Две недели - Роберт Александрович Балакшин

Машины пошли еще быстрей. Три штуки уже стоят, ожидая. И тогда все побежали. Загрохотали подковками ботинки Шитова, гулко отзываясь в складе, вразнобой затрещали каблуки мужиков. Побежал и он. А что делать? Не будешь же ходить пешком, когда все бегут. Почувствовав, что мешок коснулся плеча, нужно не теряя секунды, развернуться на левом каблуке и мчаться вперед, стараясь угадать в широкий проем ворот.

Пыль поднялась и уже не оседала, похрустывала на зубах, вызывая какую-то зябкую дрожь. Мужики в глубине склада казались серыми тенями.

Боль в плече стала невыносимой. Когда мешок рушился на плечо, в глазах темнело и что-то тупо тыкало под лопатку. Саша подставил левое плечо под очередной мешок, но мешок не лег на неудобное плечо, перевесился, и Саша с ужасом почувствовал, что падает. Он попытался устоять. Мешок гнул назад, переламывая спину, и в последний момент кошачьим судорожным движением Саша вывернулся из-под него и, отлетев в сторону, сел на асфальт, глупо расшарашив ноги. Сейчас все заржут! Какой позор!

Никто не сказал и слова. К мешку подошли Шитов и Заботин с Володей. Через мгновение Володя нес мешок в склад.

— Не выдумывай ничего, — посоветовал Шитов. — Носи, как носишь, а то спину повредишь.

«Носи, носи… Не носится! Без советов обойдусь! Нет, нет, в обед обязательно смоюсь. Ни денег не надо, ни Ленинграда, ничего. Это нечеловеческая работа. Так работать невозможно. Только бы не упасть, только бы до обеда продержаться! Как болит плечо, как устали и заплетаются ноги!»

А ведь еще нужно забрасывать мешок на верхний ряд штабеля.

«Нет, какое до обеда! Еще десять мешков — и упаду, буду лежать на полу, пусть думают, что хотят».

Первый мешок, второй, пятый, десятый… а он не упал и все так же носил и носил мешки, став звеном бесконечной цепи людских тел, занятых утомительной, тяжелой, однообразной работой.

— Сходи-ко за водой, — вдруг сказал Шитов. — Вот чайник, кран вон там, за углом.

Невидимый за углом конторы, Саша несколько раз наполнял чайник и выливал воду на землю, с наслаждением, до ломоты в глазах, пил студеную воду, совал под кран голову. Струи воды, как холодные змеи, скользили по животу, по ногам. «Кто-то кричит у склада… Чего они там? Еще раз. Это же Шитов!» Оставляя на асфальте звездчатые лужицы, Саша мчался с чайником к складу.

— Ты работать пришел? — заорал Шитов. — Кто за тебя лишние мешки носить будет?!

— Учи, учи его, — рычал с машины Эдька. — Молодежь пошла…

…Саша лежал в высокой прохладной траве за конторой. «Доработал-таки до обеда, не упал, ничего не сделалось. Ну, ладно». Мужики ушли в столовую, а он не пошел. При одном упоминании о еде к горлу подступала тошнота. «Да, выдержал до обеда, может, и до конца дотяну. Попробую».

В тяжелом полудремотном забытьи чудился ему странный, невиданный город, паутина зданий и улиц, широкие сумрачные каналы, одинокие аллеи, статуи, корабли. Сквозь видения он слышал говор пришедших с обеда мужиков. Сейчас, кажется, и поел бы. Зря не пошел.

— Молодой, эй, спишь? — спросил кто-то над ухом. — На, поешь, с голодухи-то ноги совсем не заносят.

Кто-то положил ему в руку два пирожка. Саша открыл глаза. Мужики сидели к нему спиной и разговаривали. Кто это сделал? Пирожки были с капустой, каких он не любил, но все же, как-то незаметно для себя он съел их.

— Подъем, — раздался голос Шитова. — Кончай спать.

«Неужели опять работа?! Хоть бы чего случилось, машины бы столкнулись и загородили дорогу».

— Приглашать тебя?!

Саша встал на четвереньки, поднялся и побрел к складу, где мужики уже брали первые мешки.

— Ничего, ничего, — говорил Заботин, — кровь из носу, а терпи.

— Воспитатель, — усмехнувшись, вполголоса сказал Эдька. — Подходи, чего телишься! — рявкнул он на Сашу.

«Заткнись ты. Забрался, куда полегче, еще и командуешь», — хотел огрызнуться Саша, но не посмел.

После обеда машин прибавилось, и порой Саша раскаивался, что удержался, не улизнул потихоньку в обед. «Теперь уже поздно, не уйдешь. Как под взглядами мужиков пойдешь через широкий двор к воротам? А что скажешь отцу? Лехе? Сбежал, слабаком оказался, треплом? Да не будут мужики смотреть, некогда им смотреть, работать надо. Разве что Эдька плюнет да крикнет что-нибудь».

Но вот машины подъезжают все реже и реже.

Эдька, разогнув спину, сипловато кричит с машины:

— Шоферня, по домам! В стойла!

Шоферы хохочут над ним, высунувшись из кабин.

4

— Саша, Саша, Сашенька, вставай, — настойчиво повторяла стоявшая внизу мать.

— Мам, — в полусне мычал Саша, — не пойду я, мам. Не пойду я, не хочу, завтра.

— Что ты, Саша, — говорила мать, — не завтра, на работу надо каждый день ходить. Папа устраивал, просил, а ты на второй день и не придешь.

Вчера он едва дошел до дома, последние шаги шел, уже засыпая. Мать встретила его во дворе, куда-то звала, тянула за руку, но он, не слушая ее, шел только к сарайке. Там он хотел рухнуть прямо на пол, но сообразил, что перепугает мать, влез по лесенке на полати, упал поперек их и сразу захрапел.

Казалось, всю ночь он не спал, столько раз он просыпался и вновь погружался в короткий кошмарный сон.

Даже во сне все тело горело и ныло томительной болью, а когда мать пришла будить его, голову с подушки приподнять и то было мучение.

— Саша, Саша, — уже сердилась мать.

«И как ей не жалко его! Не положено ведь до 18 лет такие тяжести переносить, вредно для здоровья. Нет, надо, надо встать. Не матери это нужно-то, тебе. И Лешка ждет. Ну вставай же, вставай!»

Саша застонал, желая разжалобить мать, перекатился на живот и полез вниз.

Солнце сияло на светло-синем небе, опять обещая безоблачный, знойный день.

5

В порту все было так же, как и вчера, и никому не было дела, что он насилу дошел до порта, а ведь еще целый день работать.

Он подошел к мужикам, поздоровался. Никто даже не подумал спросить его, устал он или нет, пожалеть, похвалить, молодец, мол, крепкий парень, пришел все-таки на работу. Чурки бесчувственные.

Заботин смеялся о чем-то с Эдькой, Шитов сидел на скамейке и курил, а Сереги с Володей не было видно. Саша прислонился к стене. Сесть бы, но сесть и встать была целая проблема, не станешь же здесь кряхтеть и охать, как дома, желая разжалобить мать.

— Молодой, — позвал его Эдька. Саша медленно повернулся всем туловищем.

— На, носи. — Эдька подал ему старый шлем.

— У кого взял-то? — спросил Эдьку Заботин.