Стрекозка Горгона - Елена Гостева

Романовы порядок в землях русских восстановили, разбойников утихомирили. И служили потомки Захария и Дорофеи государям Романовым честно, как и в старину пращуры их, но только молчали о многом, таились. Гонения на лекарок, травниц, знахарок и при Романовых случались, нельзя было открываться. А тексты с тайными молитвами, заговорами, приворотами, так же как и рецепты снадобий, зелий от всяких хворей обязательно хранила, переписывала для себя и дочерей каждая женщина этого рода. Не каждая лечить могла, но дочерям знания передавали, а из тех, бывало, и выходило кое-что…

Глава 15

Любопытные прапорщики на следующий день после встречи с детьми приехали к Целищеву. Но до показа оружия дело на сей раз не дошло. Отставному генерал-лейтенанту захотелось разузнать, как общество столичное к тому, что ныне в Турции происходит, относится. Целищев не единожды с турками воевал: ещё молодым под Очаковом, а потом уже в чине генерал-майора, будучи в непосредственном подчинении Милорадовича, с 1806 по 1812 год в Валахии с армией находился, и по ту и по эту сторону Дуная бывал. Знал неплохо население Молдавии и Валахии, и не всё равно ему было, что там нынче происходит. Газеты сообщали о восстании валахов, возглавляемом пандуром и к тому ж поручиком русской армии Теодором Владимиреску, который даже некоторое время Бухарестом владел. Потом через Прут из России в Молдавию перешёл греческий князь Александр Ипсиланти, в России получивший чин генерал-майора, и был встречен в Яссах с почестями, греки – этеристы[2] провозгласили его генерал-эфором, то есть блюстителем «верховной власти» в княжествах.

Вслед за придунайскими княжествами взбунтовалось население собственно Греции. Османы, хозяйничающие на Балканах уже пять веков, ответили массовой резней. Без разбора, бунтовщик перед ними иль мирный поселянин, рубили головы христиан. А весной, в самый великий для православия праздник – день Светлого Христова Воскресения, казнили в Стамбуле Константинопольского патриарха Григория, повесили прямо в церкви. Казнью не ограничились, а ещё и надругались: тело патриарха отдали жидам местным, и те неделю таскали его по Стамбулу, глумились всячески, и лишь когда уже истощились в гнусных фантазиях, бросили тело мученика в Босфор. Кроме патриарха, три митрополита и духовные лица из высшего греческого духовенства были казнены.

Целищев, знавший это из газет, возмущался неимоверно, с нетерпением ждал реакции Александра I, не понимал, отчего император медлит, не объявляет войну Османской империи. Как можно не ответить на оскорбление православия? Как можно простить убийство и надругательство над телом патриарха? И он расспрашивал прапорщиков, а что по этому поводу в столице говорят, что от приближенных к государю слышно?

Прапорщики подтвердили, что общество в напряжении. Зверства турок возмутительны, и все с надеждой обращают взоры на Государя. Сказали, что два грека из богатых семей, получавшие образование вместе с ними, сдали экзамены, а от получения чина хотели отказаться, чтобы ехать в Грецию на помощь восставшим. Их желание поняли, даже одобрили, но убедили всё ж чин офицерский принять, и направили в армию, что возле Прута стоит. Если начнёт Государь Император войну, то они и войдут в Османскую империю в числе первых.

Не один Павел Анисимович, многие в России со дня на день ждали, что император объявит мобилизацию и отправит армию на помощь воюющим грекам. Общество после разгрома Наполеона было в упоении от славы, жаждало услышать о новых победах русского оружия. Молодые люди в нетерпении, получая почту из столицы, в первую очередь искали в газетах сведения о передвижении войск, не объявлена ли война, и не находя подтверждений этому, с огорчением отбрасывали их. О чем ещё и читать, если о подвигах не пишут, к оружию не зовут? Люди старшего поколения, менее, чем генерал Целищев, связанные с Балканами, в газетах искали тех же новостей. Не обнаружив их, наоборот, вздыхали облегчённо: мол, слава Богу, пока ещё не началось…

Расспрашивал Целищев о князе Ипсиланти, кто таков. Генерал-майор русской армии, однако, слишком быстро сего чина достиг, из корнетов в генерал-майоры всего за семь лет выдвинулся. А успел ли приобрести знания, опыт, чину высокому соответствующие? Прапорщики знали не больше, чем и отставной генерал. Прилежаев с восторгом передал всё, что слышал в Петербурге:

– Все говорят, что храбр, ему мужества не занимать! Одно то, что он правую руку свою в бою потерял, и сейчас отправился народ свой освобождать, заставляет восхищаться!

Целищев в сомнении покачал головой:

– Хорошо, что храбр. Однако воевал мало, это плохо. Ему ведь там не одна храбрость нужна, а мудрость командующего, политика… Дай-то Бог, чтобы справился. Уж как я молюсь, чтобы всё у князя Ипсиланти вышло по-задуманному! Однако, без поддержки русской армии вряд ли, вряд ли что получится… Только бы Государь-Император не медлил. Самое подходящее время, когда и местное население с османами воюет, ударить по ним сообща.

И Павел Анисимович сказал даже:

– Если войну Порте объявят, то я снова в действующую армию попрошусь. Как-никак опыт большой имею. Готов служить, а если надо, то и голову во славу Отечества сложить.

А жена его заворчала:

– Ну опять: голову он сложить готов! Вам, мужчинам, только бы умереть со славою, а как потом женщины – со славой иль с позором – жить будут, и дела нет. Сколько таких героев на войну от жен сбежали. Они-то со славою погибли, а жены с детьми малыми уже без всякой славы нищенствуют, слёзы льют, пороги благотворительных заведений обивают, прося о вспомоществовании…

– Воины свой долг перед Отечеством выполняли, и этим жёны гордиться должны, – запальчиво, с дрожью в голосе, сказал, как отрезал, отставной генерал.

– Гордиться, что долг перед Отечеством исполнили, и всё? А перед матерьми своими, перед жёнами, перед детьми кто долг исполнять будет? Юноши не понимают пока, каково потом женщинам сыновей да мужей оплакивать, потому жизнь свою не берегут. А уж Вы-то, друг мой, в годах, всё понимаете, а рассуждаете, как мальчишка! Мне и слушать не хочется!

– Да неужель Вы, Прасковья Евдокимовна, о своих сыновьях столь нелестного мнения? – почти с ужасом спросил Полежаев.

– Мои сыновья не в глупой войне погибли… Если французы до самой Москвы дошли, все русские люди на защиту встали, нельзя было дома отсиживаться. А нестись куда-то в другую страну, очертя голову, чтобы подвиги совершать – зачем?! Никак я это одобрить не могу!

Это резкое выступление против жаждущих славы неприятно поразило молодых офицеров, но они знали, что спорить не имеют права. Женщина, отдавшая Отечеству троих сыновей, воспитывавшая детей умершего от ран зятя, наверное, имела право так говорить, слова эти были ею выстраданы.

– Не подумайте, господа, что я малодушие одобряю, – пояснила Целищева. – Нет. Быть трусливым – позор для мужчины, но и на смерть идти безрассудно, лишь бы покрасоваться храбростью своею, тоже нельзя! Не для того матери сыновей рожают, чтобы лишь за могилками ухаживать… Если объявит Государь войну Османской Империи, опять мальчики туда ринутся славы ради, а матери – что же? И знать не будут, для чего сыновья туда поехали, почему о них не подумали… А ежели в чужой земле сына схоронят, то и могилки-то, над которой слёзы лить, рядом не будет…

…Кроме неприятного осадка, вызванного отповедью Прасковьи Евдокимовны, молодым офицерам у Целищевых всё понравилось – и приём, и беседа. Да и то, что жена генерала высказалась откровенно, в целом не испортило хорошее впечатление от визита. Обсудили они потом её слова и пришли к заключению, что, наверное, она права кое в чём. Хотя убеждения молодых людей были другими, они почувствовали, что Прасковья Евдокимовна обладает своей правдой – правдой женщины. Вспомнили, как кое-кто из знакомых, служивших уже на Кавказе, похвалялся некими подвигами, совсем бессмысленными, в коих, кроме бахвальства, ничего другого не было, поняли, что те иной раз по-глупому под пули себя подставляли. О своих родителях мало кто из юных храбрецов вспоминал, более заботились о том, чтобы впечатление на товарищей произвести.

Однако зря переживала Прасковья Евдокимовна. Александр I войну объявлять не стал. Канцлер Австрии Меттерних сумел убедить российского императора, что народ Османской империи заражён тем же духом карбонариев, революционеров, который монархи призваны искоренять. По словам Меттерниха[3], «цель у всех крамольников единственная и неизменная – это ниспровержение всего законно существующего. Принцип, который монархи должны противопоставить им – это охрана всего законно существующего». Князю Каподистрии, своему министру иностранных дел, сочувствующему восставшей Греции, Александр 1 сказал: «…il faudrait tirer le canon et je ne le veux pas. (следует стрелять из пушек, а я не хочу)… Довольно было войн, они деморализуют армию».