АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ - Кузнецова

здоровье и отношения - как социальные, так и внутриличностные. Под

«внутриличностными» я подразумеваю отношения с самим собой. В списке

происходящих апгрейдов отдельно числятся отношения любовные. Кроме

того, по логике, если наладились гармоничные отношения с окружающим

миром, то это непротивленческим образом должно открыть дорогу к

личному счастью и материальному благополучию. Разве плохо? Кому такое

не понравится?

Эти же апгрейды можно описать проще и короче, что и сделал курандеро из

племени Шипибо, сказав:

-Добавятся силы. Войдет радость. Появятся новые друзья.

И что интересно - он оказался прав на все сто. Но так как первые два

положения можно, скорее всего, отнести к категории ощущений

субъективных, то по этой причине на них я останавливаться не буду, зато

третий компонент ветра перемен принадлежал миру большому и

объективному — поэтому про него расскажу.

Сначала писать эту главу я не хотела, а когда написала, хотела удалить. Но,

как видите, оставила — потому что вся эта история, от первой главы до

последней, на самом деле не : я в ней не более, чем эпизодический

персонаж, а дебютанткой в ней выступает волшебная лиана джунглей,

аяуаска. В этом свете и предлагаю читать следующую дальше главу.

Позволю себе повториться и сказать, что когда путешествую, то практически

ни с кем не знакомлюсь. Я и в этот раз ни с кем не знакомилась, но эти два

знакомства, оказалось, были просто неизбежны. Но самым необычным было

то, что один из этих мужчин затронул меня своими эмоциями. Последние

годы я точно была уверена в том, что вероятность такого события была не

больше, чем, скажем, вероятность моего благополучного примарсианивания

на этой отдаленной и неблагоприятной для жизни планете в одном пляжном

платье и без головного убора.

У этого мужчины и имя было подходящее: звали его Анхель, что значит

"Ангел" — прямо как ангел аяуаски подлетел ко мне и нежно коснулся

своим крылом. Тем не менее, сам Анхель никакого отношения к аяуаске не

имел. А был он штурманом трехпалубного судна, на котором я

переправлялась из Пукальпы в Икитос.

Вторым персонажем был капитан. Он и его корабль были под стать друг

другу: оба были с шиком, хотя, понятно, каждый со своим. Теплоход

«Эдуардо VII» был новый и ухоженный. Что касается капитана — он был

холеный, стремительный, sleek. Как посмотришь на него – сразу видно даже

нетренированным взглядом, что баловень женщин, да и он сам, похоже,

женщин вниманием не обходил, наверное, именно поэтому часто приходил

поговорить, когда я отсиживалась в каюте.

Мы еще раз с ним встретились в порту Икитоса - через десять дней после

того, как мое плавание на его теплоходе закончилось: его «Эдуард VII»

должен был возвращаться в Пукальпу, а мой «Эдуард II» – идти в

Юримагвас. В ожидании отплытия я вышла из каюты. Он заметил меня со

своего теплохода, и так как корабли стояли впритык, просто переступил с

одного на другой и взбежал на мою палубу – мы поздоровались, и тут на

глазах у него выступили слезы.

Пока мы с ним разговаривали, мой теплоход стал отшвартовываться от

причала: незнакомый мне штурман "Эдуарда II" выводил его в открытые

воды. Вода забурлила под кормой, и пространство между двумя теплоходами

- моим и его - стало стремительно расширяться. Договорив последнюю

фразу, капитан стремительно сбежал на нижнюю палубу, и, не задумываясь

— каждый миг был дорог — решительно прыгнул на палубу своего

теплохода. Не промахнулся... вот это прыжок... так можно и в Олимпийскую

сборную Перу попасть.

Как-то раз, когда мы еще шли в Икитос, капитан сказал Анхелю негромко,

но при большом стечении народа, что просто убьет его, из-за того, что тот

проводил столько времени со мной – на что Анхель сделал вид, что

забеспокоился. Но на самом деле капитан проявил широту души и не

запретил своему штурману приглашать меня в штурманскую рубку во время

вахты.

Что же касается меня, то я в эти разыгрываемые миниатюры не вникала, но

неожиданно полученному приглашению обрадовалась. Моя каюта на второй

палубе была небольшая; металл снизу, металл сверху, и соответственно, по

бокам тоже. Часам к одиннадцати она раскалялась, как консервная банка,

которую кто-то из озорства бросил в горящий костер.

Остальные пассажиры днем висели длинными рядами в гамаках на первой

палубе – если бы не пестрое разнообразие гамаков и неумолчный галдеж

детей, можно было бы подумать, что их какой-то неведомой

электромагнитной волной закинуло сюда прямо из «Матрицы 1».

Правда, на первой палубе пассажиров было много, больше ста, а

пространства мало. За исключением перерывов на трехразовое питание,

висеть в гамаке приходилось все время: все три дня и все четыре ночи,

потому что разгуливать особо было негде. Теплоход перевозил не только

пассажиров, но и грузы, и все незанятые пассажирами палубы были

заставлены ящиками и коробками, с пола до потолка - не говоря уже про

находящиеся на носу судна машины, мотоциклы, разного вида механизмы и

цистерны. Тем не менее, пассажиры первой палубы имели сравнительное

преимущество перед нами, десятью обитателями эксклюзивных кают,

расположенных на второй палубе, потому что их палуба, в отличие от наших

кают, была открыта свежему речному бризу круглые сутки - он и обвевал

всех пассажиров, висящих там в гамаках.

Перед отбытием из Пукальпы я тоже купила себе гамак – первый в моей

жизни. Да... некоторые прозрения в жизни приходят с большим запозданием,

но как только я все поняла про гамак, то стало трудно представить себе

жизнь, в которой ему не было бы места.

Тем не менее, повесить новое приобретение, символизирующее

свершившееся прозрение, было негде. Каюта была узкая и короткая, и как я

сказала, днем это была не каюта, а адское пекло. Так и получилось, что все

знойные и застойные послеобеденные часы я проводила в штурманской

рубке на верхней палубе теплохода.

В сельве более принято лежать в гамаке, чем сидеть на стуле, а сидеть в

лотосе еще менее принято, чем на стуле сидеть, поэтому я поднялась в рубку

со своим гамаком. Анхель глянул на него со снисходительностью взрослого,

отложил в сторону и повесил свой.

Мой гамак и его отличались друг от друга разительно. Мой представлял

собой базовую портативную версию для начинающих. Я ей отдала

предпочтение, потому что в нем было больше дыр, чем нитей, из которых

его сплели– для кого это недостаток, а для кого и преимущество: меня

привлекло, что он был легкий по весу и небольшой по объему. А вот его

гамак был продвинутый и командирский по своей сути: прочный, плотно

вывязанный крючком в одно длинное и толстое полотно. С первого же

взгляда было понятно, что такому гамаку не доверять было просто

немыслимо.

Изначально он был ярко-желтым, но за много лет верной службы несколько

поутратил былую свежесть и бойкость красок. Когда наступала вахта

Анхеля, он вывешивал посреди рубки этот надежный гамак, сулящий

прохладное пристанище, я забиралась в него и висела там часами. В таком

состоянии лично себе я напоминала муху, навсегда успокоившуюся в

золотистом меде.

Рубка и вся верхняя палуба - также как и весь теплоход - были покрашены в

два цвета: белый и синий. Палуба была с уклоном в эстетический

минимализм, всегда чистая и пустынная, из-за чего создавалось ощущение

легкости и простора. Но каждый раз пронесшаяся над теплоходом гроза и

выглянувшее вслед за ней солнце раскрывали таящиеся в минимализме

резервы — и палуба приукрашивалась невероятно.

Замершие после дождя на неровном полу прозрачные стекляшки воды

вбирали видный им окружающий мир: глубокое синее небо и скрученные в

тугие клубы белые облака – и было понятно, что эти упавшие с неба капли

воды и были частичками вечности, застрявшими в плену у стекляшек-

временщиков. Как только солнце наполняло их свечением до краев, они, на

манер чистейших бриллиантов, взрывались фейерверком искр, и, наконец-то

освобожденные от уз материи, взмывали вверх, возвращаясь к своему

небесному источнику.

На эту просторную верхнюю палубу пассажиры хода не имели, поэтому

корабельный шум и общая суета обходили нас стороной. Мы были далеки от

шума моторов, гула пассажиров, воплей играющих детей, плача младенцев.

В рубке всегда было тихо и благостно, как под церковными сводами. Иногда

нас навещали два других штурмана: один официальный, а второй его друг,

тоже штурман, но неофициальный, с другого корабля; по дружбе первый,

официальный, переплавлял второго из Пукальпы в Икитос. Иногда