Имперская идея в Великобритании (вторая половина XIX в.) - Марина Глеб

В начале 1870-х гг. система международных отношений претерпела значительные изменения. Все более весомыми становились иные приоритеты, когда престиж государства соотносился с количеством его вооруженных сил и зависимых территорий, способности занять жесткую позицию в международных дебатах. В середине 1880-х гг. международная Берлинская конференция продемонстрировала многократно увеличившийся интерес европейских государств к громадным неисследованным территориям Черного континента. В атмосфере начавшейся «схватки за Африку» была отвергнута практика «бумажных аннексий» и стала неэффективной «неформальная империя». В 1891 г. премьер-министр лорд Солсбери изложил свое видение новой ситуации: «Когда я в 1880 г. покинул министерство иностранных дел, никто и не думал об Африке. Когда я вернулся в министерство в 1885 г., европейские нации были практически на грани конфликта из-за различных частей Африки, которые они могли получить»[141].

В последней трети XIX в. соотношение сил в Европе являлось более-менее стабильным. Современники понимали, что «политика, имеющая своей целью серьезные изменения в Европе, стала крайне опасной»[142]. Великие державы обратили свое внимание на огромные нейтральные территории, лежавшие за пределами западного мира и впервые бросили серьезный вызов монопольному праву Англии устанавливать свои порядки на просторах Азии и Африки. Известный консервативный политик Р. Черчилль признавал: «Мы получили все территории, которые хотели, и наше требование не мешать нам спокойно наслаждаться своими владениями другим кажется менее приемлемым, чем нам самим»[143]. В одном из своих выступлений министр финансов в кабинете 1886–1892 гг. Д. Еошен, упомянув о появлении новых многочисленных соседей у колониальных владений Великобритании, заявил: «Мы настаиваем на том, чтобы поддерживать нашу позицию как позицию первой колониальной империи мира»[144].

Конкуренция значительно повышала ценность колониальных владений. Комментируя колониальные планы Еермании, известнейший британский журнал «Панч» изображал германского орла, распростершего свои железные крылья над бескрайними просторами Африки, где прежде безраздельно господствовал британский лев[145]. Интересно отметить, что инициатором раздела Африки англичане традиционно считали либо Францию, либо Германию, либо обеих вместе. «Действия Германии привели к «схватке за Африку», – утверждалось в фундаментальном издании «Век империи», увидевшем свет в 1905 г.[146] Согласно другой точке зрения, захватом Туниса и Тонкина французы и аннексиями на западном берегу Африки немцы дали сигнал к началу борьбы за Африку и Тихий океан. В любом случае, следуя логике либерального политика лорда Розбери, Англия не должна была отказываться принимать «участие в разделе мира, который начали не мы, но который был навязан нам»[147].

Поскольку Британия обладала наиболее обширной колониальной империей и еще более значительной сферой неформального влияния, большинство колониальных предприятий иностранных держав так или иначе затрагивали ее интересы. Соответственно, по мнению многих патриотически-настроенных современников, колониальные захваты должны были предотвратить нарушение британских прав на ту или иную территорию[148]. Правда, часто эти права понимались весьма широко. Весьма нереально было правительству запретить любой великой державе аннексию африканских государств, даже тех, в которых находились белые поселенцы, и была широко развита британская торговля. Тем не менее признавалось существование приоритетных регионов, в которых любое посягательство считалось нарушением естественных прав англичан. Такое отношение демонстрировалось к любым действиям немцев в Южной Африке или русских в Северном Китае. Скептически воспринимались и попытки американцев настоять на соблюдении доктрины Монро, поскольку долгое время англичане продолжали считать себя доминирующей силой на всем американском континенте[149].

На протяжении последней трети XIX в. необходимость колониального расширения оправдывалась на основе многочисленных аргументов экономического, политического и стратегического характера. Большинством современников расширение империи воспринималось как неотъемлемая составляющая процесса ее развития. В соответствии с новой органической концепцией общества, экспансия была признана характеристикой прогрессирующего организма. Процесс колониального расширения считался признаком «жизнеспособности нации, подобно тому, как рост является признаком жизни человеческого организма»[150]. Как и российскому послу в Лондоне де Стаалю, британцы считали невозможным «для цивилизованного государства остановить расширение своей территории там, где нецивилизованные племена являются их непосредственными соседями»[151]. В сущности, в той или иной форме Британская империя присутствовала во всех частях земного шара, и плацдармом для экспансии могли служить и южноафриканские, и австралийские, и североамериканские владения короны. Таким образом, в последние десятилетия XIX в. колониальная экспансия и колониальное соперничество начали определять «здоровье нации».

Рассматриваемый период характеризовался существованием ряда империй колониального типа. Многие британцы рассматривали имперское государство как модель государства будущего. «Французы, немцы и иные нации могут надеяться на то, что они смогут сыграть небольшую роль в политической жизни в следующем столетия, однако будущее, по-видимому, будет находиться в руках нашей нации, населяющей современную Британскую империю, США и русской нации», – писал известнейший имперский идеолог и радикальный политик Ч. Дилк[152]. Перенос биологических теорий в реальность международных отношений позволял доказать правомерность аннексий с псевдонаучной убедительностью. Раздел тропических стран между западными нациями считался неизбежным. Об этом писал премьер-министр лорд Солсбери британскому послу в России, предлагая свой проект раздела Китая и Турции между сильнейшими колониальными державами мира[153]. Таким образом, обширные владения и способность к дальнейшему расширению своих границ рассматривались как достаточная гарантия сохранения Британии в числе мировых лидеров.

Соперничество либо сотрудничество в процессе колониального раздела мира становилось основой для формирования общественного отношения к той или иной великой державе. Можно отметить существование определенного стереотипа Российской империи, практически не изменявшегося на протяжении последней трети XIX в. В прессе и в выступлениях политиков при обсуждении любых проблем Британской Индии рефреном проходила мысль о русской угрозе Индии. Действия Российской империи в Средней Азии консерваторы традиционно рассматривали как угрозу британским интересам. Стойким русофобством отличалась королева Виктория, убеждавшая премьер-министра Б. Дизраэли в необходимости военных действий против России в период Восточного кризиса 1875–1878 гг.[154] Созданию негативного образа Российской империи способствовали и натянутые отношения британского кабинета с российским правительством в последней трети XIX в. Волны антирусских настроений поднимались в периоды дипломатических кризисов и военных «паник», например, после распространения в начале 1890-х гг. известий о строительстве большого военного флота в России или захвата Порт-Артура. В британскую имперскую идею прочно вошел образ России, которая «на каждом шагу разрушает британские интересы или нарушает британские права»[155]. Согласно одной из публикаций в авторитетном журнале «Девятнадцатое столетие», официальная доктрина англо-русских отношений заключалась в следующем: «Учитывая намерения русских, в наших интересах противостоять и противодействовать им во все времена и любыми путями»[156].

Противоречия в первую очередь в колониальной сфере отделяли Великобританию от Франции. Не без основания подозревая французов в стремлении установить контроль над Средиземноморьем и Северной Африкой, англичане встречали конкуренцию с их стороны и в Западной Африке, и в Юго-Восточной Азии. Но наиболее острой проблемой англо-французских взаимоотношений являлся Египет. Британцы высоко оценивали успехи британских администраторов во главе с лордом Кромером в процессе реформирования египетской экономики в конце 1870 – начале 1880-х гг.[157] Об этом свидетельствуют многочисленные публикации в лондонской прессе и популярность исследований, авторами которых являлись лорд Кромер, А. Милнер и другие представители египетской администрации. В то же время многочисленные попытки французов опротестовать британское «опекунство» над этой страной вызывали негодование общественности. В британской прессе традиционно низко оценивались способности и достижения французов в колониальной сфере[158].