Жаркий сезон - Пенелопа Лайвли

Полине думается, что она, наверное, первая из здешних обитателей воспринимает погоду как эстетическое развлечение. Те, кто жил тут раньше, глядя в окно, думали, предстоит ли им вымокнуть до нитки, замерзнуть до костей или вспотеть от жары. Возможно, кто-то из них все равно примечал сияющее облако или светлую волну, пробегающую по молодой пшенице, но по большей части погода была для этих людей жестоким и своевольным диктатором. Для Полины дождь или солнце определяют только одно: возникнет ли у нее соблазн прогуляться по дороге до тропинки, ведущей на гребень холма, захочет ли она посидеть после ленча в саду или посвятит работе весь день? Впрочем, последние недели погода изумляет ее своей непредсказуемостью, почти не ощутимой в городе. И еще изумляет время. В «Далях» оно раздваивается. Есть смирное, измеряемое время мигающих зеленых циферок на кухонных приборах, на панели факса или на страницах Полининого дневника. И есть время, которое происходит за окном и проявляется в цветах и листьях, в зеленых стеблях пшеницы и растущей температуре. Время, не окультуренное Гринвичем и григорианским календарем.

И внезапно оказывается, что уже середина июня и Полина шесть недель не была в Лондоне. Ей надо проведать квартиру. Сделать кое-какие деловые визиты. Сходить к парикмахеру, повидаться с друзьями, в частности с Хью. Полина снимает телефонную трубку и условливается о нескольких встречах.

Когда позже она говорит дочери, что на следующей неделе планирует дня два провести в Лондоне, та отвечает:

— Хорошо. К твоему отъезду Морис как раз успеет вернуться.

— Морис уезжает?

— Ему тоже надо в Лондон. Забрать кое-какие книжки и взять интервью у одного человека в Совете по туризму.

— А ты почему с ним не едешь? — спрашивает Полина после недолгого молчания.

— Незачем огород городить. Морис будет все время в делах, с тем же успехом я могу оставаться здесь. — Судя по голосу, Тереза ничуть не огорчена. Она пересаживает Люка на другое бедро и продолжает: — И вообще, пока погода такая замечательная, за городом лучше.

— В общем, да, — соглашается Полина.

И впрямь, солнце светит день за днем, иногда с ясного неба, иногда через легкую дымку.

Оно светит и на следующий день, когда Морис уезжает в Лондон. Из вещей с ним только потертый кожаный саквояж, купленный, надо полагать, в антикварной лавке. Очень характерная для Мориса вещь, демонстрирующая презрительный отказ от всеобщего консьюмеризма. Черный дипломат или компактная сумка через плечо — не для него. На самом деле саквояж весит тонну и наверняка чудовищно неудобен. Полина приметила его еще в самом начале их — в ту пору приятного — знакомства. Морис чуть не забыл саквояж в кафе, и Полина, подняв его за ручку, воскликнула изумленно: «Что у вас там?» «Книга, — ответил Морис. — И, может быть, газета». Он улыбнулся, признавая непрактичность саквояжа и одновременно немного им похваляясь.

Саквояж отправляется в багажник автомобиля — темно-синего «воксхолл-астра». Полина знает название, поскольку недавно выяснилось, что Морис не в курсе, какой марки его машина: он заполнял какой-то бланк и вынужден был обратиться за помощью к Терезе. Это пренебрежение тем, чем заняты мысли большинства людей, тоже очень типично для Мориса. Почти все питают собственнический интерес к своим машинам, значит, Морису это безразлично.

Морис целует Терезу. Целует Люка, который смотрит на него ошарашенно, словно видит в первый раз. Вероятно, Люк не здесь, а на каком-то своем, непостижимом уровне восприятия. Морис заводит машину, машет рукой, автомобиль медленно трогается с места, едет по дороге и пропадает в высокой пшенице. Тереза провожает его глазами. Полина, глядя в окно, думает про зятя, и ей приходит в голову, что он необратимо отделен от того Мориса, которого она когда-то знала и который задним числом представляется малозначительным персонажем: да, милый и занятный человек, ничего больше. Новый Морис совершенно иной: любое его слово или поступок чрезвычайно весомы.

Полина начала это осознавать во время свадьбы. Морис с Терезой расписывались в ратуше. Из гостей были только двое свидетелей и Полина. Мать Мориса, семидесятилетняя вдова, живущая в Карлайле, сказала, что ей тяжело так далеко ехать. Их маленькая компания довольно жалко смотрелась на фоне других свадеб: разодетых женихов и невест с многочисленными подружками в шифоновых платьях. Морис был в полном восторге. Он сидел в зале ожидания и разглагольствовал о социологических аспектах происходящего, указывая, что ярче и дороже всех наряжены африканцы и азиаты, а чем ближе к среднему классу, тем скромнее одеты участники и тем меньше их число, как будто они стесняются предстоящей церемонии. Сам Морис был в том же, что надел бы в любой другой день, Тереза — в вечернем платье двадцатых годов, купленном на аукционной распродаже, и выглядела она так, будто сошла со сцены, на которой играют пьесу Ноэля Кауарда.

Прием был многолюдный. Гости заполнили все три этажа большого дома на Онслоу-сквер, который снимали какие-то богатые друзья Мориса. Они высыпали в сад и веселились под проливным дождем. Пили шампанское, сидя на ступенях лестницы. Полина, слегка напуганная, протискивалась через толпу в поиске немногих знакомых лиц. Впечатление было такое, будто здесь вся прежняя неведомая жизнь Мориса; немногочисленные друзья Терезы жались кучкой в углу, очень юные по контрасту. В какой-то момент Полина оказалась напротив хозяйки дома, которая, прислонясь к мраморной каминной полке, снисходительно обозревала собравшихся.

— Надо же! — проговорила она. — Кто бы мог подумать, что наш Морис женится!

Полину представили, и хозяйка любезно улыбнулась.

— Ваша дочь? Поздравляю! Очень милая девочка.

Позже муж хозяйки, основательно захмелев, разоткровенничался:

— Ну, разумеется, Морис — старая любовь Шерли, еще до того, как мы с ней поженились.

Он рассмеялся — мол, мало ли что у кого с кем было, — и Полина взглянула на Мориса новыми глазами. Тереза стояла подле него, счастливая и растерянная. Это сделала я, подумала Полина. Я не хотела, но так получилось.

Тереза с Люком идет к дому и, подняв глаза, видит Полину в окне. Она машет рукой и спрашивает:

— Кофе?

Полина кивает.

У Терезы на кухонном столе — конверт с калифорнийской маркой.

— Ты была права. Гарри приглашает встретиться, когда будет здесь. Наверное, мне придется съездить в Лондон. Но это только в августе.

Она смотрит на мать. Когда речь заходит о Гарри, Тереза — сама деликатность. Как будто чувствует себя косвенно виновной в том, что было между ее родителями.

— Обязательно поезжай, — строго говорит Полина. — Ему непременно надо увидеть Люка.

На самом деле Гарри не в восторге от того, что стал дедушкой. Новая возрастная роль застигла его врасплох. Естественно, он рад, что Люк есть, но к этому чувству примешивается некоторая растерянность. Именно поэтому Полина из вредности не упускает случая напомнить ему о существовании внука.

Гарри выразил желание приехать на свадьбу, но Тереза твердо сказала «нет», за что Полина была ей очень благодарна. Его единственную встречу с Морисом (в ресторане, за ленчем) Тереза позже описала как «натянутую», а на дальнейшие расспросы матери отвечала уклончиво и невнятно. Они не то чтобы не нашли общий язык, скорее нашли, и им это оказалось не по душе.

— Не могу объяснить точно, — сказала она, закрывая тему. — Но я не хотела бы повторять эксперимент, и Морис, думаю, тоже.

Полина все поняла: увидела их троих за столиком, словно в луче прожектора. Тереза между двумя мужчинами, которые смотрят друг на друга и видят собственное нелестное отражение.

Гарри на двенадцать лет старше Мориса, но выглядит потасканным. Наверняка Морис различил в нем напоминание, что и сам уже не мальчик, что принадлежит скорее к поколению Гарри, чем к поколению Терезы. Скорее всего, на него накатил приступ паники, отсюда желание дистанцироваться от тестя, убрать неприятный факт с глаз долой. Полина таких чувств у него не вызывает, поскольку она женщина и к тому же старая знакомая. Почему-то возраст Полины куда менее значим. Чтобы скрыть смятение, Морис наверняка говорил без умолку.

А Гарри, глядя на Мориса через стол, вероятно, видел себя самого, остающегося в прошлом: Гарри, в котором по-прежнему горит искра юности, Гарри — ниспровергателя основ, бросающего вызов старшим.

И, прячась от безжалостного напоминания, что скоро так или иначе станет дедом, он, подобно Морису, наверняка искал спасения в разговоре. Легко представить, что тут они спелись, поскольку оба — блестящие и внимательные собеседники. Между ними возник резонанс. Тесть и зять ощутили свое сходство, и оно их напугало.

— Через два месяца, — спокойно говорит Тереза. — В августе. Я не могу сейчас думать о том, что будет только в августе. Все лето впереди.