Эколог в СССР. Весна 1975 - Михаил Востриков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
У нас же как сегодня в Городе в частном секторе — халупа, халупа, халупа, хоп — дворец дорохо-бохато, и опять — халупа, халупа, халупа. Красивых частных домов практически нет. Со мною девочка учится, Оля Новикова, симпатичная такая, длинноногая, можно сказать, красавица. Так они в своем доме живут, такой прямо домик симпатичный, как теремок. А потому, что у нее мама — художник в издательстве, и тот домик нарисовала, и папа сам тот домик строил и уделывал, он строитель. И Оля с сестрой тоже будут всю жизнь работать корректорами в этом издательстве. Умрет Оля в 55 леь. Придёт домой с работы, сядет на стул и умрет. Сердце. (Я уже даже не удивляюсь своему послезнанию, привык).
* * *
Ангел родителей сильно переломал. У мамы Ани прямо глаза засияли, краси-и-вая такая стала, как на фотографии в юности. Во-первых, Ангел уволил обоих родителей с работы. Сказал:
«На фиг такую пенсию, обойдемся, здоровье дороже».
Мама Аня, та быстро и с радостью заявление написала, будет теперь домохозяйкой. Ей можно по закону. Она всегда хотела быть домохозяйкой, но из-за денег приходилось работать.
А вот с батей Ангелу пришлось сложнее. Тот ни в какую не хотел увольняться со своего любимого металлургического Завода, с которого в 1949 году призвался на флот и на котором сейчас трудится и в реале будет трудиться до самой пенсии бригадиром слесарей-ремонтников балочно-кранового хозяйства в прокатном цехе № 4, самом шумном и дымном. Батя у нас «беспартийный коммунист», как он сам себя называет, да еще и непьющий, и ему, вот так, бросать свою бригаду ради сладкой жизни, совсем не комильфо.
Но Ангел сказал ему, что если он этого не сделает прямо сейчас, то умрет аккурат к Олимпиаде. От рака почек, которому активно поспособствовал как раз этот батин Завод. И ещё рассказал, как бате отнимут сначала одну почку, и как он потом после операции пойдет в платную поликлинику, а сволочь-врач, осмотрев его, напишет в истории болезни, что почки в порядке. Обе!
— Ну как же так, Вы же за деньги?! — возмутится батя, и врач преспокойно перепишет: «Одной почки нет». Батю больше всего возмутило, что этот врач смотрел его именно за деньги. (На самом деле батя умрет в 2004, в 74 года, я знаю, но остальное, правда).
После таких разговоров батя уволился с завода очень быстро и устроился работать сторожем в садоводство «Здоровье», сутки через трое, благо, что председатель садоводства с погонялом «Председатель» был батиным закадыкой ещё со службы, а реально работал и получал деньги председателев кум.
Как уж там Ангел договаривается с прижимистой мамой Аней не знаю, но мне тоже начали прилетать кое-какие плюшки. Просто ездили с родителями на городскую барахолку и всё что нужно за дорого покупали у фарцы. Так что я сейчас не лох педальный, а вполне себе модно прикинутый чувачок. Знаете же, в моем возрасте встречают исключительно по одежке. По ней же и провожают…
Как я попал на заседание Партхозактива Области в Оперный театр? А все началось со школьного сочинения по литературе. Наша классная Станислава Феликсовна Романова, она же учительница русского и литературы, всех нас предупредила заранее, что сочинение будет 1 апреля. Сочинение контрольное, давать темы и проверять его будут в РайОНО. И чтобы мы хорошо готовились, по секрету сообщила нам будущие темы — Павка Корчагин, Екатерина в «Грозе» и свободная тема.
Она всегда была такая, Станислава, малость с «двойной моралью», ради первого места класса могла и чуток передернуть. Хотя в девяностых, уже на пенсии, она своими силами организовала в школе Музей Воинов-Афганцев и за одно это, думаю, ей всё простится там где прощают. (Опять Мишино послезнание).
На свободную тему у нас сроду никто не писал, но Ангел заранее накатал мне целых шесть страниц и 1 апреля я, благополучно передрав их на листы с печатями РайОНО, которые нам раздала какая-то тетка, пошел в буфет. Потом последний урок и я уже было собрался домой, но до дома не дошел…
* * *
КЛАЦ!
Сижу на стуле. Руки сзади скованы НА-РУЧ-НИ-КА-МИ! Не шучу. Чувствую, мой Миша смертельно напуган, и уже малость всплакнул от страха, и даже приписнул в левую штанину. Вот ни фига себе День смеха 1 апреля!
Напротив, в непосредственной близости от меня, какая-то морда. Морда эта красная, с красными глазами, она шипит и плюется. Понимаю, что это человек. Он в костюме с галстуком и, похоже, мне от него уже не один раз пребольно прилетела хорошая такая затрещина. В одной руке у него вижу знакомый листок с печатью РайОНО и моим почерком, и он тычет им мне в лицо.
— Где закладки?! Тротил или гексоген?! Сколько?! Тип взрывателя?! Кто твой куратор?! Когда и где тебя завербовали?! Какое задание?! Отвечай, на, убью! — орет он и я вижу, что у него в другой руке ПИ-СТО-ЛЕТ!
Над столом портрет Дзержинского. Железный Феликс улыбается мне одними губами, мол, не ссы, Миха, не должны мои сразу тебя на глушняк укатать, не 37-й. А взгляд…, такой добрый-предобрый.
Это сюрреализм какой-то! В 1975 году, прикованного наручниками к стулу несовершеннолетнего школьника, допрашивает сотрудник КГБ, а это конечно же он, размахивая табельным пистолетом! Собираюсь с мыслями и как можно спокойнее, хотя какое тут на фиг спокойствие, спрашиваю его:
— Дяденька, а Вы кто?
От моего вопроса человек почему-то столбенеет, прекращает орать и подходит к столу. На столе графин с водой, телефон и какие-то бумаги. Человек наливает стакан воды, выпивает его, выдыхает, и видимо хочет что-то мне сказать. Но тут звонит телефон. Человек берет трубку и четко произносит:
— Власов, слушаю! — слушает несколько секунд и говорит в трубку: — Есть! — идет к двери, на ходу бросая мне: — Сиди тихо, на, я сейчас, — выходит и я слышу как закрывается замок снаружи. Я остаюсь один ничего не понимая. Скованные за спиной руки болят конкретно.
* * *
Кабинет с большой приемной этажом выше. На стене портрет Дзержинского, но
