Брат Солнца - Сергей Черняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Инициатива на местах? – удивился Проклов.
- Ну а что ты хочешь?… У нас, знаешь ли, демократия… - Проклов понимающе улыбнулся. – А вообще, не задавай глупых вопросов, Аркаша… Не наше с тобой это дело…
- Может, рюмку чая? – почти перебил гостя Проклов, чтобы погасить поднятую им же самим тему.
- Рюмку? Рюмку – можно. А что там у тебя?
- Прошу в кабинет – там и разберемся.
- И поговорим…
Проклов вытащил кассету из магнитофона и они вышли. Артем лежал и не мог поверить в то, что произошло. «Я только хотел посмотреть сюжеты, – думал он, - а тут – такое!».
Когда через десять минут вернулся Леша, Артем сообщил ему, что он теперь останется за стойкой и будет спать до первых автобусов.
- Валяй, - сказал Сашин, - только пиво отдай.
Он отдал пиво, опять накрылся синей тряпкой, закрыл глаза и подумал: «Штирлиц спал, но знал, что…»
За несколько часов до Вереницинского рейда по тылам противника Анатолий Михайлович сидел на веранде своего нового дома в Луговом, стриг лук и обдумывал план дальнейших действий. Системно и последовательно, как раньше, голова работать отказывалась, всплывало то одно направление, в котором нужно поработать, то другое. Больше он думал о том, как бы не засветиться, по крайней мере, в самом начале. Жизнь сложилась такой, какая она сейчас есть, и менять ее было нежелательно. Да и делу это могло повредить. Все это заставляло нервничать и не давало сосредоточиться.
Беспокоил и утренний разговор с Костькой. Пока работы не было, парень вполне мог сорваться и найти себе приключений. Хотя он стал, конечно, старше, и это могло его удержать от необдуманных поступков. Пришлось его тоже нагрузить расследованием, - чуть-чуть.
- Ты, Михалыч, давай придумывай чего-нибудь, а то сам знаешь – мне простаивать нельзя, - сказал тогда Костька.
Бусыгин, действительно, это знал. Константин Иванович Кашин ни по призванию, ни по происхождению не был криминальным элементом. Кражу, за которую он сел когда-то в подростковую колонию, он совершил сам не зная зачем, - влез в дом к дачникам и, как сорока, вытащил все, что блестело – от хрустальной вазы до коробки с блеснами и виброхвостами. Дачники пошли на принцип и засадили его на пару лет. Он отсидел и вернулся. А жизнь была по-прежнему штука непонятная, - надо было зачем-то каждый день жить и при этом не помирать со скуки. И чтобы ее – скуки - не было, он тянул время от времени у дачников разную мелочь. Причем не зимой, когда никого из них не было, - это было неинтересно, а летом или весной, когда хозяева могли нагрянуть с минуты на минуту, - чтобы пощекотать себе нервы. И очень ему нравились разговоры, которые возникали потом в селе, - «кто же это сделал», «и ведь не побоялся» и тому подобные. А лет-то ему было уже за двадцать… Наконец его поймал за руку будущий «дядя Толя» и «Михалыч» - в своем супермаркете. Костька ждал вызова милиции, протокола, задержания; но вместо этого бывший следователь заглянул ему в глаза, что-то там такое для себя определил и высказался про еще одну раздолбайскую башку, которая если приведет своего хозяина еще раз на нары, – то обратной дороги уже не будет. И еще, до кучи, привел в пример Августина Аврелия, который по молодости полез в соседний сад за грушами, - со всеми его объяснениями по этому поводу.
Кашин про Августина выслушал, потом, естественно, наплевал на все это воспитание и ушел, не попрощавшись. Однако, послонявшись пару месяцев по родному Луговому, он зачастил в Старосельский супермаркет, какое-то время присматривался к Бусыгину, а потом, при случае, спросил:
- Ну и чё там этот… Аврелий?
Бусыгин усмехнулся и ответил:
- Да ничё. Крестился в христианскую веру.
- Опа! – сказал Кашин, - неожиданно…
Потом они поговорили про Костькино житье-бытье. Про отца, которого сбила машина, когда Костька был маленьким, про мать – бывшую доярку, оставшуюся не только без коров, но и вообще без совхоза. Про школу, которую Костька, как ни странно, любил, хотя и перебивался в ней – в отличие от Августина Блаженного - с двойки на тройку и прогуливал уроки. Он считал учебу в школе полезным занятием, «но не для меня».
Потом он съездил к нему в гости в Луговое, а потом придумал всю эту историю с работой по дачникам. Это немудрящее дело почему-то повлияло на парня. Может быть, просто потому, что было делом, за которое платили деньги, а не пустой тратой времени, а, может быть, потому что Костька повзрослел сам по себе. И все же в нем оставалось что-то такое, что не позволяло оставить его наедине с самим собой.
Поэтому Бусыгин в сегодняшнем разговоре взял с него слово помалкивать и рассказал, чем он сейчас занимается.
- Блин, не пацанское это дело, Михалыч, - сказал Кашин, - но уж… все равно все по-твоему выходит… Че надо, дядь Толь? Ты говори…
- Ты сначала подумай, Костя, хорошенько. Здесь ведь этого не любят. Руки потом не подадут. В прошлом году вон, помнишь, человек в Юрме утонул, - так даже участковому никто не сказал. Вот уж до чего дошло. Сколько он там в омуте плавал, пока я 911 не позвонил? Дня два?
- Зря ты так, дядь Толь… Это просто так получилось тогда. Если все по справедливости делается, по правильному, это народ уважает. Просто менты так не могут. У них все не как у людей, все на бумажках построено, да на подставах. А ты – нормальный мужик. Говори, чего надо.
Бусыгин вздохнул. Он слишком хорошо знал, что народ – понятие неопределенное и переменчивое. Сегодня ему кажется справедливым одно, а завтра – другое. Тем более, если где-то в этом народе скрывается таинственный стрелок, который при случае может замутить воду. И все же, скрепя сердце, он дал Кашину несколько мелких поручений.
- Ну тогда… Во-первых, сам молчи. Во вторых, узнай, у кого в Трешкино, да и в Луговом есть нарезное оружие. В-третьих, сгоняй на Верхний овраг на Юрме, там Брезгунов с сыном по мишеням стреляли. Погляди, что там и как. План сможешь нарисовать? Фотоаппарат твой сейчас как?
- Все будет, Михалыч, не волнуйся.
- План нарисуй – как они заехали, где стояли, куда стреляли. Расстояния померяй. Следы, конечно, после дождя будут, времени много уже прошло, но что увидишь – то увидишь. Если отверстия от пуль найдешь, тоже сфотографируй. Еще раз говорю – молчи! И слушай – может, кто сболтнет чего в деревне. Только сам не начинай. Неаккуратно может получиться. И… в общем, если дело выгорит, я с тобой поделюсь.
- Да ладно, дядь Толь, ты уж и так поделился. А потом, если интересно будет, я, может, сам тебе деньжат подкину, - ухмыльнулся Костька.
Вот эта-то его безалаберная ухмылка и беспокоила больше всего. Парень, вроде, понятливый, но…
Он все отстригал мочки и засохшие перья у лука и рассовывал луковицы в чулки. Работал не торопясь и, между делом, набрел на одну полезную мысль - о Брезгунове можно было поговорить со своим сменщиком, Серегой Вальковым. Тот ведь работал до охраны сборщиком мебели на той же «фанерке», как ее называли в Старом Селе. Бусыгин отложил ножницы в сторону, достал из кармана камуфляжных брюк мобильник и тут же позвонил Сереге.
Обменявшись приветствиями и, для затравки, несколькими формальными житейскими вопросами, Бусыгин перешел к делу и скоро выяснил, что разговаривать о Брезгунове нужно не с Вальковым, а с «Захарычем».
- Он ведь на «фанерке» главным инженером был, - рассказал Серега, - мастеров хорошо знал… Ванька-то у нас мастером на распиловке работал, а я – на сборке.
- А Захарыч теперь не в отпуске?
- Да он и в отпуске на работу ходит, всегда такой был.
- Да-а? Слушай, я завтра подъеду. Ты его предупреди. А сам не болтай особо.
Валентин Захарыч Уткин и в супермаркете работал главным инженером. Бусыгин немного знал его по работе. Это был пожилой, советской еще закалки мужичок, очень методичный, большой любитель всяких планов работ, схем и инструкций. Ну что же, Уткин видал виды… Что-нибудь да знает.
Лук, казалось, не кончится никогда. Он наполнил очередной чулок, вышел в сени и подвесил его на крюке, сделанном из гвоздя. Потом вернулся и покачал головой. Оставалась еще корзинка и полкорзинки – россыпью, на газетах. В этот момент вошла Нина. Нина Седова. Его нынешняя спутница жизни.
Она всю жизнь проработала в библиотеке. Вся ее карьера свелась к тому, что к своим сорока годам, когда ее начальница ушла на пенсию, она из простых библиотекарей перешла в заведующие. Она родилась в Луговом, училась в местной школе и с детства видела себя просветителем и распространителем знаний. На этом пути ее не смутили ни бедность, ни непонимание, ни полное несоответствие ее занятия нынешним временам и нравам. Она была вот уже двенадцать лет как разведена. Муж уехал в конце 90-х на заработки в Подмосковье, да так там и остался, найдя себе женщину попроще, без особых духовных запросов. Нина Павловна одна, на свою зарплату, мужнины алименты и деньги, которые он высылал им в подарок на Дни Рожденья, подняла двух детей, сына и дочь, которые теперь учились в городе в институтах. Ну и еще помогали ей, как и всем местным жителям, огород, клюква и брусника с черникой, которыми она с другими Луговскими женщинами торговала время от времени у въезда в село.