Отцы - Евгений Григорьев

— Подождем. — Дронов привалил свое огромное тело к косяку и застыл, глядя неподвижно перед собой.

— Валя, Иван Матвеевич у себя? — Мастер покосился на Дронова.

— Он с Казачковым. Мастер ткнулся в дверь.

— Погоди, Николай Николаевич, — Дронов отвел его рукой. — Вместе пойдем.

— С ума сошел?!

Секретарша посмотрела с удивлением.

— Ты думаешь, что делаешь? — сказал мастер тихо, он не хотел скандала.

— Не зуди.

Дверь открылась, вышел начальник техбюро Казачков, покосился на Дронова, поздоровался с мастером: «Здравствуй, Николай Николаевич».

Дронов шагнул в кабинет.

— Здравствуйте, Иван Матвеевич.

— Здравствуй, — сказал начальник. Головы он не поднял.

Мастер прошел вперед и сел на стул.

Дронов ждал стоя.

— Садись, — сказал начальник. — Что у тебя?

Он взял заявление. Прочел. Отложил.

— Неделю не дам, три дня.

— Три мало, за четыре управлюсь.

— А что за дела?

— Есть.

Начальник поднял голову и посмотрел на Дронова, взял ручку, спросил у мастера:

— Людей отпускаешь, а справишься? Жаловался, что работать некому.

Мастер помолчал.

— Справимся, — сказал он обреченно.

Начальник подписал, подвинул бумагу.

— К Вале.

— Спасибо, — сказал Дронов. — До свидания.

— До свидания.

— Неприятности какие, Иван Васильевич? — спросила секретарша, подкалывая заявление.

— Все нормально.

— Я вижу, вы на Николая Николаевича накинулись.

— Сам виноват: под горячую руку лезть не надо. До свидания, Валя.

— До свидания, Иван Васильевич. Приятно провести время!

— Спасибо.

Они сидели в павильоне соседнего парка, восемь взрослых мужиков, все семейные, все отцы, с одной работы, из одного цеха.

На столе, кроме пива, водки и хлеба с нарезанной колбасой, ничего больше не было.

Взяли стаканы, подняли.

— Гуляй, Иван Васильевич!

— Спасибо. — Он церемонно обошел все стаканы. — Спасибо за компанию! Спасибо, что уважили!

Чокнулся с мастером. Мастер спросил:

— Что делать-то будешь?

— Есть. Будем! А то рука засохнет.

Выпили водку. Записи пивом. Взяли хлеб, колбасу. Стол сразу опустел.

…Уже допили пиво и съели закуску.

— Пошли, мужики?

— Спасибо тебе, Ваня, за угощение!

— По домам.

— Хорошо посидели.

— Подожди, — сказал Дронов. — Сейчас еще возьмем, сидим хорошо.

— Разгулялся, Иван Васильевич!

— Живем один раз! Деньги честные, трудовые! Свои.

И уже пели. Весь стол был заставлен пустыми и полными кружками пива и закуской — выпили, видно, здорово.

Пели, закрыв глаза, чувствуя друг друга через песню:

Вот год прошел, казак стрелою в село родное прискакал,Навстречу шла ему старуха, такие речи говоря…

Прощались. Дронов расцеловался с каждым.

Мастер спросил:

— Ты на меня не обижаешься?

— Обижался бы — так…

В охотничьем магазине он купил двустволку. Осмотрел покупку и кивнул продавцу.

В просторном подвале-мастерской домоуправления тускло горела одинокая лампочка. С открытки на стене смотрел Юрий Гагарин. Улыбался и держал голубя в руках. Еще на стене висело несколько табель-календарей прошедших, ушедших лет, все исчерканные, исписанные телефонами и именами. Текущий год — 1965-й — был заполнен только наполовину и выглядел среди других новеньким и свежим — его еще надо было прожить.

Дронов огляделся. Закрыл дверь на ключ. Тронул тиски. Поставил мягкие алюминиевые губки. Взял в руки ножовку. Примерил… Кивнул. Еще раз глянул на Гагарина и улыбнулся. Кивнул и плакатам майских и октябрьских праздников. Осторожно развернул сверток — блеснули вороненые стволы ружья…

На пустом кухонном столе в ряд, как солдат, расставил десять охотничьих патронов.

Убирал их по-одному, ведя счет, в мешок. Два последних отложил отдельно.

Он вышел из ГУМа. В руках были покупки и чемодан. Он остановился среди толпы. Разложил чемодан. Открыл. Переложил все покупки.

На той стороне, у Мавзолея, собрались люди — шла смена караула.

Электричка мягко пошла вперед, набирая ход, и Москва за окнами побежала назад все быстрее и быстрее, не в силах догнать поезд.

В вагоне было тесно. Люди стояли в проходах. Плакал и никак не мог успокоиться ребенок.

Они играли в домино: Дронов, два железнодорожника и парень с металлическими зубами. Били с размаху по чемодану.

За окном бежали, подпрыгивая, телеграфные столбы, и рвали воздух встречные электрички.

Он вышел на привокзальную площадь, за спиной мешок, в руках — чемодан. Огляделся. Заглянул в бумажку и зашагал в сторону автобусов.

Внизу текла Ока, широкая и покойная. На реке было пусто, и, кроме бакенов, ничего не было видно. На лугах стояли стога. В небе полз, карабкаясь выше, самолет. Тишина уже легла над землей и лежала густо и неподвижно.

Залаяла собака.

— Есть кто дома?

— Замолчи ты. Перестань. Вам кого?

— Козловы здесь живут?

— Здесь, — сказала женщина настороженно, приглядываясь к гостю.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— Василь Никифоровича можно видеть?

— Можно. Вась! К тебе. Проходите…

— Чего там? — От дома шел мужчина, в сандалиях на босу ногу, под телогрейкой проглядывала майка, на голове — зимняя шапка.

— Пришли к тебе, — сказала женщина.

— Слушаю, — мужчина посмотрел на гостя.

Дронов, улыбаясь, снял мешок, поставил чемодан, шагнул вперед.

— Здорово, Вася!

— Здрасьте.

Гость обнял хозяина, прижал к себе. Тот удивился, но не сопротивлялся.

Расцеловал. Уже после спросил:

— Не узнал?

— Ты, что ль, Иван?

— Я.

И еще раз обнялись.

— Это жена моя — Клавдия. А это — Ваня Дронов, приятель, воевали вместе.

Жена уже улыбалась, уже оправила платок, вытянула вперед ладошку.

Дронов отвел руку, взял за плечи, расцеловал в щеки.

Муж взял чемодан.

— Тяжелый. Пошли в дом. Ты что, проездом?

— К тебе. На денек погостить приехал. Принимаешь?

— На денек? А ты откуда же с таким чемоданом? С лагерей или за границей был.

— Из дома я, из Москвы.

— Из Москвы… Клав, покорми свиней-то. Юрку пошли в магазин. Если закрыла, пусть домой сходит.

— Да есть выпить. Есть! Привез я.

— Ладно. Ты проходи. Что привез — твое, а угощаю я.

Все собрались в доме, и Дронов вытаскивал из чемодана подарки и вручал домочадцам. Жене достался отрез на платье, хозяину — модная рубашка.

— Из фээргэ.

— Ишь ты. Небось рублей двадцать отвалил.

— Есть… Галстук к ней.

— И галстук? — удивился хозяин.

— Запонки.

— Все по культуре.

— А что ж мы? Бабушке платок.

— Спасибо. Ой, какой красивый! Это, Клав, тебе. Куда ж мне в нем людей пугать… Скажут, нарядилась старуха.

— Юре — на рубашку. — И Дронов стал оправдываться — Размера не помню, решил материала купить.

Хозяйка пришла на помощь.

— Какая красивая материя.

— Красивая, красивая, — подхватила бабушка.

— Юрка теперь зафорсит.

— Все девки теперь твои, Юрка.

— И авторучка — это уж без размера. — Дронов протянул авторучку. — Держи, Юра.

— А мишка зачем? — спросил хозяин.

— Мишка? — Гость держал в руках большого симпатичного мишку. — Думал, еще кто есть. Пусть останется память обо мне. Вот здесь пусть сидит, только не дарите никому. Примета плохая. Будут мне неприятности.

— Никому не отдадим.

— Для внучат пригодится.

— Бутылки убери обратно, — сказал хозяин и заглянул в чемодан. — Куда ты столько наворочал? Водки, думал, здесь нет? В России водка есть всюду, без нее не проживешь. Садись к столу.

Сидели за столом. Все, как полагается. Парень ушел по хозяйству. Бабушка тоже. А жена подавала и убирала, не мешая мужскому разговору.

— Мы с тобой сколько лет не виделись?

— Годов десять, считай.

— Больше. Ты когда последний раз приезжал?

— Сталин помер, я приезжал главнокомандующего проводить… Потом — когда ГУМ открыли, за товаром…

— Помню.

— И тетку Ивановну привозил, глаз вырезать. Это, считай, последний.

— Как она?

— Ивановна? Померла. Давно уже. Рак, он все съедает.

— Жаль.

— А чего жалеть? Если б молодая была, а она свое пожила, в годах, да и жизнь у нее, не пожелаешь: детей побило, внуков не осталось… Без денег тоже. Только мы, а так, конечно, хороший был человек.

— А за сыновей она разве не получала?

— Отказалась. Не продавала, говорит, своих детей, погибли за Родину. А от денег отказалась.