Наско-Почемучка - Георгий Струмский

На следующий день наконец добрались до того места, где дорога сворачивала на Велиново. Народу здесь набралось, точно тут должна была открыться ярмарка.

— Ну вот, теперь налево и через мост, — сказал бай Владо.

Подъехали к широкому деревянному мосту. Вдруг, точно из-под земли, выскочил толстый полицейский и преградил трактору путь.

— Берегись, эй, раздавит! — послышались весёлые голоса из толпы.

Полицейский разозлился.

— Здесь нельзя ехать! — вопил он.

— Почему, господин начальник? — Иван остановил машину.

— Безо всяких «почему»! Нельзя, и точка! Давай назад!

Толпа заволновалась. Послышался негромкий ропот.

— Демонстрации мне тут будешь устраивать со своей коммунистической машиной! Давай назад!

— Машина куплена законно, — объяснил Иван. — Вот документы.

— Дай ему проехать, что ты упёрся, как осёл на мосту! — раздался громкий голос из толпы.

Полицейский взбесился:

— Что? Кто это сказал?

Иван хмурился и бледнел. Сверху, с трактора, полицейский казался ему синим пятном, расплывшимся под гусеницами.

— Здесь не поедешь, и никаких твоих документов я не признаю.

Иван дёрнул рычаг.

Трактор вздрогнул. Полицейский заморгал и попятился. В толпе засмеялись. Полицейский дрожащей рукой стал отстёгивать жёлтую кобуру пистолета.

Иван ещё раз рванул рычаг, развернул машину, дал газ и повёл трактор прямо по крутому берегу.

Трактор накренился, загремел, медленно пополз, и гусеницы его заплюхали по воде.

— Стой, парень, что ты делаешь?

— Глядите-ка, а?

Иван, побледнев и крепко стиснув рукой рычаг, напряг все свои мускулы.

Трактор, разбрызгивая грязную взбаламученную воду фонтаном, точно корабль, ударил мощной своей грудью о речные волны, выбрался на противоположный берег и там словно стряхнул с себя капли.

Застывшая в ожидании толпа пришла в движение.

— Проехал, проехал!

— Ай да дед Иван!

— Русская сила!

Только теперь Иван обтёр взмокший лоб и улыбнулся. Оставил рычаг и погладил рукой стальную броню трактора:

— Молодец, тёзка!

Люди ринулись через мост. Плотная толпа смела полицейского.

Невдалеке уже виднелось Велиново. Там были Вера и Младен. Там были Васил и все остальные, кто дожидался их с любовью и надеждой.

(Продолжение следует)

Из дневника Наско-Почемучки

Мы с Ванкой как в сказке — попали в тридесятое царство и, словно в затонувшей Атлантиде, оказались в Болгарии 1940 года.

Довелось мне увидать собственными глазами тогдашнюю газету «Заря». Её перелистывал бай Владо, а я глядел из-за его плеча.

Крупные шрифты заглавий на первой странице так и бросались в глаза: «Германские воздушные силы бомбят английские города», «Почему Франция оказалась побеждённой?», «С 20 декабря к хлебу будут примешивать 15 % кукурузы».

В газете был опубликован большой снимок царя Бориса со свитой. «В 10 часов 15 минут прибыли Их Августейшие Величества Царь и Царица, Её Высочество герцогиня Вюртембергская, и Их Высочества князь Кирилл и княгиня Евдокия в сопровождении военной и цивильной свиты…» Я не дочитал сообщения, потому что бай Владо перевернул лист. На вкладыше выстроились объявления. Рекламировался радиоприёмник «Империал», шли объявления о программах в кинотеатрах.

Бая Владо не интересовали кинопрограммы. Прищурив глаза, он проглядывал статьи под рубрикой «Жизнь в Царстве». Подзаголовки, набранные более мелким шрифтом, гласили: «Лечение туберкулёзников в Фердинандском», «Условия приёма в полицейское училище», «Новые убийства, совершённые разбойником Койчевым», «Сигналы воздушной тревоги и отбоя», «Народное собрание обсудит на очередном заседании законопроект о гражданах европейского происхождения».

Газета «Заря» была у меня перед глазами! Она пахла свежей типографской краской. Она была наполнена сообщениями о воздушных тревогах, полицейских училищах, фотографий улыбающихся фашистских главарей — Гитлера и Муссолини.

Я мог бы рассказать баю Владо и его друзьям о многих вещах, которых они не знали. Я мог бы им сообщить, что царь Борис будет не только третьим, но и последним болгарским царём, я даже знал дату его смерти. Мог назвать и точную дату победы над фашистской Германией.

Я оказался одновременно и в их времени и в будущем. Мог я им рассказать и о Болгарии больших заводов и обширных, не разделённых межами полей.

Но какой смысл был бы в этом?

Люди шли своей дорогой. Боролись и мечтали. Мы с моим другом были тут странными гостями, попавшими в тогдашнюю Болгарию из будущего.

Я попытался объяснить кое-что моему сверстнику Василу, сыну бая Владо, и ничего из этого не вышло.

Васил был худеньким и бледным мальчиком. Одет он был в ветхий костюмчик, брюки на коленках протёрты и заштопаны. Уходя в школу, он закидывал через плечо старую сумку с учебниками и скудным завтраком.

Я ему сказал, что у меня в Софии есть двоюродный брат, которого тоже зовут Васил, он учится в школе имени Юрия Гагарина, а живёт на бульваре Георгия Димитрова и здорово играет на скрипке. Он даже однажды давал сольный концерт. Сын бая Владо уставился на меня и попросил повторить название школы. Конечно, Васил не слыхал и не мог слышать имя Юрия Гагарина. Да и откуда бы ему услыхать: руда для той ракеты, на которой полетел Гагарин, ещё лежала в земле. А сам Юрий Гагарин, ещё семилетний мальчик, бегал и играл где-то возле своей деревни Клушино и только, может быть, в мечтах летел в небеса.

Васко мне сказал, что он никогда не был в Софии. И никогда не слышал ни одного концерта и даже не входил ни в один концертный зал.

Но петь Васко умел здорово. У него был сильный и какой-то задушевный голос. Особенно мне нравилась одна из его песен — грустная и протяжная песня одинокой жницы, работающей в раскалённом от зноя поле. Песня напоминала плач:

Ходи, солнце, ясно солнце,Ходи, ходи, закатись.А мне жать сегодня в поле,На троих хозяев жать.Один кричит — жни быстрее,Другой кричит — жни спорее,Третий кричит — чище жни.

Я ему сказал, что с таким голосом он уже может выступать в «Бодрой смене», что он может стать настоящим Николаем Гяуровым.

Васил поглядел на меня недоумевающе. Конечно, откуда ему было знать, что такое «Бодрая смена»? Имя Николая Гяурова тоже ему ничего не говорило. И где был в то время Гяуров? Наверно, как и сам Васил, гонял коров в своей родопской деревне и, может быть, пел ту же самую песню и даже не мечтал о большой оперной сцене.

Васко никак не мог поверить мне, что я побывал в Москве.

— Как же ты сумел туда добраться? И как тебе удалось вернуться? — спрашивал он восторженно.

— Зачем же мне было как-то добираться? Я туда поездом ехал. Меня от школы туда послали. И не меня одного, но и других победителей конкурса софийского радио. Мы ехали туда поездом дружбы. Видели Кремль, и царь-пушку, и царь-колокол. А когда возвращались, два дня отдыхали в международном пионерском лагере Артеке. Этот значок с Лениным мне там и подарили.

Васил молчал. Глядел на мой красный галстук.

Верил ли он тому, что я рассказывал? Как мне было убедить его в том, что через несколько лет и он сможет стать пионером — одним из первых пионеров в Болгарии? Что пройдёт немного лет, и Георгий Димитров, отечески прижав к себе мальчика и девочку, назовёт их сентябрятами. И красные галстуки обнимут за шею всех болгарских ребятишек.

Мог ли Васко этому всему поверить? Может, ему казалось, что он разговаривает не с живым мальчишкой, а со своей сокровенной мечтой?

Мы с ним не договорили. Васко закинул за плечо свою сумку и заторопился в школу. Первый урок был закон божий, а поп, который его преподавал, был очень строгий.

— Мне до школы надо ещё успеть волов запрячь и пригнать телегу на виноградник, папа там дожидается. — Васко привязывал корзины верёвками и говорил: — Надо крепко привязывать. Когда стягиваешь — плачешь, зато развязываешь — смеёшься.

Я подумал: хорошо, что меня никто не заставляет запрягать волов. Мне бы, наверно, было легче приготовить к полёту космическую ракету.

Вырезка из газеты

…Кое у кого на селе начинало портиться здоровье. Тарахтенье трактора мешало им спать по ночам. От запаха машинного масла их мутило. Борозды, которые он прокладывал на кооперативном поле, причиняли им боль.

Два раза сбрасывали трактор в реку. Два раза чья-то рука его поджигала. Никак не могли разделаться с ним.

Много раз грозили трактористу, возвращавшемуся с пахоты:

— Слушай, парень! Из-за большевистского трактора как бы тебе не получить пулю в спину!

Прошла осень. А затем и снег стаял. В поле начали всходить посевы.