Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…как поют соловьи,
Полумрак. Поцелуй на рассвете.
И вершина любви —
Это чудо великое — дети.
— А ну иди-ка сюда, чудо великое! — поманил пальцем озорника Апушкин.
Мальчик подошел.
— Ты как обещал мне вести себя?
— Так ты ж еще не уехал…
И умчался стремглав, не желая выслушивать надоевшие нотации.
ГЛАВА 9
В глубине души Алексей Алексеевич верил, что на свете есть судьба, как ее ни назови — стечением ли обстоятельств или игрой случая. Но верил по-своему. В его представлении вся жизнь человека походит на шахматную партию. С одной стороны — ты, с другой — судьба. Исход зависит от того, насколько ты умен, искусен в решении жизненных задач, терпелив, прозорлив. Но случается, что судьба дает тебе мат в два хода.
Так произошло с ним четыре года назад.
Вопреки обыкновению он решил отказаться от путевки в санаторий и поехать на Дон в станицу Федосеевскую к приятелю, с которым связывала недолгая, но прочная фронтовая дружба.
«Ну что санаторий? — писал тот. — Опять жизнь по расписанию. На заводе — по гудку, в санатории — по звонку. Приезжай ко мне. Места у нас сказочно красивые, а уж рыбы… Вставать будешь с зарей, на Хопре рыбки наловишь, днем, в жару передремлешь в саду под яблонями, на закате — опять на Хопер. Если в августе пожалуешь — на вечерний перелет ходить будем. Ружья у меня есть, только патронов захвати побольше. Ну чем тебе не райскую жизнь сулю?»
Можно ли было устоять перед таким искушением? Сел Алексей Алексеевич в самолет — и махнул на Ростов. Но, прежде чем отправиться в Федосеевскую, решил наведаться в город своей юности Новочеркасск, навестить отца.
Не был он в этом городе лет пятнадцать. Отец редко приезжал к сыну — недолюбливали они со снохой друг друга. Алексея Епифановича раздражала навязчивая заботливость Таисии, а Тасю обижала независимость свекра. Здоровье у Алексея Епифановича было далеко не богатырское — какое там здоровье у человека шестидесяти пяти лет, прошедшего три войны, — империалистическую отвоевал в казачьих частях, потом освобождал от белогвардейцев Дон, в сорок первом пошел на фронт добровольцем и вернулся с двумя орденами «Славы». Но держался он подчеркнуто бодро, ни на какие недуги не жаловался, никого не утруждал заботами о себе, даже белье стирал сам, чему обучило вдовство. Уезжать из города, где родился и к которому прикипел сердцем, где долгие годы работал на чугунолитейном заводе, где знал каждого третьего, не хотелось. В праздничные дни надевал Алексей Епифанович свои регалии — два солдатских «Георгия», орден Красного Знамени за гражданскую, да ордена за Отечественную — и горделиво расхаживал по Московской, ловя на себе любопытные, а то и восторженные взгляды прохожих.
Хотя Алексей Епифанович был из иногородних, называл он себя казаком и, по старинному обычаю, носил бороду. Только борода и разнила его с сыном, настолько были они похожи.
Своего отношения к Таисии Алексей Епифанович не выказывал, чтобы не вносить разлада в семью. Только раз, выпив лишнего, не сдержался, укорил Алексея:
— Откуда ты это золото выкопал? Что стать, что походка, что обличье — ну мужик мужиком! Ты хоть сравнивал себя с ней? Угораздило же…
— Жизнь мне спасла… — коротко обронил сын, растерявшись от такого кавалерийского наскока.
— Не тебе одному спасла, однако никому такая блажь в голову не стукнула. Мне в первую войну унтер жизнь спас, так что, я жениться на нем должен был? Или до конца дней в услужение пойти? Если бы все твоему примеру следовали, то на фронте и сестер немужних — или как их там? — не было б.
— Держал бы ты свое мнение при себе, — ответствовал сын, испытывая что-то похожее на злость. — Сам не слепой, вижу, да что теперь поделаешь. Поздно.
Старик уехал и потом три года не показывался. Даже на письма сына отвечал сдержанно: жив, здоров, собираюсь жениться.
Жениться он собирался много раз, и всякий раз разочаровывался в своем выборе, благо до женитьбы, — то лицо не в его вкусе, то норовом не подошла. Довольный тем, что не влип, на некоторое время прекращал похождения, но, залечив душевные раны, снова старательно принимался подыскивать подходящий объект.
Чтобы не обижать старика невниманием, Алексей Алексеевич решил навестить его, хотя гнетущей сыновней тоски по нему не испытывал. Был Алексей Епифанович от природы суров и несловоохотлив и пребывал в своем мире, отгороженном от сегодняшнего дня, — в мире воспоминаний о ратных походах. Все остальное, включая и жизнь сына, проходило как бы мимо него, не радовало и не огорчало. Только строительство нового электровозного завода в степи за Тузловом разбередило на какое-то время стариковскую душу. «Вот бы где поработать! Литейка там — объедение», — писал он сыну. За этими строками чувствовалось желание не сдавать позиции старости, которая для каждого рабочего человека начинается с того дня, когда оставляет утомившее, но привычное и любимое дело, и дать понять сыну, что есть еще порох в пороховнице.
Оставив чемоданы с одеждой и патронами в камере хранения на Ростовском вокзале, Алексей Алексеевич налегке, с одним портфелем сел в такси.
Водитель оказался человеком общительным. Поговорили о превратностях погоды, о видах на урожай, коснулись кое-каких тревожных дел в мире, но вскоре, заметив, что пассажир стал слушать невнимательно и отвечать односложно, шофер деликатно замолчал и включил приемник.
Сладкая печаль «Баркароллы» Чайковского, шорох шин, неоглядная степь, сливающаяся с горизонтом, море спеющей пшеницы и уходящая вдаль свинцовая лента асфальта навеяли на Алексея Алексеевича лирическую грусть. Каким увидит он город и окажется ли встреча с ним радостной?
Города нашей юности… Как часто спустя годы они разочаровывают нас. Мы хотим видеть их такими, какими оставили, какими запечатлелись на всю жизнь, потому что только неизменившиеся они способны разворошить самые глубинные пласты памяти. И то, что радует человека, живущего в этом городе, вдруг огорчает тебя. Появился асфальт на главной улице — и он тебе режет глаз: ты бегал здесь по булыжной мостовой, топтался босиком в лужах, слышал цокот лошадиных копыт. А теперь укатанная до блеска лента асфальта, по которой бесшумно катят машины, сделала улицу неузнаваемой, чужой. Разросшиеся деревья скрывают фасады знакомых домов, и уже нужно напрягать память, вызывая воспоминания, вместо того чтобы
