Дневники - Лев Толстой

Обедал дома. Читал прекрасные статьи Бюффона о домашних животных. Его чрезвычайная подробность и полнота в изложении нисколько не тяжела. В 6 часов ездил верхом и глупо рассердился на собак. Читал "Старый дом", о поездках на Алеутские острова. Довольно интересно, хотя дурно написано.

8 апреля. Встал в 7-м часу и читал "Старый дом". День был так хорош, что я поехал в поле; и ездил до 12 часов. Обедал, принялся писать, но был не в духе; поэтому, написав две страницы, бросил. До вечера читал. Очень беспокоился за брата; наконец, он приехал с какой-то сальной компанией, которая, с присоединением Япишки, надоедала мне до 12-го часу. Ушли, я ужинаю и ложусь спать.

Утром получил грубую и глупую записку Алексеева об учении. Он окончательно решился доказать мне, что он имеет возможность мне надоедать. Утром перевел одну главу Стерна.

Увижусь завтра с Алексеевым и переговорю об учении.

Меня очень подмывает ехать на море; но не на чем и не кончено начатое дело.

10 апреля. Встал в 8-м часу. Поленился - учился; потом принялся за роман; но, написав две страницы, остановился; потому что мне пришла мысль, что второй день не может быть хорош без интересу и что весь роман похож на драму. Не жалею, отброшу завтра все лишнее. [...]

14 апреля. [Кизляр.] Проснулся в 7 часов, поехал охотиться, ничего не затравил, в 12 часов приехал в Кизляр. [...] Читал Стерна. Восхитительно. [...] Читал "Histoire d'Angleterre", и не без удовольствия. Я начинаю любить историю и понимать ее пользу. Это в 24 года; вот что значит дурное воспитание! Боюсь, что это будет ненадолго. Ложусь спать, 9 часов.

16 апреля. Встал в 9. Читал "Вечного жида", Ермака и предание о Петре Великом. Есть какое-то особенное удовольствие читать глупые книги; но удовольствие апатическое. [...]

17 апреля. Встал поздно - читал до обеда и после обеда до 2 часов разные глупости. Писал новую главу "Ивины"; но вышло дурно. [...]

19 апреля. Встал в 9, читал какую-то глупость, немного писал, ходил стрелять ворон, обедал, опять читал (больше для процесса чтения). Написал большое письмо Митеньке в ответ на его, которое получил нынче. Писал немного. Зуб болит. Здоровье не хорошо, не дурно.

Есть особенный разряд скучных людей, которые вечно находятся в страхе, чтобы в их отношении не забылись. Человек, который всегда говорит правду, не может быть болтуном. Получая письмо от человека, которого любишь, меньше желаешь знать: что случилось, чем то, как смотрит этот человек на то, что случилось. Я вспомнил эпизоды Эсташевского сада и жалею, что не поместил их в повести.

[21 апреля, Орешинка.] 21 апреля. Собрался ехать рано; но не мог выехать прежде 11. Притом же задержал Перепелицын. Зазвал к себе, чтобы показать свое щегольство, и поехал со мною, чтобы приобрести сверх своих хороших приятелей еще приятеля графа. Дмитрий пропал, Перепелицын обеспокоился, и мы разъехались, чему я очень рад. Ничего не затравил. Ежели завтра будет то же, то уничтожу борзых. Убил зайца и, кажется, начинаю любить ружейную охоту. Писал; но писанье мне кажется плохо.

Не знаю, хорошо ли я сделал для здоровья, что поехал, но для удовольствия очень хорошо. Целый день я был на воздухе и в движенье. Весна и время проходит; а болезни никогда не пройдут. Будь у меня деньги, купил бы здесь именье, и уверен, что сумел бы - не так, как в России, - хозяйничать выгодно. Орешинка.

22 апреля. Шандраковская пристань. Встал очень рано, и ежели ничего не затравил, то наслаждался прелестным утром. Собаки и скачут и нет; поэтому не знаю, на что решиться. В Большой Орешевке говорил с умным мужиком. Они довольны своим житьем, но недовольны армянским владычеством. После обеда и отдыха ходил стрелять и думал о рабстве. На свободе подумаю хорошенько выйдет ли брошюрка из моих мыслей об этом предмете. [...]

24 апреля. [Кизляр.] Встал рано, чувствовал себя очень слабым и поехал до Кизляра. Дорогой потерял Улачина, убедился, что собаки не скачут, и выслушал в Серебряковке от крестьянина патетическую и натянутую историю, от которой, однако, слезы навернулись мне на глаза, о том, как он после 40 лет хотел видеться в России с родными. "Не чувствую. Вот просто как дерево, только сердце так и бьется, как голубь. Тут всплеснула вот так руками и повалилась "матушка родимая, встань да проспись, прилетела к тебе граничная кукушочка"; а тут обморок меня и накрыл". Доехал до Кизляра в 11 часов, без приключений. Досадовал, морально расстроен, здоровье в том же положении, ежели не лучше. Завтра еду домой. [...]

10 мая. [Старогладковская.] [...] Завтра принимаюсь за продолжение "Детства" и, может быть, за новый роман. Ложусь, 2 часа. С завтрашнего дня встаю рано.

11 мая. Встал рано, но не могу отвыкнуть от привычки читать. Писал немного, без всякого самолюбия и очень легко. Мне пришло на мысль, что я очень был похож в своем литературном направлении этот год на известных людей (в особенности барышень), которые во всем хотят видеть какую-то особенную тонкость и замысловатость. Спал долго после обеда, читал, рассердился на Ванюшку за тарантас. [...]

[16 мая. Пятигорск.] 15, 16 мая. Ехал ночью, поэтому не писал; впрочем, и особенного ничего не случилось и не придумалось, исключая того, что Буемский так же забавен, и я так же скучен, но менее раздражителен. В Пятигорске музыка, гуляющие, и все эти, бывало, бессмысленно-привлекательные предметы не произвели никакого впечатления. Одно - юнкерство, одежда и делание фрунта в продолжение получаса нелепо, беспокоило меня. Не надо забывать, что главная цель моего приезда сюда - лечение; поэтому завтра посылаю за доктором и нанимаю квартиру, один, на слободке.

18 мая. Встал рано, писал "Детство", оно мне опротивело до крайности, но буду продолжать. [...] Писал "Письмо с Кавказа", кажется, порядочно, но не хорошо. Буду продолжать: 1) занятие, 2) привычки работать, 3) усовершенствованно слога. Ложусь спать. 11 часов.

22 мая. Встал в 1/4 5, пил воды, купался, разболелась голова и очень ослабел. Ничего не писал, а болтал с Буемским о математике и рассказывал ему банкет Платона, который забыл. Очень бы я желал повторить математику; не знаю только, способен ли я теперь на это. Буемский меньше стал пикироваться и начинает слушаться. Обедал, спал, пил воды, переписывал письмо, за второй частью которого придется подумать. Перечитывал главу "Горе" и от души заплакал. Действительно, есть места прекрасные; но есть и очень плохие. Я становлюсь чрезвычайно небрежен во всем. Надо себя принудить. Ложусь, 11 часов.

23 мая. Тот же образ жизни, чувствую и веду себя довольно хорошо. С Буемским в ладу. Был Пяткин, которому я, неизвестно почему, очень обрадовался и изъявил ее. Докончил письмо довольно хорошо; написал Андрею о книге и проекте. "Детство" кажется мне не совсем скверным. Ежели бы достало терпенья переписать его четвертый раз, вышло бы даже хорошо. Ложусь, без 1/4 12.

26 мая. Встал в 6. Шел дождь. Купался и потом пил воду. Был доктор, и был в Александровской галерее. Кончаю последнюю главу. Чувствую себя довольно хорошо, но начинают побаливать ноги и зубы. Галерея очень забавна, вранье офицеров, щегольство франтов и знакомства, которые там делаются. Морально чувствую себя хорошо. Завтра кончаю "Детство", пишу письма и начинаю окончательно пересматривать. Ложусь. 11 часов.

Встал в 1/2 5. 27 мая. Обыкновенный образ жизни, утром окончил "Детство" и целый день ничего не мог делать. Начало, которое я перечитываю, очень плохо; но все-таки велю переписать и тотчас же пошлю. Сажусь за ужин 1/4 11 и сейчас после лягу. Написал холодное и небрежное письмо Николеньке.

29 мая. Встал в 5-м часу. Обыкновенный образ жизни, здоровье нехорошо, горло болит. Ничего не писал. Хлопочу о фортепиано. Мечтал целое утро о покорении Кавказа. Хотя я знаю, что вредно для обычных занятий заноситься, не могу отвыкнуть. Мы ценим время только тогда, когда его мало осталось. И главное, рассчитываем на него тем больше, чем меньше его впереди. 20 минут 11-го, сажусь ужинать.

30 мая. Обыкновенный образ жизни; написал письмо Татьяне Александровне, которое не послал и которым недоволен. Ничего не делаю и подумываю о хозяйке. Есть ли у меня талант сравнительно с новыми русскими литераторами? Положительно нету. Сажусь ужинать 1/2 11.

31 мая. Встал рано, пил воды, купался, пил чай и до обеда ничего не делал. Не спал; а писал о храбрости. Мысли хороши; но от лени и дурной привычки слог не обработан. Пил воды, был в веселом расположении духа. Был у меня писарь, отдал и прочел ему первую главу. Она решительно никуда не годится. Завтра переделываю вторую и, по мере того как буду переписывать, буду переделывать. [...]

1 июня. Встал в 1/2 5, пил воду, купался, пил чай, читал и опять ничего не делал до обеда. Толковал про всякие глупости с Буемским и имел глупость прочесть ему несколько глав из "Детства". Я вижу, что ему не понравилось; и не говорю, чтобы это было потому, что он не понимает, - просто дурно. Писец переписал 1-ю главу порядочно; а я был так ленив, что даже не приготовил в целый день следующей. Завтра переправляю с утра столько глав, сколько успею... Не спал днем; поэтому ложусь сейчас, 10 минут 10-го.