Король - Тиффани Райз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он помчался вверх по лестнице к входной двери, его сердце бешено колотилось от кокаина.
Проходя через холл, он заметил две точеные лодыжки в паре бежевых лодочек, расположившихся на подлокотнике его софы в гостиной.
— Блейз? — Он заглянул за спинку софы и обнаружил девушку, лежащую на спине в состоянии эйфории и блаженства. На ее груди балансировала миска клубники.
— Bonne soir, monsieur6. — Она устало и счастливо усмехнулась и закинула ягоду себе в рот. Ее обычно идеально уложенные волосы сейчас были взъерошены, и казалось, что в какой-то момент она раздевалась и одевалась. — Мне нравится твой дом. Он самый лучший в Нью-Йорке. Я когда-нибудь говорила тебе об этом?
Кинг прищурился.
— Ты под кайфом?
Она покачала головой и захихикала.
— Неа. Это послевкусие.
— Послевкусие?
— А знаешь, Кинг, что удивительно? Он даже не прикоснулся ко мне. Но это была самая… — она широко взмахнула рукой, — самая лучшая боль, которую я когда-либо испытывала.
— Боль?
— Немного Б, чуть-чуть Д, и много С и М. Я была М.
— Ты была М, верно?
— Это было восхитительно. Твой друг — Бог боли.
— Кто? Кто бог?
— Твой блондинистый друг. Сорен.
Кингсли уставился на нее.
— У тебя был секс с Сореном, пока меня не было?
— Нет, глупыш. Я же сказала, он не прикоснулся ко мне. Ему не пришлось. Его душа прикасалась ко мне. Его боль прикасалась ко мне.
— Ты выжила из ума. Как такое могло случиться?
— Не знаю. — Она подняла обе руки и потянулась. — После твоего ухода он спросил, как произносится мое имя. Я ответила, как у Блеза Паскаля, и потом он рассказал мне о Блезе Паскале, тот был математиком, который…
— Ненавидел Иезуитов. Писал всякого рода клевету и, следовательно, правду о них.
— Именно. Итак, мы разговаривали, и потом я сделала то, что ты просил, отвела его в игровую, в которой над кроватью висит картина Фрэнсиса Бэкона, и вдруг меня выпороли и избили, и я кончила от одной только боли. Потом я спустилась сюда с задранной до талии юбкой. Набросилась на холодильник. А ты знаешь, какой голодной я становлюсь после игр.
Он подняла миску клубники и предложила одну ягоду ему. Кингсли проигнорировал жест.
— Как ты думаешь, ты и твой друг когда-нибудь будете играть в паре со мной?
— Нет. Ешь клубнику. Мне нужно поговорить с Богом.
— Передай ему, что я хочу поцеловать его ноги. Снова.
— Слово в слово.
Она махнула рукой, прогоняя его из комнаты.
— Сорен? — прокричал Кингсли, взбегая вверх по лестнице.
— Я в своей комнате, — ответил Сорен. Кингсли выделил ему собственную гостевую, чтобы он мог оставаться, когда пожелает. Пока что он не провел тут ни одной ночи.
— Все комнаты — мои. — Кингсли распахнул дверь в гостевую. Сорен стоял у края кровати, перед ним лежал открытый серебряный чемодан.
— Очень хорошо. Я в твоей комнате.
— Могу я задать один вопрос?
— Задавай.
— Что ты сделал с Блейз?
Сорен посмотрел на него.
— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.
— Ты трахался с ней?
— Это два вопроса, и нет, я этого не делал. Ты расстроен из-за того, что мы играли? Она сказала, что может быть с кем захочет.
— Мне плевать, с кем она играет. Я хочу знать, почему эта девушка лежит на моем диване в ступоре и заявляет, что ты причинил ей самую лучшую боль в ее жизни?
— Самую лучшую? Уверен, это преувеличение, но я рад, что ей понравилось. — Сорен улыбнулся и продолжил рыться в чемодане с игрушками, которые Кингсли хранил под каждой кроватью в доме. — Мне точно понравилось.
— Значит, все это из-за не нарушения своих клятв?
— Секса не было, и я не женился на ней. И не взял у нее денег или отказался подчиняться прямому приказу Папы.
— А как же… — Кингсли особым образом взмахнул рукой.
— Что же, — ответил Сорен. — Это, конечно же, я сделал.
— Конечно же.
— Но мы, иезуиты, тверды и готовы отстоять свое, как папская курия, когда поднимается тема мастурбации. Боже, в последнем предложении, как минимум, три каламбура. Совершенно непреднамеренно.
— Хватит шутить. Это серьезно.
— Это несерьезно. Кингсли, успокойся.
— Я совершенно спокоен.
— Ты говоришь глоссолалиями, Кинг. Я слышал французский и английский, и немного испанского, и ты говоришь на них всех одновременно.
— Ты — священник. Иезуитский священник. А я ушел из дома на один час, вернулся и увидел девушку в постэкстазе на моем диване, поедающую клубнику и утверждающую, что мой бывший любовник, который сейчас католический священник, причинил ей самую лучшую боль. Я больше никогда не смогу покинуть свой дом.
— Ты знаешь по собственному опыту, что для всего мира будет лучше, если я буду кого-то избивать на регулярной основе. Я поговорил со своим духовником, и он разрешил мне разбираться с этой стороной себя, пока я не нарушу один из обетов. И вот.
— И вот? Нет, никакого вот. Мы еще не дошли до вот. Ты… — Кингсли указал на Сорена. — Ты постоянно в хорошем настроении. И ты говоришь. И ты… милый. Точнее, милее. — Слово «милый» причиняло боль. — Ты изменился.
— Кинг…
— Это из-за девушки, не так ли? Королева-Девственница. Я должен был догадаться.
Сорен с подозрением смотрел на него.
— Кингсли, ты…
— Дай мне секунду. — Кингсли мерил шагами комнату. Голова шла кругом. Что произошло под его крышей? Он запустил руку в карман жакета, достал табак и папиросную бумагу.
— Что ты делаешь?
— Мне нужна сигарета, чтобы успокоить нервы. Они измотаны.
— Ты не вдовствующая герцогиня. У тебя не должно быть измотанных нервов в двадцать восемь, — заметил Сорен. — И ты не должен курить.
— Мой дом, мои правила. Это дом для курящих. Все должны курить в моем доме. Я не брошу курить, и, если ты останешься здесь, тебе придется начать. — Кинг быстро скрутил сигарету и облизнул бумагу, чтобы склеить ее.
— Тогда я вернусь в дом священника.
Кингсли щелкнул зажигалкой, зажег сигарету, сделал глубокую затяжку и посмотрел на Сорена.
— Как ты причиняешь самую прекрасную боль кому-то, даже не прикасаясь к нему?
Кингсли снова поднес сигарету к губам.
Он услышал звук щелчка, и сигарета больше не дымилась.
Он долго смотрел на сигарету, затем медленно повернул голову к Сорену, который держал в руке кнут. Сорен непринужденно
