Шедевры и преступления. Детективные истории из жизни известного адвоката - Александр Андреевич Добровинский

вы быстро нашли в вашей картотеке авеню Анри-Мартен в шестнадцатом округе Парижа. Только ничего не клеилось. Дебила Франсуа Симона не могли интересовать картины. Мамаша же, со слов Франсуа Симона, считала, что наверняка был передан еще и пакет с драгоценными камнями на сохранение. Она настолько была уверена в своих фантазиях, что эта уверенность передалась и сынишке. Симон должен был скоро выйти на волю, и ситуация могла стать неуправляемой. На всякий случай, чтобы разобраться, что же от вас хочет этот дегенерат, вы, Виктор, съездили в Женеву и привезли всю коллекцию в магазин. Только это ничего не дало. Но это уже было после того, как вам подвернулся несмышленыш, то есть я. В мою задачу входило попытаться выяснить происхождение этой коллекции или что-то, что с ней связано, и отвести удар от магазина и его хозяев, если понадобится. Сами вы ходить по Парижу и собирать информацию побаивались. Мало ли что там за секреты в этих картинах… Зачем вам быть замешанными в эти расспросы. Есть же молодой парень из Москвы. Железный занавес… мальчика все будут расспрашивать об СССР, а за разговорами что-то и узнает. Но не может быть такого, чтобы этого кретина Симона интересовали картины. Самое смешное, я убежден, что его картины действительно не интересовали. Он просто хотел отомстить за маму и испорченное, бедное детство. Заодно и ограбить магазин.

– Преклоняюсь перед сообразительностью твоего маленького гения, Саша. Но хочу тебе сказать одну вещь. Он еще и безумно хитер. Я все думала, зачем он тебя к нам позвал? А все просто: ты, старый дурачок, сыграл роль свидетеля. Малыш знал заранее, куда приведет этот разговор. И захотел обезопасить себя. А я-то считала…

– Я не знаю, что вы считали, Виолетта, но вы совсем не знаете, куда фактически привело меня мое расследование. Вы даже представить себе не можете. Вы думаете, что все закончится на вашем преступлении? Нет, всего лишь чуточку терпения. А в том, зачем я привел сюда дядю, вы правы. Мне нужен был свидетель. Но не потому, что я имею дело с профессиональным убийцей, нет. Все, до чего я додумался, увидел, сопоставил и проанализировал, я изложил на бумаге и спрятал. Так что убивать меня нет смысла, Дорит. На чем я остановился? Да, точно. Симон выходит из тюрьмы. Рене и Доминик не могут его ликвидировать: слишком опасно, начнется война кланов («все против всех»), и ее не удержать. Вместо этого они договариваются с Симоном якобы объединиться бандами и таким способом узнают условный сигнал (стук или звонок, не знаю) в домике, где засел Франсуа с компанией, и адрес того самого особнячка. А кто же их должен ликвидировать? Нужен профессиональный киллер, на которого никто не подумает. И знаете, кто это? Это вы, мадам Пахомофф-Стемлер. Да, да. Это вы. Я хорошо помню тот день, когда Паранки́ и Фабиани́ пришли сюда в последний раз. Вы долго шептались и рассматривали какую-то книгу. Я не без труда нашел ее на той полке. Это был детальный план Парижа. Просто дурацкий тупик Елей или Ёлок никто не знает. Слишком маленькая, неприметная и забытая всеми улочка. Когда я прочел статью в France Soir, я заглянул в ту книжку. Закладка лежала на странице семнадцатого округа, в котором находится этот тупик… Вы взяли велосипед, надели перчатки и шляпку любимого цвета, положили пистолет в сумку и спокойно поехали убивать. Кто же может подумать на старушку в шляпке, что она профессиональный киллер? Да никто. Вам открывают дверь на условный сигнал и… Сколько вам понадобилось минут, чтобы ликвидировать четверых, очумевших от вида чучела в фиолетовой шляпке с пистолетом? Минута? Две? Четыре выстрела – и все четыре в голову. Каково? Правильно пишет журналист. Работал профессионал высочайшего класса. Скольких вы убили во время войны? Ладно, мне все равно, я…

– Ты ничего не докажешь! Это все твои домыслы! –  закричал Виктор.

Виолетта сидела тихо, сжавшись в маленький живой комок.

– Оставь, ты же знаешь, что он прав. Не кричи, я тебя прошу, –  негромко и спокойно заговорила с мужем по-французски Виолетта. –  Мы сами все сделали. Своими руками. Прекрати. Пожалуйста.

– Не знаю, вас удивит это или нет, но я не хочу никому ничего доказывать. Вы сделали то, что вы сделали. Я не полиция и не прокурор. Я рассказал вам свое видение того, во что вы меня втянули. Но и это еще не конец.

– Что?! Ты издеваешься?

– Подождите немного. Вы же поручили мне узнать загадку коллекции. Мне кажется, я ее узнал. Хотя могу и ошибаться. Сейчас выясним. Пять минут. Смотрите, я раскладываю перед вами все фотографии картин, которые находятся, как я понимаю, в пакете на антресоли. Вам ничего не бросается в глаза?

Они стояли перед столом, наклонив головы, все трое. Виктор, дядя Саша и Виолетта. Прошла минута, другая.

– Ничего не вижу, –  наконец откликнулся Виктор, –  мы видели эти работы сто раз. Что в них такого?

– Вы не видите, и я тоже долго ничего не видел. Но тут все наглядно. Принесите, пожалуйста, пакет с картинами вниз. Или хотите, я схожу?

Через минуту я разрезал бечевку. Наконец-то я держал все то, вокруг чего последние месяцы жило, думало, умирало просто и умирало от страха столько человек, включая и меня.

– Отложим фотографию «Скрипки Энгра» в сторону. Видите, все картины не очень большие. Все без рамок. За исключением этих двух.

– Да, я помню. Этот человек, Делоне… или как там его звали, объяснил мне, что он оставил специально две работы в рамках, между которыми и положил все картины на картоне или холсте, а в отдельной папке – фотографию. Но тоже посередине. Чтобы они не помялись. А в договоре он записал: «Согласно фотографиям в приложении». Он еще говорил, что или он сам, или кто-то из родственников за ними придет, и очень хотел бы, чтобы коллекция не испортилась и ничто не погнулось.

– Это, конечно, Гольденберг сделал заранее все фотографии и принес их вместе со всей коллекцией?

– Да. Мы не придавали этому никакого значения. Многие так делали. Люди доверяли мне, но все равно боялись или путаницы, или случайной подмены.

Я положил две картины на стол живописью вниз и, вооружившись ножичком, попытался ковыряться в торце толстых рамок. Рамка портрета Кики, написанная Сутиным, ничего мне не сказала. Она была цельной и просто широкой. Сердце выпрыгивало из груди, мне показалось, что я все проиграл, все старания, страхи, бессонные ночи – все зря, все, до чего я додумался –