Правовая структуризация и систематика - Дина Азми

Но, связывая юридическую силу нормативного правового акта с компетенцией принявшего таковой единоличного или коллегиального органа, мы обращаем внимание лишь на внешнюю сторону явления, но не на его внутреннюю часть. Иерархическая позиция нормативного правового акта определяется (можно сказать задается), действительно, полномочиями и предметом ведения принявшего его субъекта. Но отсюда невозможно уяснить, исходя из каких критериев принятие определенных нормативных правовых актов относится к компетенции тех или иных организационно и хозяйственно обособленных частей государственного аппарата (наделенных публично-властными полномочиями и предназначенных для осуществления функций суверенной организации публичной политической власти).

Иными словами – в предлагаемом контексте возникает вопрос о принципе распределения нормотворческих функций между органами государства; проявляется потребность в исследовании того, исходя из какой позиции между теми или иными лицами делится компетенция по принятию (изданию) определенных видов документов, содержащих правовые нормы.

Говоря, что для нормативного правового акта «юридическая сила зависит от места правотворческого органа в аппарате государства, от его компетенции, а все это определяется значением решаемых данным государственным органом задач»[74], мы приходим к вопросу о принципе разделения социально значимых вопросов (функций) между публично-властными лицами. Нам необходимо уяснить, почему, например, издание федеральных законов составляет компетенцию национального парламента, а «союзных» постановлений – общегосударственного органа уже исполнительной власти; установить то, по каким параметрам производится распределение такой нормотворческой «подведомственности».

Применительно к государству со сложным территориальным устройством необходимо установить и то, почему юридическая регламентация одного социального взаимодействия составляет предмет федеративного (федерального, союзного), другого – субъектного (регионального), а третьего – совместного ведения. При выделении муниципиев из системы органов государственной власти (както имеет место в современной России) возникает вопрос и относительно содержательного наполнения «их» нормативных правовых актов.

Определение юридической силы нормативного правового акта через его иерархическую принадлежность, в свою очередь, напоминает некий «порочный круг», так как при этом не наблюдается причинно-следственной связи: причина (юридическая сила) рассматривается как следствие (иерархическая позиция) и, соответственно, наоборот. Рассуждения на этот счет строятся по следующей схеме: «упорядоченная совокупность нормативных правовых актов составляет их иерархическую систему. По месту в ней конкретного акта определяется его юридическая сила».

Вместе с тем, несмотря на возможность различных классификаций, превалирующей является градация писаных нормативных актов именно по их юридической силе, т. е. опять-таки по иерархическому рангу. В отношении, например, статутных формально-юридических правовых источников чаще всего встречаются подобные указания: «как правило, закон регулирует наиболее важные общественные отношения»[75]. Следовательно, можно констатировать, что иерархический способ мало результативен, ибо подменяет раскрытие явления простым описанием его формально-фактического отображения.

Здесь необходимо обратить внимание и на практическую ценность решения вопроса о юридической силе различных форм выражения права, в том числе и нормативного правового акта – самого распространенного в отечественном правовом порядке юридического источника. Прикладное значение вопроса можно продемонстрировать (в частности) в аспекте проблематики предметного и субъектного действия хотя бы конституционных юридических норм. Так, несмотря на то, что основной закон государства непосредственно не обозначает юридическое лицо в качестве того субъекта, на который распространяются положения его гл. 2, Конституционный Суд РФ толковательным путем выявил наличие искомого профильного действия (при том что с формальных позиций распространение указанного элемента базисного статута относимо лишь к «человеку и гражданину»)[76].

Неоднозначно в юридической науке и практике решается и вопрос о регламентирующей значимости актов самих органов конституционного (или уставного) контроля. Показательным здесь является и то, что анализ законодательства субъектов Российской Федерации позволяет заметить, что отечественные регионы не затрагивают в соответствующих статутных документах ряда спорных вопросов об иерархии юридических источников, в том числе и о правовой природе актов «своих» основозаконных юстиционных органов (и, соответственно, не дефиницируют таковые).

Среди законов российских субъектов республиканского уровня единственным исключением является статут Кабардино-Балкарской Республики о правовых актах, «расположивший» постановления соответствующего Конституционного Суда вслед за основным нормативным правовым актом региона. При этом особенностью (причем, по нашему мнению, чрезмерной) данного документа является то, что не только постановления корреспондирующего юстиционного органа, но и сама Конституция, при буквальном толковании ст. 6, к числу статутов Республики не относятся, в состав законодательства не включаются[77].

Далее необходимо отметить, что в юридической литературе хотя и редко, но все же встречаются некоторые сущностные указания на определенные показатели юридической силы, например, на свойство правового акта соответствующего типа (вида) реально функционировать (действовать), проявляющееся в возможности (способности) такового порождать (влечь за собой) специальные, профильные последствия. Также отмечается, что свойство юридической силы носит сопоставительный характер и отображает уровень соподчиненности нормативных правовых актов.

Например, В.М. Сырых, описывая законы, отмечает, что таковые «обладают высшей юридической силой, что означает их прямое и независимое от других нормативно-правовых актов действие»[78]. В.В. Лазарев и С.В. Липень обращают специальное внимание на свойство нормативного правового акта реально действовать, т. е. на его способность вызывать юридические последствия[79]. Интересный подход к решению данного вопроса наблюдается у А.Б. Венгерова, предлагавшего в качестве основания классификации нормативных правовых актов рассматривать их содержание и отмечавшего, что «проблема соответствия «вида общественных отношений» и «вида нормативно-правового акта» действительно существует»[80]. При этом, разграничивая законы и подзаконные акты, он отмечал, что критериями подобной градации являются три показателя: содержание акта, принявший данный документ орган, а также процедура (порядок) корреспондирующего принятия. Отсюда можно предположить, что ученый считал показателями определения юридической силы именно совокупность трех названных факторов.

Исходя из того, что основной целью нормативного правового акта (как и любого иного формально-юридического источника права), является воздействие на поведение адресатов социальных норм интересующей нас разновидности, следует признать, что его юридическая сила должна зависеть от значимости регламентируемых общественных отношений (актов социального поведения). И именно исходя из данного показателя, должно осуществлять распределение нормотворческих полномочий между компетентными органами публичной власти.

Естественно, степень (уровень) важности (значимости) общественных отношений – оценочный показатель. Он не содержит в себе арифметически четких составляющих, не является вещественной, осязаемой категорией и нуждается в весьма тщательном анализе.

По справедливому замечанию М.Н. Марченко, «в научной юридической литературе по поводу особенностей предмета правового регулирования закона как одного из его отличительных признаков обычно указывается на то, что он регулирует «наиболее важные общественные отношения» или что он принимается высшим законодательным органом «по важнейшим вопросам государственной и общественной жизни». Основная проблема, однако, заключается в том, что понимается под этими «наиболее важными» или «важнейшими» вопросами государственной и общественной жизни и общественными отношениями. Какой смысл вкладывается в них, и по какому критерию проводится грань между «важными», «важнейшими» и обычными вопросами и общественными отношениями… Юридически грамотное решение данных и им подобных вопросов имеет принципиальное значение не только для теории правотворчества и правоохранительной деятельности, но и для практики правоприменения. От того, насколько четко и профессионально решаются данные вопросы, напрямую зависит качество правовой системы».