Инспектор милиции - Анатолий Безуглов

Вспомнил! Афиша на кинотеатре. Фильм «Битва при Ватерлоо».

В номере было совсем темно, одиноко, тоскливо. Только я осознал это, как постучала дежурная:

— Калинин!

В трубке отчетливо звучал взволнованный, чуть срывающийся голос Алешки:

— Димочка, Димчик! Это ты?

— Я, я.

— Как ты там?..

— Хорошо. А ты как?

— У нас все нормально. А у тебя?

— Все в порядке.

Когда истекли заказанные три минуты, я вдруг обнаружил, что ничего не узнал. И сам не рассказал ничего.

А что я мог рассказать Алешке? Так, отделался общими словами. Главное, надо было услышать родной голос. Стало легче, радостное ощущение, что мы говорили, словно побывали рядом, немного растворило тяжесть от событий прошедших суток.

Пожалуй, впервые за весь день я по-настоящему ощутил голод!

На первом этаже помещался ресторан. Тоже «Маныч». Пять столиков. Развесистый фикус с глянцевитыми листьями.

Один из столиков занимала компания молодежи, спокойной, негромко переговаривающейся, словно боящейся нарушить пустынность и тишину зала.

За другим столом сидела женщина спиной к входной двери. Устраиваться еще за один столик мне показалось неудобным. И я направился к одинокой посетительнице, вежливо спросив:

— Разрешите?

— Да, конечно. — Это была Юрлова.

Я уставился в незатейливое меню, досадуя — получилось, будто я нарочно искал с ней встречи. И пересаживаться неприлично. Но по ее поведению я скоро понял, что она вовсе об этом не думала.

И разговор получился у нас непринужденный. Я спросил:

— Что это у вас такое меланхолическое настроение? Она усмехнулась:

— Вас тоже нельзя назвать очень веселым… Неприятности по службе?

Что уж врать?

— В этом роде…

Когда мне принесли котлеты и чай, я уже знал, что ее зовут Соня.

Наверное, и ей и мне надо было излить кому-то душу…

— Что вы думаете делать? Будете подавать в суд? — спросил я. Она отрицательно покачала головой. — А как же?

— Будет, как было… — Юрлова достала из своей щегольской сумочки пачку дорогих сигарет, иностранную зажигалку. — Хорошо, что вы сели ко мне. Страшно хотелось затянуться, а одной неудобно. Вы курите?

— Нет.

— Редкое явление. — Она жадно затянулась. — Думаете небось, дотошная бабенка, из-за десяти рублей в месяц тащилась в такую даль…

— Нет, скажу честно, не думаю. Не до этого.

— А вы знаете, что меня остановило? Вернее, окончательно убедило, что ничего не надо предпринимать?

— Не знаю.

— Вы.

Я уставился на нее.

— Да. У вас было такое лицо… Как бы это объяснить? Ну словно я обращаюсь по какому-то ничтожному случаю к человеку, у которого случилось большое несчастье, Простите за сравнение. Я надеюсь, что это не так?

Я вздохнул.

— Нет…

— Я не специально здесь. Была в Ростове. На соревнованиях. Ну и выкроила пару дней. Я тренер по баскетболу. Когда-то сама играла. Вот хотела съездить в Бахмачеевскую. Пожалуй, незачем…

— Вы теперь замужем? Она улыбнулась:

— Нет. И его двадцать пять рублей, в общем-то, мне не нужны. Я хорошо зарабатываю. Часто бываю за границей. Как сами понимаете, эта проблема, — она показала на сумку, платье, — решается очень просто. Основная проблема для женщины.

— А для чего вы обращались в прокуратуру? Юрлова засмеялась:

— Чисто женская логика… Вопреки здравому смыслу.

— Вам просто хотелось его повидать. Соня посмотрела на меня с удивлением.

Конечно же, она принимала меня за несмышленого юнца.

— Это тоже было… Конечно, мне интересно посмотреть, какой он сейчас. Мы ведь не ругались. Все произошло без ссор и истерик. Представляете, в один прекрасный день узнаешь, что отец твоего ребенка — церковнослужитель. Дьякон или как там его…

— Вы не знали? — удивился я.

— Нет. Мне и в голову не приходило. Учились на одном курсе. В институте физкультуры в Москве. Игорь был отличный спортсмен. Серебряные перчатки области. Компанейский парень. Любил рестораны. Ухаживал за девчонками. Кстати, просто не верится, что Игорь с его, мягко выражаясь, земной натурой стал священником.

Я вспомнил рассказы Ксении Филипповны. Не знаю, как сейчас, но до женитьбы на Лопатиной в станице про отца Леонтия поговаривали разное…

— Если вы знали, что он такой, как же вы?.. Юрлова улыбнулась:

— Еще радовалась, что такого парня заарканила. За ним многие охотились. Особенно первокурсницы.

Я в душе ругал себя — откуда у меня такой нравоучительный тон, казенные фразы? Можно подумать, «батюшка» я, а не Юрлов.

Соседний столик опустел, и мы остались с Соней одни в зале. Официантка несколько раз прошлась возле столика, явно показывая, что мы ее задерживаем.

А Юрлова продолжала:

— Мы с ним зарегистрировались. Бесшабашно. По-студенчески. Мать у него жила под Москвой, в Переделкино. Это по Киевской дороге. Он даже не познакомил нас. Потом уже я сама ее разыскала… Жили мы в общежитии. Комнату нам выделили. Он по воскресеньям отлучался, иногда в будни. Меня не брал. Потом я сообразила, что это религиозные праздники. Как-то ребята с курса поехали на лыжную прогулку в Переделкино. И заглянули в церковь, из чистого любопытства. И увидели там Игоря. Он псаломщиком был. Скандал, конечно, разразился грандиозный. Он сказал вначале, что подрабатывал. Действительно, мать у него — инвалид, на пенсии… А ему хотелось одеваться, в ресторан сходить и так далее. Конечно, дело дошло до комитета комсомола института… Его спросили: как же он совмещал религию с марксизмом? По философии у него было «отлично». А он и говорит: меня, мол, спрашивали, что думает о религии Маркс, а не я, мою точку зрения никто не спрашивал. Из комсомола его, конечно, исключили. Он не стал дожидаться, что решит деканат, и ушел из института. Поступил в духовную семинарию. Вот, собственно, и все.

— А вы? Что вы?

— А что я? Взяла академический — и к родителям в Оренбург. Потом сын родился, Костя…

— А он вас не пытался приобщить к церкви?

— Да нет, собственно. Спросил только, буду ли я всегда с ним. Смешно! В бога я не верю. Дикость это. А Костя? Поповский сын…

— И вы не осудили его?..

Я опять с неудовольствием заметил про себя, откуда у меня берутся эти стертые слова: «осудили», «приобщить»?..

Юрлова задумчиво посмотрела куда-то поверх моей головы, на цепочку огней, уходящих в тихую, засыпающую улицу Краснопартизанска.

— Как бы там ни было, а он отец Костика. Моего сына. И с этим ничего не поделаешь…

— Я не знаю, как вы считаете… Мне кажется, что он вас в чем-то предал…

Она посмотрела на меня почти с испугом.

— Он меня любил… И Костю любит, — тихо, но убежденно проговорила Соня.

— Нет-нет, я не об этом. Почему он не открылся вам до женитьбы?.. Теперь у вас проблема — сын… Что вы ему скажете?

— Не знаю… Не знаю — вот что страшно. Официантка не выдержала:

— Вы будете еще что-нибудь заказывать? Буфет закрывается. И кухня.

Мы поднялись.

Я предложил пойти прогуляться. Город уже крепко спал. В эту тяжелую, душную ночь не хотелось думать о горячей постели, о нагретой за день комнате, и об одиночестве в гостиничном номере с запахом не обжитой еще мебели.

Мы шли по мосту, высоко взметнувшемуся над узенькой полоской неподвижной речки.

И здесь, под открытым небом, оказались вдруг еще более одиноки. Одиноки порознь. Каждый думал о своем. Не сговариваясь, повернули к гостинице. И расстались в коридоре. Наверное, судьба нас не сведет больше никогда…

8

«Дорогая Алешка!

Ты спрашивала, как идут у меня дела? Сама знаешь, когда говоришь по телефону, все главное вылетает из головы. А дела у меня идут отлично. И вообще работой я загружен по горло. До меня здесь был один человек, который все запустил, и приходится налаживать. Сейчас готовлю большую и важную лекцию для населения, разработал и утвердил в сельисполкоме мероприятия по профилактике и предупреждению преступности. Мне тут подбросили одного подростка твоих лет, с которым надо провести большую воспитательную работу. Еще думаю организовать в колхозе секцию самбо. С утра до вечера занят. Ты не представляешь, сколько у участкового инспектора всяких забот и хлопот. И еще многое я тебе писать не могу из-за специфики моей службы. Алешка, как там наши папа энд мама? Где ты думаешь провести лето, неужели проторчишь в Калинине? И с чего ты взяла, что я влюбился? Ты еще маленькая и в этих вопросах ничего не смыслишь. Пиши мне чаще, целуй маму и папу.

Такое вот письмо я написал своей сестренке сразу по возвращении из города. Но опустить в почтовый ящик так и не решился.

Во-первых, потому, что дела у меня шли совсем не блестяще, на душе было муторно и тревожно. Во-вторых, какой интерес сестренке читать о моих повседневных делах? Тем более, героического в них пока что мало. В-третьих, я должен был бы пригласить ее отдохнуть в Бахмачеевскую. Какая это была бы радость — побыть вместе! Но этого я не мог себе позволить. Не дай бог, до нее дойдут какие-нибудь слухи.