Чочара - Альберто Моравиа

— Эти две синьоры, Париде, приехали из Рима и ищут здесь в горах домик… до прихода англичан, конечно, на короткое время.

Париде стащил с головы черную шапчонку и уставился на нас бессмысленными и ослепленными солнцем глазами — так обычно смотрят крестьяне, пробыв целый день наедине с буйволом и плугом в поле. Потом медленно и нехотя он сказал нам, что свободных домиков нет, которые были свободными, так их уже сдали, одним словом, он не знает, где нам можно поселиться. Лицо Розетты сразу стало грустным, я же сохранила спокойствие, потому что знала, что в кармане у меня лежит много денег, а с деньгами рано или поздно все устроится Так оно и вышло: как только Томмазино несколько грубовато сказал:

— Эй, Париде, синьоры, разумеется, заплатят… Они не одолжения просят, а платят наличными, — Париде почесал затылок, опустил голову и сказал, что у него есть нечто вроде сарая или хижины, пристроенной к его домику, в этой пристройке стоит ткацкий станок, но мы могли бы там поселиться, если действительно нуждаемся в жилище на короткое время.

Томмазино тут же сказал ему:

— Вот видишь, и помещение нашлось… надо было только немного подумать… Ты, Париде, работай, я сам познакомлю этих синьор с твоей женой.

Они обменялись еще несколькими фразами, потом Париде вернулся к своему плугу, а мы снова стали карабкаться ввepx по тропинке.

Нам не пришлось далеко идти. Минут через пятнадцать мы увидели три домика, расположенные полукругом на уступе горы. Домики эти были совсем маленькие, самое большее двухкомнатные, задние стенки их были прислонены к склону горы; крестьяне строят такие домики почти всегда сами, часто даже без помощи каменщика, и не живут в них, а только спят — днем люди работают на полях, а едят, отдыхают и укрываются от дождя в шалашах. Построить такой шалаш еще легче, чем домик: за одну ночь можно возвести стенки из камней и приладить к ним соломенную крышу. Здесь было много таких шалашей; вместе с домиками они составляли нечто вроде крошечной деревушки. Над некоторыми из этих шалашей вился дымок — очевидно, в них стряпали, в других, вероятно, были сеновалы или хлевы. По узкой мачере между домиками сновали люди.

Подойдя ближе, мы увидели, что эти люди хлопотали вокруг большого стола, установленного на открытом воздухе под фиговым деревом возле самого края мачеры. На столе уже лежала скатерть и стояли тарелки и стаканы; люди таскали чурбаны, расставляя их вокруг стола вместо стульев Один из них, завидев нас, устремился навстречу Томмазино, восклицая:

— Ты пришел как раз вовремя, садись с нами за стол.

Это был Филиппо, брат Томмазино. Признаюсь, я никогда не видела братьев, так не похожих друг на друга: Томмазино был скрытен, молчалив, замкнут, почти мрачен, грыз ногти и все время смотрел вниз, подсчитывая прибыли. Филиппо же, напротив, был экспансивен и добродушен. Он, как и его брат, был торговцем, только у Томмазино была продовольственная лавка, а у Филиппо — универсальный магазин, где он торговал всем понемножку. Это был маленький человечек с короткой шеей, голова его, лежавшая почти прямо на широких плечах, напоминала опрокинутый кувшин, узкая часть которого находилась наверху, а широкая внизу, нос его, похожий на носик кувшина, еще увеличивал это сходство. Короткие ноги поддерживали широкое туловище с выпяченными вперед грудью и животом, так что брючный ремень находился как раз под животом, и при каждом движении Филиппо казалось, что брюки вот-вот упадут с него.

Узнав, что мы беженки, что мы будем жить с ними в горах, что у нас есть деньги и что я тоже держу лавку (все это хмуро и коротко, как бы разговаривая сам с собой, сообщил ему Томмазино), Филиппо чуть не бросился нам на шею:

— Садитесь с нами за стол, мы приготовили лапшу с фазулью. — В Фонди вместо «фасоль» говорят «Фазуль». — Пока вы не получите продукты, будете столоваться с нами, есть каши продукты… все равно потом придут англичане и привезут много всякой всячины, будет изобилие всего, а сейчас надо есть и веселиться — это самое главное.

Филиппо суетился вокруг стола и между делом познакомил нас со своей дочерью, нежной и немного грустной брюнеточкой, и с сыном, похожим из-за своего низкого роста и широких сутулых плеч на горбуна, хотя горба у него не было. У сына были очень черные волосы, близорукие глаза, скрытые за толстыми стеклами очков, и был он доктором, по крайней мере так говорил его отец:

— Познакомьтесь с моим сыном Микеле, доктором. Потом Филиппо познакомил нас со своей женой, у которой было очень белое лицо, синяки под глазами и огромная грудь; она была больна астмой и казалась очень испуганной. Как я уже сказала. Филиппо, узнав, что у меня есть своя лавка в Риме, отнесся ко мне по-дружески, даже, можно сказать, по-братски. Он тотчас же поинтересовался, есть ли у меня деньги, и узнав, что есть, сказал, что и у него в кармане брюк лежит большая сумма, которой хватит ему, если даже — что, впрочем, совсем невероятно — англичане придут только через год. Он говорил со мной конфиденциальным тоном и как равный с равной, то есть как коммерсант с коммерсантом, и я сразу почувствовала себя еще увереннее.

Ни я, ни он не знали тогда, что эта большая сумма денег во время войны будет постепенно обесцениваться, пока наконец тех денег, на которые семья могла жить целый год, будет едва хватать на один месяц. Филиппо сказал мне еще:

— Мы останемся здесь до прихода англичан, будем есть, пить, не заботясь ни о чем… когда же придут англичане, то привезут с собой вино, оливковое масло, муку, фасоль, настанет опять изобилие, и мы, торговцы, будем опять торговать в наших магазинах как ни в чем не бывало.

Чтобы поддержать разговор, я ответила ему, что англичане, может быть, совсем не придут сюда, а войну выиграют немцы. А он мне на это:

— А нам какое дело? Что немцы, что англичане — все одно, лишь бы кто-нибудь наконец выиграл войну… для нас важно, чтобы можно было делать дела.

Он произнес эти слова громким голосом и с большой уверенностью, но тут его сын, одиноко стоявший на краю мачеры и смотревший на расстилавшуюся перед ним панораму Фонди, обернулся как ужаленный и воскликнул:

— Тебе, может быть, все равно, но что касается меня если войну выиграют немцы, я убью себя.

Он сказал это так серьезно и с таким убеждением, что я удивилась и спросила:

— А что же такого сделали тебе немцы? Он посмотрел на меня косо и сказал:

— Мне лично — ничего… но ответь мне, если кто-нибудь велит тебе: возьми себе в дом эту ядовитую змею и ухаживай за ней, что ты на это скажешь?

Я с удивлением ответила ему:

— Я, конечно, не стала бы держать змею в доме.

— А почему? Ведь эта змея не сделала тебе еще ничего плохого, разве не так?

— Так, но все знают, что ядовитая змея рано или поздно ужалит тебя.

— А разве это не то же самое? Я знаю, что немцы, вернее сказать — нацисты, даже если они мне лично не сделали ничего плохого, не сегодня — завтра начнут кусаться, как змеи.

Но тут Филиппо, слушавший наш разговор со все возрастающим нетерпением, начал кричать:

— За стол, за стол… довольно о немцах, довольно об англичанах… суп уже на столе.

Его сын, может быть приняв меня за простую крестьянку, решил, что не стоит тратить слов попусту, и пошел вместе с другими к столу.

Что это был за пир! Я никогда не забуду его; здесь все было необычно. Необычен был длинный и узкий стол на длинной и узкой мачере; прямо под нами спускалась вниз, в долину Фонди, гигантская лестница мачер, вокруг нас высились горы, над нами — голубое небо с кротким, но еще жарким сентябрьским солнцем. А на столе все, что душе угодно: тарелки с колбасой и ветчиной, овечий сыр, домашние хлебцы, свежие и хрустящие, маринованные огурчики и всякая зелень, крутые яйца и сливочное масло, полные тарелки супа с лапшой и фасолью, которые дочь, жена и мять Филиппо приносили из шалаша, служившего им кухней, и ставили на стол. Было и вино в больших бутылях и даже бутылка коньяку. Глядя на все это, не верилось, что в долине невозможно ничего достать, что одно яйцо стоит восемь лир и что в Риме люди умирают с голоду. Филиппо, потирая руки, ходил вокруг стола, на лице его было написано удовлетворение.

— Будем есть и пить… все равно придут англичане и вернется изобилие, — без умолку повторял он.

Я, право, не знаю, почему он был так уверен, что англичане принесут с собой изобилие. Здесь в горах все были в этом уверены и неустанно повторяли это друг другу. Вероятно, это убеждение поддерживали в них радиопередачи. Мне рассказали, что по радио выступал англичанин, который говорил по-итальянски, как настоящий итальянец, и этот англичанин каждый день сообщал, что с приходом англичан все будут как сыр в масле кататься.

Ну, хватит об этом. Как только суп был разлит по тарелкам, мы сели за стол. Сколько нас было всего? Во-первых, Филиппо с женой, сыном и дочерью; затем Париде с женой Луизой, маленькой женщиной с русыми вьющимися волосами, голубыми глазами и хитрым лицом, а с ними их сынишка Донато; Томмазино был с женой, высокой и худой женщиной с усатым и мрачным лошадиным лицом, и дочерью, у которой было такое же лошадиное лицо, как у матери, только более кроткое, с черными добрыми глазами; было еще четверо или пятеро мужчин, оборванных и небритых, насколько я поняла, это были беженцы из Фонди, не отстававшие ни на шаг от Филиппо — своего признанного вожака. Филиппо пригласил их всех, чтобы отпраздновать годовщину своей свадьбы, но об этом я узнала позже, тогда же мне показалось, что у Филиппо было столько запасов, что он просто не знал, куда их девать, и поэтому каждый день приглашал всех местных жителей к столу.