Я не боюсь - Никколо Амманити
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Медвежата разговаривают, но часто говорят неправду. Ангел всегда говорит правду. Ты — ангел-хранитель.
Я почувствовал, что теряю сознание. Вонь от дерьма заполнила мой рот, нос и легкие.
— Никакой я не ангел… Я Микеле, Микеле Амитрано. Я не… — пробормотал я, оперся о стенку и сполз на землю, а он поднялся, протянул ко мне руку, словно прокаженный, просящий милостыню, и замер так на мгновение, а потом сделал шаг и рухнул на колени прямо к моим ногам.
Он схватил меня за палец, что-то шепча.
Я закричал. Словно меня коснулась ужасная медуза или ядовитый паук своими острыми черными, длинными и кривыми когтями.
Он что-то тихо произнес.
— Что, что ты сказал?
— Что я сказал? Что я умер, — ответил он.
— Что?
— Что? Что я умер! Что я умер! Я умер. Что?
— Говори громче. Громче… Прошу тебя.
Он кричал хрипло, без голоса, пронзительно, как скрип ногтя по стеклу.
— Я умер? Я умер! Я умер?
Я нащупал веревку и выбрался из ямы, осыпая землю.
Он продолжал верещать:
— Я умер? Я умер! Я умер?
Я летел, сопровождаемый тучей слепней.
Я клялся, что никогда больше не вернусь на этот холм. Никогда больше, пусть мне глаза выколют, не буду разговаривать с этим сумасшедшим.
С чего это ему в башку взбрело, что он умер?
Никто, кто жив, не может поверить, что он мертвый. Когда кто-то мертв так уж мертв. И находится в раю. Или, в худшем случае, в аду.
А если он прав?
Если он действительно мертв? Если его воскресили? Кто? Только Иисус Христос может воскрешать. И никто другой. Но когда ты воскресаешь, ты помнишь, что был мертвым? Ты помнишь, что было до этого? Или ты становишься сумасшедшим, потому что мозги твои испортились, и ты начинаешь рассказывать о медвежатах-полоскунах?
Он не был моим близнецом и даже братом. И папа не имеет к нему никакого отношения. И кастрюля не наша. Нашу мама выбросила.
И как только папа вернется, я ему все расскажу. Как он меня учил. И он что-нибудь сделает.
Я почти доехал до дороги, когда вдруг вспомнил о листе. Я сбежал, оставив яму открытой.
Если Феличе вернется, сразу же поймет, что кто-то здесь был и сунул нос, куда не должен совать. Я не должен был сбегать в панике только потому, что испугался этого прикованного психа в яме. Если Феличе узнает, что это был я, он притащит меня к папе за ухо.
Однажды я и Череп забрались в его машину. Мы представили себе, что 127-й — космический корабль. Череп был пилотом, а я стрелял в марсиан. Феличе нас застукал и вытащил из машины за уши. Как кроликов. Мы плакали от боли, но он не отпускал. К счастью, из дома вышла мама и дала ему хорошую затрещину.
Мне бы так все и оставить, прибежать домой, запереться в своей комнате и читать комиксы, но я, проклиная себя, вернулся к яме. Облака ушли, наступила жара. Я снял майку и взял палку. Если я встречу Феличе, будет чем защищаться.
Я старался не приближаться к самой яме, но не смог удержаться от того, чтобы не заглянуть в нее.
Он стоял на коленях, под покрывалом с вытянутой рукой, в той самой позе, в какой я его оставил.
Мне захотелось вспрыгнуть на этот проклятый лист и растоптать его на тысячи кусков, я же, напротив, сдвинул его и закрыл яму.
Когда я явился, мама мыла посуду. Она бросила сковородку в мойку.
— Смотрите-ка, кто пришел!
Она была так разгневана, что у нее дрожала челюсть.
— Можно ли узнать, где это ты шлялся? Я чуть со страху не умерла… Прошлый раз тебе это сошло с рук. На этот раз отец тебе задаст.
У меня не было ни секунды, чтобы произнести что-либо в свое оправдание, потому что она погналась за мной. Я прыгал из стороны в сторону по кухне, как коза, в то время как моя сестра, сидя за столом, смотрела на меня, качая головой.
— Куда бежишь? Ну-ка иди сюда!
Я перепрыгнул через диван, перевернув кресло, бросился под стол, прополз в свою комнату и спрятался под кровать.
— Вылазь сейчас же!
— Не вылезу. Ты меня побьешь!
— Конечно, побью. Если вылезешь сам, получишь меньше.
— Не вылезу.
— Ладно.
Словно тиски сжали мою лодыжку. Я схватился за ножку кровати обеими руками, но это не помогло. Мама была очень сильной, и дурацкая железная ножка выскользнула у меня из рук. Я очутился между ее колен. Я сделал еще одну попытку рвануться под кровать, но спасения не было, она поймала меня за штаны и сунула под мышку, словно чемодан.
Я заверещал:
— Отпусти меня! Я тебя прошу! Отпусти!
Она уселась на диван, разложила меня на коленях, спустила с меня штаны и трусы и, не обращая внимания на мои мольбы, откинув назад волосы, начала драть мне задницу.
У мамы всегда была тяжелая рука. Ее шлепки, размеренные и точные, производили глухой звук, словно пылевыбивалка по ковру.
— Я тебя искала повсюду. — Шлепок. — Никто не знал, где ты. — Второй. — Ты хочешь убить меня. Где ты пропадал весь день? — Третий. — Все думают, что я мать, с которой не считаются ее дети. — Четвертый. — Плохая мать, не способная воспитать своих детей.
— Хватит! — орал я. — Хватит! Я тебя прошу, прошу, мама!
Голос в радиоприемнике пел: «Мука. Мука и наказание. Радость…»
Я и сегодня хорошо помню эту сцену, словно она случилась вчера. Всю свою жизнь, когда я слышу «Травиату», я вновь вижу себя с голым задом в потолок на коленях мамы, которая, удобно сидя на диване, взбивает мне задницу.
— Чем займемся? — спросил меня Сальваторе.
Мы сидели на скамейке и бросали камни в нагревательную колонку, брошенную в пшеницу. Кто попадал, зарабатывал очко. Остальные ребята в конце улицы играли в прятки.
День был ветреный, но сейчас в кустах воздух стоял неподвижно, и было душно, и над полями зависла полоска усталых свинцовых облаков.
Я бросил слишком далеко.
— Не знаю. На велике я ехать не могу: зад болит. Мать вчера надрала.
— За что?
— Поздно домой пришел. А тебя мать бьет?
Сальваторе бросил и со смачным ток! попал в нагреватель.
— Очко! Три — один. — Затем покачал головой: — Нет. Не бьет. Она слишком толстая.
— Везет тебе. Моя, наоборот, очень сильная и может бежать быстрее велосипеда.
Он засмеялся:
— Это невозможно!
Я подобрал камень поменьше и бросил. На этот