Кто живёт на чердаке? Сказки про домовых - Наталья Филимонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он посмотрел на растерянно-любопытные лица Любы и Нюси, вздохнул и сказал:
– Ладно уж. Пойдемте-ка, барышни, ко мне. Шоколаду вам сварю горячего, посидим у меня под конторкой. Расскажу я вам одну историю. Давно мы с Меремьяной знакомы. Давным-давно…
* * *Давным-давно, в старые времена, люди знали о существах, населяющих реки, леса, болота, поля и даже их собственные, человеческие дома. Некоторые умели даже видеть их и разговаривать с ними – лешими, мавками, водяными, берегинями, полудницами, болотниками и прочими РАЗНЫМИ.
А в домах, конечно, жили домовые и кикиморы.
Так уж сложилось с давних времен, что домового во всяком доме привечали, звали почтительно «хозяином» или «дедушкой» (хоть домовые-то бывают и не старые вовсе – ну да людям откуда о том знать?), оставляли ему подношения за печкой – то миску молока, то краюху хлеба. Считалось, что дом без домового – нехороший дом.
Много у домового обязанностей: и детей баюкать, чтоб не плакали по ночам, и животных холить, и в домашней работе хозяйке помогать, и за порядком следить, да чтобы лад в семье был. Конечно, домовые встречались с разными характерами. Иной хозяев не полюбит – и начнет им пакостить: топотать по ночам, спать не давать, посуду бить. Тогда люди пытались всячески домового задобрить.
Совсем иначе люди относились к кикиморам. Да и в самом деле: не в пример степенным домовым, кикиморы, как правило, отличались шкодливым нравом. Чаще всего домашние кикиморы, как могли, отравляли жизнь хозяевам дома: били посуду, путали пряжу, щипали младенцев, шумели ночью. И если в каком доме кикимора заводилась, люди старались её изгнать.
А Маруня родилась не просто кикиморой. Она была кикиморой болотной.
Всю жизнь Маруня развлекалась тем, что заманивала путников блуждающими огоньками, запутывала дороги через своё болотце. На почве общих интересов дружила с лешим из ближнего бора – тот тоже любил подшутить над странниками, заставить их поплутать по лесу.
Но однажды хозяин тех мест – некий барин Соколовский – задумал осушить болото и разбить на его месте новый сад.
Горю Маруни не было предела. Болото было её домом и смыслом её жизни. Уже тогда она была отнюдь не юна, и, что делать дальше, было непонятно.
– О-хо-хо-нюшки, – вздохнул старый приятель – леший, к которому Маруня в слезах прибежала за советом. – До ближайшего болота отсюда и не добраться, пожалуй… да и свои там кикиморы и болотники. Слушай! – Он вдруг оживился. – А может, раз уж люди тебя дома лишили, с них же и спросить? Может, тебе в домашние кикиморы податься?
Маруня крепко призадумалась. С одной стороны, было немного боязно всё заново начинать… а с другой стороны, терять-то ей всё равно было нечего!
«Буду мстить, – решила Маруня. – Прямо сейчас пойду и у кого-нибудь в доме заведусь!»
Распрощавшись с лешим, она отправилась в ближайшую деревню. Нашла недавно выстроенный дом, где ещё не было своего домового или кикиморы, да и вселилась туда.
В доме жили молодые муж и жена, недавно сыгравшие свадьбу. Люди они были простые, трудолюбивые и чем-то даже нравились Маруне, но, решив однажды мстить людскому племени за своё болото, она рьяно взялась за выполнение «обязанностей» домашней кикиморы. За короткое время она перебила в доме всю посуду и разодрала всё бельё. Любое хозяйкино рукоделие она запутывала так, что закончить его было уже невозможно. Сливки в доме скисали за полчаса, каша в печи подгорала, не успев свариться, только что вымытый пол в мгновение ока покрывался грязными следами, выстиранное бельё неизменно падало в лужу. А по ночам Маруня устраивала целые представления с топотом, грохотом, скрежетом и воем…
Маруню страшно зауважали все окрестные кикиморы. Юные деревенские кикиморки теперь ходили к ней учиться и советоваться.
А замученные бессонными ночами и бесконечными мелкими неприятностями молодые супруги стали часто ругаться. Хозяйка нередко плакала тайком, но Маруня сурово запретила себе жалеть её.
А потом… однажды в доме появилось новое существо. Хозяйка, тяжко отходившая свою первую беременность, наконец разрешилась дочкой.
Маруня прекрасно знала, что наипервейшая обязанность домашней кикиморы – щипать и мучить младенца в доме, чтобы он непрерывно плакал. Именно для этого она в первый раз подошла к колыбельке. Вот с этого момента и переменилась вся её жизнь.
Она почему-то сразу вдруг, твёрдо и со всей определённостью поняла, что никогда и ни за что не сможет сделать ничего плохого этому крошечному розовому существу, бессмысленно лопотавшему что-то в своей кроватке.
Всю ночь Маруня баюкала маленькую Адочку, а под утро заснула сама, усталая и неожиданно счастливая.
С этого дня Маруне стало совершенно некогда безобразничать по дому. Ведь надо было проследить, чтоб Адочку не продуло сквозняком, чтоб она не чихала от пыли, чтоб её не разбудил вдруг шум или звон… В доме воцарились покой и порядок.
Домовые и кикиморы из деревни смеялись над Маруней. «Ишь, чего удумала!» – говорили они. «Каждому своё дело назначено!» – говорили они.
Поначалу Маруня ни на кого не обращала внимания, но всё-таки ей было обидно. «Это что ж такое, – думала она, – выходит, как родилась я кикиморой, так теперь мне всю жизнь вредничать обязательно?»
В конце концов она решилась идти просить совета к старейшему и мудрейшему из окрестных домовых – Старшему Хозяину, домовому из барской усадьбы.
– Что ж… – задумчиво сказал Старший Хозяин, выслушав Марунин рассказ, и огладил густую седую бороду. – Всякое на свете бывает. И знаешь, я слышал – случается, коли люди добрые и хозяева справные – так и кикимора им помогает. Не слушай ты никого. Знаешь, кем быть и какой быть – только тебе самой решать.
Окрылённая этими словами, Маруня решила стать лучше всех домовых в округе. «Чем это я, интересно, хуже иных-прочих?» – думала она.
С тем же рвением, с каким прежде пакостила и безобразничала, она теперь убиралась и следила за порядком в доме. Отныне молоко и сливки в доме не скисали вообще никогда, хлеб и каша выходили вкуснейшими в деревне, полы и бельё будто сами собой становились чистыми, посуда никогда не билась, а любое начатое хозяйкой рукоделие за ночь оказывалось законченным. У Маруни обнаружились исключительные способности к вязанию и вышиванию, и хозяева теперь частенько находили то там, то сям вышитую салфетку или вязаную детскую шапочку.
Однажды Маруня, привычно забираясь на ночлег за печку, обнаружила там стоящую на полу чашку с молоком, накрытую сверху кусочком свежего белого хлеба.
«Мне? – изумилась Маруня. – А кому же ещё?! Мне!»
Она так растрогалась, что даже передумала спать, а затеяла среди ночи генеральную уборку.
А хлеб и молоко с этих пор хозяйка регулярно оставляла для Маруни за печкой.
Время шло. Пока Адочка была совсем малышкой, Маруня была всё время так занята, что даже не заметила, что в деревне происходит что-то странное. Мимоходом услышала как-то, что Старший Хозяин вместе с Соколовскими уехал куда-то. «Значит, так надо было», – подумала Маруня и вернулась к своим делам.
А дочка росла и постепенно выросла во взрослую девушку Аделаиду. И однажды наступил день, когда Аделаида собрала вещи и уехала от родителей в город, чтобы учиться на доктора. Но перед отъездом, собирая вещи, она, прищурившись, посмотрела за печку и сказала, как учила её мама:
– Домовой, домовой, поехали со мной!
«Мне?!» – снова изумилась Маруня. Но ведь не было в доме других домовых! И она счастливо поняла: «Мне!»
И Маруня поехала в город вместе с Аделаидой. Жили сначала в общежитии, потом Аделаида вышла замуж, и Маруня нянчила уже её сына, и уже для него она вязала шапочки и пинетки.
Больше всего на свете Маруня любила вязание и свою Аделаиду.
А больше всего в городских домах ей понравилось то, что домовые и кикиморы здесь называли себя одинаково – квартирными, и вели себя с хозяевами так, как им хотелось. Хорошим хозяевам – помогали, плохим – вредили… Правда, ни в домовых, ни в квартирных здесь почти никто не верил уже. «Зато – равноправие!» – радовалась Маруня.
Много лет спустя, переехав с постаревшей Аделаидой Семёновной на новую квартиру, она снова встретилась со старым знакомым – Старшим Хозяином, который звался теперь Соколовским-Квартирным. Теперь они иногда ходили друг к другу в гости и вспоминали прежние времена.
Правда, от прошлого своего Маруня так никогда до конца и не могла освободиться. И хотя все юные квартирные в доме и без того относились к ней с большим уважением, она всё время будто кому-то что-то доказывала и очень любила повторять: «Мы-то из старых домовых!» – будто зачеркивая тем самым своё кикиморино прошлое…
* * *– Интересно, – сказала Люба, обращаясь к Нюсе, – так ты, выходит, тоже кикимора?
– Сама ты кикимора, – обиделась Нюся. – Я квартирная. Урожденная, между прочим.
