Золотое рандеву - Алистер Маклин

- Ваш рассудок, - недружелюбно заметил капитан Буллен, - наконец, начинает проясняться.

Когда я утром проснулся, жаркое уже солнце припекало сквозь незашторенный иллюминатор. Моя каюта располагалась непосредственно сзади капитанской по правому борту, а солнце светило спереди. В совокупности это означало, что мы идем по-прежнему на норд-ост. Я приподнялся на локте, чтобы посмотреть на море, так как "Кампари" весьма ощутимо клевал носом, и именно в этот момент обнаружил, что шея моя прочно закреплена в гипсе. По крайней мере, у меня было именно такое ощущение. Я мог двинуть голову на дюйм в любую сторону, дальше - упор. Тупая, ноющая боль, но в сравнении со вчерашней пыткой об этом можно было и не упоминать. Я попытался все же наклонить голову дальше упора и более этой попытки уже не повторял. Дождался, пока каюта перестала кружиться у меня перед глазами, а раскаленные провода, пронзавшие шею, остыли до терпимой температуры, и неуклюже выбрался из койки. Пусть, кому нравится, издевается над моей негнущейся шеей, с меня довольно острых ощущений. Я подошел к иллюминатору. По-прежнему безоблачное небо. Белое, раскаленное солнце, уже довольно высоко поднявшееся над горизонтом, застелило глазурь моря ослепительно сверкающей дорожкой. Волны были выше и длинней, чем я ожидал увидеть, и набегали справа по носу. Я отворил иллюминатор, но ветра не ощутил. Значит, свежий бриз дул нам в корму. Чтобы сорвать белые барашки с глянцевых пологих волн, сил у него все же не хватало.

Я умылся, побрился - никогда прежде не предполагал, что бритье может оказаться столь трудной процедурой, когда вращение головы ограничено дугой в несколько градусов, - затем осмотрел рану. В дневном свете она выглядела неважно, намного хуже, чем ночью. Выше и сзади левого виска шел широкий и довольно глубокий порез. Один из краев его ощутимо пульсировал, что мне совсем не понравилось. Я поднял телефонную трубку и вызвал доктора Марстона. Он был еще в постели, но сказал, конечно, что может сейчас же меня принять. Эта радостная готовность нашего гиппократа немедленно оказать помощь не очень-то вязалась с его характером, но возможно его просто мучила совесть за вчерашний ошибочный диагноз. Я оделся, залихватски напялил набекрень фуражку, так что околыш прикрывал рану, и отправился к доктору.

Доктор Марстон, свежий, отдохнувший и непривычно ясноглазый - без сомнения, в связи с предупреждением Буллена отставить ром - совсем не выглядел человеком, который провел бессонную ночь, ворочаясь в постели, снедаемый угрызениями совести. Его, кажется, особо даже не волновал тот факт, что у нас на борту находился пассажир, который должен был написать слово "убийца", если бы не кривя душой указывал род своих занятий в судовой ведомости. Единственное, что вызывало его озабоченность, предстоящее вскрытие жертвы. Когда же я сообщил ему, что вскрытие будет произведено только в Нассау и не им, а полицейским экспертом, он пришел в совсем уж игривое настроение. Он выбрил в моих волосах небольшую проплешину, вогнал в меня шприц обезболивающего, промыл и обработал рану, заклеил ее сверху полоской пластыря и пожелал мне доброго здоровья. День для него начинался отлично.

Было четверть восьмого. Миновав целую вереницу трапов, я добрался до бака и направился к плотницкой кладовой. Для раннего утреннего часа бак был непривычно многолюден. Человек сорок команды - матросы, механики, стюарды и коки - собрались, чтобы проводить Броунелла в последний путь. Но это были не единственные зрители. Взглянув вверх, я увидел, что прогулочная палуба, огибавшая переднюю часть надстройки, тоже пестрела публикой. Человек одиннадцать-двенадцать пассажиров, не так уж и много, но в общем практически весь мужской состав, за исключением старика Сердана и еще одного-двух. Женщин среди них не заметил. Плохие новости разлетаются быстро, а шанс полюбоваться погребением в открытом море даже миллионерам выпадает не так уж часто. В самой середине стоял, конечно, герцог Хартуэльский, выглядевший настоящим морским волком в ладно пригнанной фуражке Королевского яхт-клуба и темном замшевом пиджаке с медными пуговицами.

Обогнув трюм номер один, я мрачно подумал, что в древних предрассудках есть какое-то зерно истины. Старики говорят, что мертвые зовут к себе в компанию, и наши покойники, погруженные только вчера днем и лежавшие сейчас на дне трюма номер четыре, не замедлили свою компанию увеличить. Еще двое вознеслись на небеса за какие-нибудь несколько часов, третий тоже едва не загремел - мне ведь всего только и оставалось, что кувырнуться вперед через поручень, а не в сторону. Я явственно ощутил ледяные пальцы у себя на шее и вздрогнул, затем торопливо вошел в сумрачную плотницкую, расположенную в самой передней части форпика.

Все было готово. Гроб - второпях сбитый из досок щит, семь на два фута - лежал на палубе. Красный британский торговый флаг, привязанный за два угла к ручкам на щите, покрывал завернутое в парусину тело. В кладовой были только боцман и плотник. Посмотрев на Макдональда, трудно было представить себе, что он не спал всю ночь. Он сам вызвался остаться на часах у радиорубки до рассвета. Ему также принадлежала идея выделить после завтрака двух матросов драить палубу около радиорубки, весь день, если потребуется, хотя при свете дня шансы на новое нападение были минимальны. Тем временем радиорубка была закрыта и заперта на внушительный амбарный замок, чтобы Питере и Дженкинс смогли присутствовать на похоронах своего товарища. В этом не было ничего крамольного. Как обычно, включался автомат, и в случае, если шел вызов на отведенной "Кампари" волне или принимался сигнал бедствия, на мостике и в каюте старшего радиста надрывался звонок.

По корпусу "Кампари" прошла дрожь, когда машина резко сбросила обороты, и корабль постепенно сбавил ход до предельно малого, при котором он еще слушался руля. По трапу спустился капитан, держа под мышкой тяжелую, окованную медью библию. Стальная дверь временной усыпальницы распахнулась настежь. Громко щелкнула предохранительная щеколда. Из проема выдвинулся длинный деревянный ящик и встал в упор к борту, на одном уровне с люком. Затем Макдональд и плотник с обнаженными головами вынесли гроб и поставили его на ящик.

Церемония получилась сжатой и предельно простой. Капитан Буллен сказал несколько слов о Броунелле, столь же правдивых, как и все говорящиеся о покойниках слова, прочел заупокойную службу, хор нестройно затянул псалом. Капитан кивнул боцману. В военно-морском флоте такие дела обставляются пышнее, но у нас на "Кампари" не было даже горна. Макдональд приподнял край щита, завернутое в парусину тело потихоньку выскользнуло из-под флага и негромким всплеском отметило свой уход в океанскую могилу. Я взглянул на прогулочную палубу. Герцог Хартуэльский торжественно застыл, вытянувшись в струнку и приложив ладонь к своей дурацкой фуражке. И без того обиженный природой по части внешней привлекательности, в этой позе он был совершенно нелеп. Конечно, для нейтрального наблюдателя его вид более приличествовал случаю, нежели мой, но я никак не мог напустить на себя благоговение, зная, что океан скрыл в своих глубинах всего лишь завернутые в парусину промасленные концы из машинного отделения и фунтов сто пятьдесят ржавой цепи, тянувшие сверток на дно.

Люк в борту захлопнулся с лязгом. Капитан Буллен вручил библию кадету, машина набрала обороты, "Кампари" продолжил свой путь. Следующим пунктом повестки дня был завтрак.

За три года, проведенных на борту "Кампари", я редко встречал за завтраком в столовой более полудюжины пассажиров. Большинство предпочитало завтракать в каютах. Но тут оказалось, что никакие аперитивы, никакая, хоть самая великолепная, кухня не склоняют людей к общению так, как добрые похороны. Отсутствовало всего лишь семь или восемь пассажиров.

За моим столом был полный кворум, за исключением, естественно, калеки Сердана. Мне было пора заступать на вахту, но капитан решил, что, поскольку у штурвала стоял опытный рулевой, а в радиусе семидесяти миль не предвиделось земли, во время завтрака вахту может нести один юный Декстер. Обычно он это делал лишь совместно со мной.

Не успел я опуститься на стул, как мисс Харбрайд вцепилась в меня острым взглядом.

- Что с вами случилось, молодой человек? - немедленно последовал вопрос.

- Сказать по правде, мисс Харбрайд, я и сам толком не знаю.

- Вы не знаете?

- Вот именно, - я изобразил виноватую улыбку, - просто стоял вчера вечером на шлюпочной палубе, а очнулся, лежа в шпигате с порезом на голове. Должно быть, задел шлюпбалку, когда падал, - рассказ мой был хорошо заучен. - Доктор Марстон предполагает, что это реакция организма на солнечный удар и недосыпание. Вчера весь день следил за погрузкой, солнце припекало дай боже, а из-за неприятностей в Кингстоне и задержки я последние три дня почти не спал.