Свободная любовь. Очарование греха - Якоб Вассерман

В Линдау их уже ждал пароход. От далекого, холодного месяца шла через озеро серебряная дорожка. На юге и на востоке поднимались черные громады гор, а за ними светились, точно оправленные в серебро, снеговые вершины. В воздухе пахло водорослями, и хрипло кричали чайки. Рената стояла на палубе, как очарованная, пока Анзельм хлопотал с вещами.

Она не смела шелохнуться и была погружена в созерцание, крепко держась руками за перила, но вдруг почувствовала какую-то неловкость и, обернувшись в сторону, увидела пристально устремленный на нее взгляд мужчины, которого она наверняка никогда в своей жизни не встречала, но который почему-то разбудил в ней какие-то дурные воспоминания. Это был человек среднего роста с самоуверенной осанкой, в желтом пальто и широкополой шляпе. Лицо его скрывала тень, но Рената разглядела узкую, словно приклеенную, козлиную бородку. Молодая девушка с досадой отвернулась, но глаза незнакомца не переставали пожирать каждое ее движение, каждую складку одежды. Только когда пришел Вандерер, незнакомец принял равнодушный вид и закурил сигару. При свете спички Рената увидела лицо, полное холодного спокойствия, суровое и как бы окаменевшее, с циничным и жестоким ртом. Во всей его внешности была такая странная смесь важности и беспечности, животной непосредственности и светского лоска, что даже Вандерер покачал головой, посмотрев на прохаживавшегося взад и вперед незнакомца.

2

В девять часов пароход остановился недалеко от Констанца. Здесь их встретил хромой управляющий с дочерью и приветствовал «молодую барыню» самым почтительным поклоном, генеральную репетицию которого он проделал с полчаса тому назад перед опытным взором ночного сторожа.

Церемонный поклон управляющего Винивака, позабавивший Ренату, вызвал у господина в широкополой шляпе припадок веселости, причем смех его походил скорее на пыхтенье паровоза. Рената вздрогнула.

— Опасный парень, — пробормотал Винивак, стараясь совместить свой гнев с почтением к господам. — Живет в «Белом петухе». Ездит два раза в неделю к швейцарской границе. Подозрительный господин.

— Перестаньте, — остановил его Вандерер. Его медлительный ум был не в состоянии быстро обдумывать все происходящее.

Когда Рената вошла в комнату виллы, уединенно стоявшей на склоне горы, ее охватило такое сильное волнение, что она лишь смутно могла различать окружавшие ее предметы.

— Что-нибудь случилось? — озабоченно спросил Вандерер.

Рената отрицательно покачала головой и попыталась улыбнуться. Потом, быстро обернувшись, бросилась к Анзельму на грудь. Губы ее были полуоткрыты, а полный ожидания взгляд был устремлен на него. В этом взгляде было напряженное, болезненное усилие прочесть его мысли. «Пора!» — пронеслось в голове Вандерера. Он нежно провел рукой по волосам Ренаты, по ее нежной шее, и его словно окатило теплой волной. Никогда прежде он не жаждал столь сильно близости с женщиной. Да и можно ли говорить об истинной близости с теми, кто продавался Анзельму за гроши в дешевых борделях? На этот раз все было иначе. Он мечтал о слиянии — именно о слиянии с близким и желанным существом. Глубоко вздохнув, он уже собирался подхватить Ренату на руки и отнести на софу, как вдруг из деревенского трактира донесся мотив популярного романса, комически искаженный деревенским любителем. Анзельм прыснул от смеха.

Рената отстранилась от него, подошла к окну и прислонилась лбом к стеклу. Среди наступившего молчания в дверь почтительно просунулась голова Винива-ка, доложившего, что кушать подано.

В смущении, какого он еще никогда не испытывал, Вандерер подошел к Ренате, взял руками ее голову и поцеловал ее в глаза. Она вздохнула, но не противилась; лицо ее побледнело. Со странной и мучительной жаждой рассматривал Вандерер милые сердцу черты. Выражение лица Ренаты казалось ему книгой, написанной на незнакомом языке ясными и отчетливыми буквами, которые тем не менее он не мог прочесть.

— Где витают теперь мысли? — спросил он, избегая интимного обращения.

— Не знаю, — кротко ответила Рената.

— Нам будет хорошо здесь, — продолжал Ванде-рер, и собственные слова казались ему пустыми и выдохшимися. — Целый день солнце и озеро, леса и горы, древние замки и старые церкви. И еще я хочу достать большую собаку; она будет сопровождать нас во время прогулок.

Он сказал это так, как будто боялся, что она будет скучать с ним одним.

— Собаку? Это очаровательно. Может быть, русскую овчарку?

— Да, или ирландского сеттера. Рената никогда не должна быть печальна.

За ужином еще больше усилилось в каждом из них чувство гнетущего одиночества. Каждый думал одну и ту же думу, но старался скрыть ее от другого, и они вяло обменивались ненужными фразами по безразличным вопросам. Пробило десять часов, и Анзельм удивился, что еще так рано. Рената устала и просто сказала, что ей хочется спать. Но когда она, глотнув вина, ставила рюмку на стол, рука ее задрожала, и вино расплескалось по белой скатерти. Оба засмеялись, но не смели взглянуть друг на друга; Ренате было досадно, что Анзельм не находит слов, чтобы рассеять это томительное настроение. Она чувствовала свое превосходство над ним, и это заставляло ее опасаться чего-то страшного и непоправимого.

— Анзельм, — ласково сказала она, — почему ты так молчалив?

— Я никак не могу опомниться, Рената, — ответил Анзельм. — Ты неожиданно и тихо вошла в мою жизнь, и, когда я смотрю на тебя, боюсь сойти с ума. Часто я так близок тебе душою, что мне кажется, я слышу твои мысли. Но когда ты перестаешь улыбаться, я теряюсь, начинаю говорить глупости и чувствую себя самым несчастным человеком в мире.

Рената посмотрела на него ясными, смеющимися глазами, но страх ее возрастал. Ей показалось, что она слышит на дворе шаги, которые то удаляются, то приближаются. Подойдя к окну, она увидела человека в широкополой шляпе, прогуливавшегося около их дома. Она вздрогнула, подошла к сидевшему за столом Вандереру, облокотилась о его плечо и несколько раз провела рукой по его темным волнистым волосам. Анзельм точно замер в каком-то облаке счастья и не смел дышать. «Нет, еще не пора! — думал он, боясь спугнуть мимолетное ощущение счастья, готовое, подобно робкой птице, вспорхнуть в любой момент и улететь. — Она станет моею. Непременно станет. Но не сейчас…»

3

Для Ренаты наступили незабываемые дни, проникнутые ощущением той полноты жизни, когда человеку кажется, что все вокруг, даже неодушевленные предметы, создано только для его счастья. Какая-то неуловимая перемена произошла во всем ее существе, в походке, в манерах, в выражении лица и глаз. Все осталось как будто таким же и в то же время стало другим. Время от времени Анзельм заговаривал о том, чтобы «придать их союзу общественную санкцию», как он выражался. И каждый раз при этом глаза Ренаты смотрели испуганно и недоверчиво. Она больше всего боялась, чтобы он не придал ложного или традиционного толкования порыву, бросившему ее в его объятия.