Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставалось только выждать, когда отец будет в хорошем настроении, и отпроситься.
Однако хорошему замыслу помешали осуществиться новые события…
Еще прошлой осенью в Стирнае объявился уроженец здешних мест инженер Гарбус с группой студентов. Ничего особенного за этими студентами не заметили: бродили по берегам речушки, шутили с колхозными девчатами, смотрели в какие-то трубки на треногах, покопались в земле — и уехали.
Всю зиму о них не было ни слуху ни духу, а по весне студенты заявились снова. Теперь даже на речку смотреть не стали: целый день в конторе с правлением договаривались, спорили.
И снова будто в воду канули.
А сегодня как снег на голову свалились — с палатками, рюкзаками, какими-то невиданными инструментами, со своей посудой: ножами, ложками, мисками.
Свалились — и не группа, как прежде, а целая армия, — веселые, славные юноши и такие же девушки, в лыжных брюках, в блузах с закатанными рукавами…
В один прекрасный день Амбразе́юс, сторож при колхозных фермах, поехал в город проведать дочь. Возвращаясь уже вечером, в сумерках, старик заметил, что, пока его не было, на опушке леса, возле речки, раскинулся целый табор: белеют палатки, пылают костры. Амбразеюс принялся нахлестывать лошадь. Примчавшись домой, он поднял на ноги всю деревню:
— Запирайте, люди добрые, хлева и клети; скотину и птицу — все запирайте!.. Спускайте собак! Где мое ружье?
И сторож побежал в избу разыскивать ржавую берданку.
Колхозники переполошились:
— Что стряслось, Амбразеюс? Воры? Разбойники напали? Говори быстрей!
— Как! Вы ничего не знаете? — всплеснул руками старик. — Гляньте, что творится на опушке: цыгане, как саранча, нахлынули! Принесла же их сюда нелегкая!
Все так и покатились со смеху.
Когда старому Амбразеюсу растолковали, что это студенты приехали в колхоз помогать строить электростанцию, сторож плюнул.
— Ах, будь они неладны! А я уж думал, опять цыгане! В прошлом году двух баранов уволокли, только рожки да ножки оставили, тьфу!
И началось…
Трудились не только студенты. Работали все свободные колхозники: кто с лошадью и подводой, кто с тачкой или просто с лопатой. Возили камень и гравий для плотины, рыли котлован под здание станции, валили деревья и вырубали кустарники в пойме, которая будет заполнена водой и превратится в большое озеро.
Через несколько недель на берег речушки пришел старый Амбразеюс и покачал головой от изумления:
— Эх, цыгане, глянь-ка, чего наворочали!.. Смотрите фермы мне не затопите!
Лесник посмотрел на дело с другой стороны. Он сходил в лагерь, и на следующий вечер костры немного отодвинулись от бора. Суопис наведывался к студентам каждый вечер, и огонь отползал все дальше и дальше, пока не очутился на самом берегу.
Йонас, который в субботу вернулся с торфяника, сказал:
— Здо́рово! Наконец-то и в наше захолустье придет свет! Помогу им, если отпустят на работе…
Он надел праздничный костюм и, оседлав велосипед, поехал смотреть. Вернулся за полночь.
Дедушка все собирался и никак не мог выбраться на стройку. Середина лета, работы по дому невпроворот, а тут еще поясницу ломит, — видно, после того, как полазил с детьми по деревьям, когда ходили за вениками, — и Марцеле на ночь натирает ему спину камфарным спиртом.
Одна Юле осталась равнодушной.
— Вот еще! Что я, студентов не видела? — сказала она, услышав о приезжих, и больше не упоминала о строительстве.
Ей было не до того. Юле загорелась желанием рисовать. Уже не раз принималась она с охотой за какое-нибудь дело. Как-то решила во что бы то ни стало научиться шить. Целыми днями кроила, сметывала, примеряла — перевела уйму всякой материи. Через неделю шитье ей опостылело, и Юле с легким сердцем забросила его. Весной задумала выращивать овощи. Накупила всевозможных семян, вскопала одну грядку, засеяла. Овощи густо взошли, а потом еще гуще заросли сорняками.
Отец говорил, что в голове у дочери гуляет ветер, мать сокрушалась: «В кого ты, Юлечка, удалась, уж и сама не знаю!»
Своенравная девушка не сдавалась, встряхивала красивой головой и на все отвечала:
— Вот еще!..
Ей шел семнадцатый год.
Теперь она купила альбом и рисовала деревья, цветы, дома, поле, лес. Иногда выходило совсем неплохо. Девушка она была способная, только терпения ни на что не хватало.
Увлекшись рисованием, Юле ничуть не интересовалась строительством. Зато Ромас и Алпукас как попали туда, так и прилипли, словно соломинки к смазанному колесу. Однажды они даже обедать не вернулись. Вечером Марцеле принялась их отчитывать, но дети заявили, что сыты — студенты покормили.
Так оно и было. Прораб Гарбус и студенты знали инженера Жейбу, отца Ромаса. Встретив здесь его сына, они приняли мальчика как своего. Вместе с Ромасом удостоился дружбы строителей и Алпукас.
Дети каждый день с утра уходили на стройку и возвращались поздно вечером. Если требовалось что-либо подать, принести, подержать, пойти — стоило только кликнуть Ромаса или Алпукаса, и расторопные мальчуганы тут как тут. Они таскали мерные рейки, вбивали колышки, ходили по воду, собирали хворост для костра; девушки даже обучили их чистить картошку…
Лагерь притягивал и других деревенских ребят. Большие, средние и совсем маленькие, они, не зная, чем заняться, весь день пропадали на речке: купались, играли, иногда дрались. Но и эти удовольствия приедаются. С завистью поглядывали ребята на «лесничонка» и того «городского». Алпукас и Ромас ходили задрав нос — ай да мы!
Если бы приятели догадывались, что им готовится!
Как-то вечером девушки послали Алпукаса и Ромаса за водой. Картошка начищена, вымыта — можно варить.
Прибежав к роднику, ребята зачерпнули полное ведро и собрались назад, но тут из-под ног Алпукаса выскочила лягушка и плюхнулась в воду.
— Смотри, лягушка, — сказал Ромас. — Чего доброго, когда-нибудь и в суп попадет.
— В родниках они не живут, — объяснил Алпукас, — вода больно холодная.
— Почему же она туда прыгнула?
— Со страху. Вот увидишь, сейчас выскочит.
Они нагнулись над родником. Действительно, лягушка дернула лапками раз, другой и, подплыв к противоположному краю, высунула приплюснутую зеленую голову. Но Ромас больше заинтересовался самим родником. С поверхности он казался спокойной лужицей, а приглядишься — и открывается совсем иная картина: в прозрачной, хрустальной воде утопает бездонная глубь. Откуда-то, словно из самого сердца земли, извергаются белесые струи. Они наперегонки устремляются кверху, клубятся, редеют, разбегаются тысячью пузырьков,
