Между нами секрет (СИ) - Саммер Катя

Kodaline – Hell Froze Over

Я плетусь следом за Яриком уже несколько минут. То и дело подворачиваю ноги на камнях, но он никак не останавливается. И помост ему не нравится, и от воды уходит все дальше, а она меня вообще-то успокаивает. Или прогулка уже началась?

Оглядываюсь назад, чтобы наши вещи не утащили, но вокруг ни души. В конце концов Жаров садится рядом с тем местом, откуда мы спустились, а я даже не возражаю. Ну, пока не высохну, точно, здесь греет солнце в отличие от остальной, еще затененной части пляжа.

Нужно отдать Яру должное – он ждет. Пока я мнусь с ноги на ногу, разглядываю его напряженные плечи, которые так подчеркивает безрукавка, и пытаюсь поверить в то, что еще вот-вот недавно он меня этими самыми руками…

– Давай так, Рит, – говорит, а я молниеносно реагирую на свое имя, – я не рвусь изливать тебе душу. Но готов ответить на вопросы, которые ты решишь задать. Думаю, нам обоим это нужно.

Он говорит со мной так, будто азбуку первоклашке объясняет – снисходительным тоном разжевывает элементарные вещи. Бесит. Язык третий раз прикусываю, чтобы не ответить в лоб все, что об этом разговоре думаю. Крючок-то заглотила уже.

– Что-нибудь из того было правдой? – спрашиваю детскую и наивную глупость.

По темному взгляду, резко метнувшемуся в мою сторону, без слов понятно: объяснять, что имею в виду, не нужно. Жаров смотрит внимательно, не отрываясь, даже вдумчиво как-то, будто решает, готова ли я его слушать. Готова! Уже пару лет как готова!

– Было, – слышу в ответ.

Вот так. Ни больше, ни меньше. Суть ясна, не придраться, но вопросы надо задавать посложнее. Хотя все равно резко отпускает. Спазм, похожий на тот, что сдавливал грудь, когда я сильно пугалась, уходит. От одного слова из четырех букв.

Жаров еще толком ничего не сказал, а я уже верю. Безнадега, да?

Силюсь продолжить, пробую подступиться с разных сторон, но будто ком в горле стоит. Вместе с выдохом, что не укрывается от Ярика, сажусь на таком расстоянии, чтобы загребущие руки не дотянулись до меня.

– Как… Как ты… – пытаюсь склеить из нелепых, разрозненных слов предложение. – Как ты справился там? – вымучиваю наконец.

– Справился. Это действительно именно то, что интересует тебя?

Взгляд с прищуром будит только заснувшие мурашки.

– Да, – говорю честно, потому что, как бы не злилась, чувствую вину.

Ярик пожимает плечами, словно ему все равно, о чем вещать, берет небольшой камушек и швыряет далеко-далеко. Порывисто, выдавая нервозность.

– Страшно было, – признается, ничуть не стесняясь. – Когда выкидывают из теплого, комфортного гнезда, всегда страшно. Мол, грохнулся – ползи. С переломанными ногами, сам и как хочешь. Ну это я, обиженный на весь мир, так считал. Сейчас понимаю, что отец не оставил одного, позаботился обо мне, доверив Кристине, – говорит о крестной, младшей сестре отца. – Общий язык мы нашли легко, но в Беверли-Хиллз, конечно, пришлось начинать с нуля.

Я подгибаю под себя ноги, чтобы принять позу лотоса, а сама всем существом тянусь к Ярику.

– Первый год было особенно тяжело. Я вообще не понимал, за что браться, с чего начать. Руки опускались. А потом благодаря нелепой драке в колледже познакомился с Майклом. – Я вспоминаю вечно мелькающего на его фотографиях чернокожего парня. – Он чуть ли не силой затащил меня и в футбольную команду, и в тусовку свою. Постепенно вроде бы и учеба наладилась. Ну а позже Крис подсуетилась, чтобы на финальном матче сезона меня спонсоры заметили. Так я получил билет со спортивной стипендией в Калифорнийский. И все было прекрасно, пока… – ухмыляется, – окончательно не запуталось.

Он говорит о спорах с отцом насчет этих драфтов-отборов или бизнесе? Или о чем-то другом? О ком-то?

– Ты больше не хочешь играть? – хватаюсь за соломинку и почти улыбаюсь, когда Жаров продолжает тему.

– Мне нравится футбол, – звучит твердо, уверенно, – но я не вижу его делом всей жизни. Я неплохо соображаю в других темах, и… Я не хочу к тридцати остаться с отбитой головой и полным комплектом металлических пластин по всему телу.

В груди щемит. Что-то похожее есть между нами: Ярик, если послушать отзывы, был отличным квотербеком, я неплохо справлялась с балетом, судя потому что меня до сих пор с распростертыми объятиями ждут в ансамбле. Только мы оба добровольно отказываемся от легкого пути, надеясь добиться чего-то большего. Я понимаю его как никто другой.

Мгновения тишины хочется заполнить, вдыхаю воздуха в легкие.

– Я-я, – снова нерешительно спотыкаюсь уже на первых словах, – не хотела отбирать у тебя отца.

Фух, не верю, что сказала.

– Нельзя отобрать то, чего нет, – звучит едва ли громче шума прибоя вдалеке. – Почему ты бросила балет?

– Мы так не договаривались, – протестую.

– Если у тебя есть и другие вопросы, будь добра ответить.

Черт. Не скажу же ему, как было на самом деле? Об этом я даже с мамы взяла обещание молчать.

– Все просто. Пришло время выбирать между танцами и учебой, – отвечаю уклончиво, не договаривая о первопричине. – Я выбрала второе.

– Раньше тебе ничего не мешало совмещать, – замечает, будто знает лучше меня самой.

Не знает!

– А потом стало мешать.

Паузы раздражают. Так сложно развязывать этот Гордиев узел.

– Спрашивай уже, язык, вижу, дымится, – издевается.

Да, потому что есть самый важный вопрос, из-за которого я плакала дольше всего.

– В тот день, когда ты отвез меня к озеру, ты сказал…

– Что никто не знает об этом месте, – напоминает дословно, будто и не прошло четырех лет, будто все было только вчера. – Я не врал.

И маленькая наивная девочка, что по-прежнему живет где-то глубоко во мне, очень хочет ему верить. Она ищет подтверждения словам да так явно, что вызывает у Жарова лукавую улыбку.

– Я никого не водил туда, птичка. Ни до, ни после.

И я почти сдаюсь, почти верю ему. Боже мой, я так хочу верить! Настолько, что это становится открытием для меня самой. Настолько, что меня начинает трясти, начинает ломать. Настолько, что я срываюсь, выдохнув все, что держала в себе.

– Тогда почему? Почему? Ты! – Первый удар прилетает ладошкой прямо в грудь подлетевшего ко мне Яра. – Зачем ты сделал это? Зачем разослал фотографии? Зачем, зачем?

Слезы льются литрами из глаз, грозятся устроить Всемирный потоп, который и Ноев ковчег не спасет. Кулачки стучат по каменным плечам в бесполезных попытках оттолкнуть, вдохнуть свежего морского воздуха, а не знакомые чертовы цитрусы!

– Ненавижу тебя, ненавижу! – повторяю с каждым новым ударом, не разбирая ничего перед глазами, потому что Ярик крепко прижимает к себе.

Он обнимает, как кокон, а я пачкаю слезами его майку, но не могу перестать плакать. Предохранители слетели, платину прорвало, бурный поток невозможно остановить. Об этом предупреждал психотерапевт, этого боялась я – что расклеюсь перед ним, прямо в его руках, потому что очень долго держала боль под замком.

– Ну заче-е-ем, – тяну душераздирающе, пока Жаров лишь сильнее сдавливает ребра, вот-вот сломает. – Я бы никому и никогда… я бы не сделала… это не я!

– Знаю, – Ярик гладит меня по спине, плечам, шее, затылку, – теперь знаю, птичка.

А затем он говорит. Очень много говорит.

– Я был зол на тебя. Во всем винил тебя одну, не видел дальше своего носа. Я не горжусь этим, но прошлое не изменить.

Мелодичный голос успокаивает. Утыкаюсь лбом в футболку, но еще раз бесполезно стучу ладошками в пресс. Хотя скорее руки переломаю, чем заставлю Жарова что-то почувствовать.

– Парни шутили надо мной. Что я не могу поставить тебя на место, что не могу усмирить зарвавшуюся соплячку. А я должен был доказать, что мог.

Перед глазами одна за другой сменяются две совершенно противоположные по шкале эмоций сцены – злые крики глушат вспышками широкую улыбку, что принесет еще много слез. Я вспоминаю, как все было: как растаяла, когда на следующий день после ссоры Ярик пришел извиниться, как обрадовалась, дура, когда заступился в школе, как ни с того ни с сего поехал со мной на автобусе. Вспоминаю, каким милым казался, когда пригласил составить компанию в поездке на дачу, которая, как выяснилось, принадлежала его маме. Это была дата ее смерти, мне стало жаль Ярика.