и отмените на сегодня все дела, — велел Кошелев секретарше.

Водитель молча унес сумки. Проходя через приемную, Кошелев услышал, как Валентина Николаевна говорит в трубку: «Да, заболел…позвоните…наверно, через неделю».

«Через неделю? Ждите!» — усмехнулся про себя Кошелев.

К вечеру ему стало плохо, а на следующий день он лег в больницу. Врачи спорили: ограничиться консервативной терапией или трактовать состояние больного как показание к сложной и опасной операции?

— Давай, Петруха, кони ждут! — закричал на весь коридор Чернов, как то лько Петр вошел в редакцию. Рубашкин подумал, что приятель намекает на магазин, но оказалось не так. Он не успел снять пальто, как прибежала секретарша:

— Вы где пропадаете? Главный с утра спрашивает, из Смольного каждые пять минут звонят…

— Задержался, — раздраженно буркнул Петр.

— Не раздевайтесь, вас машина из мэрии уже час ждет. Внизу стоит, номер ноль-ноль-восемь. Пока вы спускаетесь, я позвоню, предупрежу водителя.

В Смольном Рубашкина без промедления провели к Степанову.

— Заходи, заходи, не стесняйся, — сказал он, увидев входящего в кабинет Рубашкина. — Подожди минутку, а то собьюсь.

Заместитель мэра считал доллары. Отслаивая купюры от пачки толщиной в полкулака, Степанов раскладывал их перед собой в три аккуратные стопки.

Средняя была вдвое выше соседних. Петр ничем не выдал удивления, но чувствовал себя очень неловко, как будто случайно подглядел что-то нечистоплотное.

— Ну вот, вроде сходится, — облегченно вздохнул хозяин кабинета и, улыбнувшись, пошутил: — Это папе, это маме, а это…

Он ловко вытянул несколько стодолларовых бумажек из самой толстой стопки и, добавив поровну из двух других, протянул Петру.

— …а это детишкам на молочишко!

— Да надо ли, что ты, как-то неудобно… — невразумительно забормотал Петр.

— Бери, бери — заслужил. Нас «Папа» недавно собирал. Мне за тебя особая благодарность и поощрение. И не поделиться — грех. — Заметив, как Рубашкин посмотрел на пачки денег, Степанов ухмыльнулся: — Это — из другой оперы. Нас не балуют, но заработать дают. В нашем деле какое главное правило? Знаешь? Правильно: заработал — поделись! Вот я и делюсь. На том, как говорится, стояли, стоим и стоять будем. — Степанов начал раскладывать деньги по хрустящим конвертам. Одна из пачек не уместилась, и он завернул доллары в лист плотной белой бумаги. — Ты, кстати, обедал? Пойдем, там Танечка уже приготовила.

Стол был накрыт в соседней комнате. Смущение, которое в первый момент почувствовал Петр, прошло, как только они уселись.

«Сколько же там — тысяча или больше?» — подумал он, ощущая содержимое нагрудного кармана.

— Скромно, но со вкусом, — сказал Степанов, разливая коньяк. — Давай, чтобы не по последней.

За кофе Степанов вроде бы невзначай спросил:

— Ты ведь Кошелева знаешь?

— Конечно, знаю. Как раз интервью с ним закончил. Оно у меня для постоянной рубрики о работе мэра в районах. Все готово, только согласовать не могу — главный положительный герой заболел.

— Положительный, говоришь?

— А как иначе? — удивился Петр, слегка осоловев от хорошего коньяка. Он же в мэрии, районом руководит.

— Понимаешь, какая штука, — задушевно понизил голос Степанов, — народ на него жалуется. К зиме не подготовился, в домах холод, на улицах грязь. А люди недовольны, и, скажу по секрету, мы его наказать собираемся, крепко наказать. Да и вообще, что это за мэр, который никого не снимает? Люди этого не поймут. И ясно, что недовольны. В общем, к тебе просьба: покопай на него заранее. Чтобы в нужный момент шарахнуть из всех калибров, залпом. Пусть народ увидит, что мэр не только пряники раздает. К тому же Кошелев не из наших. Вот был у нас в торге один директор, Кузьма Семеныч, нормальный, правильный мужик. А к нему куратор из райотдела КГБ прицепился сверх положенной меры. Семеныч месяц терпел, другой, третий, а после надоело от себя отрывать — послал того подальше. Через неделю ревизия, за ней другая. Никто и крякнуть не успел, как наш Кузьма загремел под фанфары, к собственной, кузькиной матери. Сказать по правде, не люблю я этих гэбистов. Крапивное семя! Да и менты не лучше. Всем только дай и еще дай. Так что не жалей Пал Константиныча. Он бы тебя не пожалел!

Петр дернулся сказать, что знает про аферу с Австрийской площадью и про возню с квартирой Кравцова, но не успел.

В комнату тихонько скользнула миловидная Танечка:

— Юрий Григорьевич, вас Анатолий Александрович к селектору!

— Ну ладно, после доскажу, — вставая, сказал Степанов, — а ты уж подготовь все, как договорились. Две недели имеешь!

1.21. В сплетенье нежных рук смыкается кольцо

— Ну и кавалер у тебя появился! — сказал Петр, увидев на столе огромный букет в переплетенной серебристыми нитями корзине.

— Иностранцев принимали. У одного немца залысина была — на полголовы. Я ему так все уложила, что кудрявым стал, как мой Колька. Он хотел отблагодарить, но я взять побоялась. Он, видно, подумал: раз не беру, значит, гордая. Вот и расщедрился на этот веник, — беспечно хихикнула Ира. — Даже адрес узнать не поленился.