Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор

По убеждению Талли, метод Скиннера к началу 1980-х гг. преобразовал практику интеллектуальной истории. Тем не менее этот подход критиковали много и зачастую весьма едко. Общим местом стали три направления критики. Согласно первому, метод Скиннера никуда не годится. Скиннер – слишком философ и недостаточно историк, он не интересуется архивными источниками, сосредоточен на выявлении авторских намерений – то есть того, что невозможно научно верифицировать, проявляет чрезмерную узость взглядов при защите своего якобы универсального подхода, слишком самоуверенно утверждает, что интеллектуальная история способна стать более точной и бесспорной в своих выводах, игнорирует возможность рассмотрения истории текста отдельно от автора и не способен на практике, в своих исторических исследованиях, точно следовать собственному методу[94]. На подобные заявления было потрачено немало чернил, однако ни один из критических аргументов не выдержал проверки временем. Мнение о том, что подход, за который выступает Скиннер, откровенно уязвим с методологической точки зрения, в наши дни встречается редко[95].

Согласно второму направлению, Скиннер лишил исторический анализ общественной мысли всякого смысла, поскольку разорвал взаимосвязь между актуальной политикой и историческими исследованиями. Эта взаимосвязь оказывалась в центре внимания при любой попытке сделать политику или философию наукой и служила очевидным обоснованием для работы ученых в обеих областях. Во времена, когда необходимость исследований в гуманитарной сфере нужно специально обосновывать, поскольку более строгие науки все громче требуют финансирования, заявление, что изучение исторических текстов может принести лишь косвенную пользу, казалось многим безумием. Неоднократные утверждения о неактуальности исследований в области интеллектуальной истории для более традиционных общественных наук, которые не могут не интересоваться отношениями между прошлым и настоящим, превращают интеллектуальную историю в предмет «любопытства самых замшелых антикваров», как выражались многочисленные критики, включая тех, кто в своих выступлениях с 1970-х по начало 2000-х гг. называл методологическую работу Скиннера пустопорожней[96]. В этом отношении антиподом Скиннера был Исайя Берлин, который во времена, когда изучение идей отнюдь не пользовалось популярностью, особенно в Англии, весьма преуспел на этом поприще[97]. Отчасти он добился этого, увязав между собой интеллектуальную и нравственную проблематику, таким образом, что мораль не превращалась в «сухой стук костей»[98]. Как мы увидим, именно обвинение в неактуальности оказало наибольшее влияние на самого Скиннера и на защитников метода лингвистического контекстуализма. Необходимость ответить на вызов служила для Скиннера одним из основных источников вдохновения в 1990-х гг.

Представители третьего направления критиковали Скиннера за глупую претензию на исключительность, выразившуюся в отстаивании своего метода анализа исторических текстов как единственно верного. Его сфокусированность на авторских намерениях исключала альтернативные стратегии, которые могли бы принести пользу при выявлении значения текста или подсказать, имеем ли мы дело с продуманной формулировкой или нечаянно брошенной фразой. Как было написано в одной из рецензий, «политический мир и диапазон политических дискуссий, какими он [Скиннер] их изображает, оказываются поразительно узкими», будучи оторваны от социально-экономических отношений[99]. Ученые последующих эпох, даже не проявляя интереса к намерениям конкретного автора, могли внести вклад в его изучение. Две сферы, в которых это проявляется с наибольшей очевидностью, – изучение рецепции идей и споров о роли автора в связи с некоторыми из великих полемических традиций, сохраняющих значение и в наши дни, таких как либерализм или республиканизм. В первом случае было очевидно, что Скиннер не обеспечил исследователей необходимым для работы инструментарием. Хотя изучение того, как распространялись и интерпретировались мысли автора, может повлечь за собой реконструкцию интенций воспринимающего их субъекта, нередко историк не имеет никакого или почти никакого понятия о стоявших за рецепцией намерениях или же ему приходится иметь дело с анонимным или действительно массовым читателем, чьи намерения при использовании, выявлении и изменении идей авторов прошлого уже невозможно восстановить. В таких обстоятельствах историки возвращались к приемам, традиционным для исследований в области социальной и экономической истории, и анализировали эволюцию идей, пользуясь сведениями о производстве книг, об их издателях и их распространении, о том, как они переиздавались и исправлялись с учетом меняющихся рыночных условий, об их переводах и истории бытования в разных местах и в разные эпохи[100].

В плане изучения взаимосвязи текстов какого-либо автора с одной из великих полемических традиций, затрагивающих вечные вопросы, научная ценность лингвистического концептуализма не очевидна. Показательный пример можно найти в работах политического философа Джона Ролза. В 1971 г., работая над «Теорией справедливости» («A Theory of Justice»), он намеревался примирить защиту свободы с требованием равенства, и с этой целью развивал смежные идеи о «занавесе неведения» и «исходном положении». Выдвинутая Ролзом идея договора в политике была явно во многом почерпнута из трудов Давида Юма и Иммануила Канта. Ролз никогда не говорил, что труды какого-либо из этих философов послужили источником его собственных утверждений, но столь же очевидно, что он вдохновлялся рассуждениями обоих авторов о свободе и равенстве. По мнению Ролза, продолжение размышлений об их идеях способствует пониманию того, что означает либерализм в конце XX в.; Юм и Кант могли внести свой вклад в определение того, какие из традиционных положений либерализма все еще сохраняют силу. Отвечая на критику своей книги, Ролз обращался в первую очередь к сочинениям Жан-Жака Руссо, и в результате за пересмотренной теорией справедливости как честности, в первоначальном виде выдвинутой в «Политическом либерализме» («Political Liberalism», 1993), последовали его «Лекции по истории моральной философии» («Lectures on the History of Moral Philosophy», 2000) и «Лекции по истории политической философии» («Lectures on the History of Political Philosophy», 2003). Ролз не был историком, и в своих работах он следовал простому принципу: читать труды выдающихся авторов прошлого и размышлять о них. По ходу дела он развивал новые идеи, откликаясь на политические проблемы современности. В то же время можно сказать, что он пролил свет на ряд утверждений Юма, Руссо и Канта и сделал их произведения актуальными для новых поколений исследователей либерализма. Это обстоятельство подчеркивает тот факт, что в процессе интерпретации и использования идей прошлого можно обойтись и без принципа лингвистического контекстуализма.

Знакомство с ранними статьями Скиннера по философии исторических исследований дает представление о том, как новая идея лингвистического контекстуализма привела к перевороту в наших знаниях и получила всеобщее признание в качестве научного подхода к изучению идей. Попытки создать науки о человеке, не выходя за рамки гуманитарной сферы, лишились всякой популярности, и Скиннер в своих ответах критикам, упрекающим его в претензии на исключительность своего подхода, как правило, охотно признавал альтернативные методологические практики, называя их поучительными и допустимыми. Применительно к тому, что порой называют социальной историей идей, Скиннер указывал, что он всегда учитывал социальные и материальные обстоятельства, в которых создавался изучаемый им текст[101]. Однако при этом он делал оговорку, что в тех случаях, когда социальная история идей описывает сами идеи, следует обращаться к лингвистическому контекстуализму, тем самым избегая поверхностности. Вторая сфера, в которой Скиннер проявлял разборчивость, создавала для него наибольшие проблемы, поскольку она явно связана с утверждением, что он превратил историческое изучение идей в чистую любовь к древности. Ни Ролз, ни Штраус не пользовались методом Скиннера, но оба они находили смысл в идеях прошлого, при этом делая их актуальными с точки зрения текущей политики. В свою очередь, Скиннер отвечал, что разливать старое вино в новые мехи – занятие вполне невинное и что даже размышления по поводу современных проблем в ходе чтения старых книг могут быть весьма поучительными, но, если исследователь желает выяснить, что же именно делали авторы прежних эпох, необходимо обратиться к методу лингвистического контекстуализма. Согласно более амбициозному утверждению Скиннера, очевидному в его последних работах, использование метода лингвистического контекстуализма идет на пользу философии. По мнению Скиннера, более детальное и точное понимание целей, которые ставили перед собой авторы, дает представление о проблемах, с которыми сталкивались люди, и о препятствиях к их решению, заложенных в философском языке соответствующей эпохи. Главным всегда оставался вопрос о том, можно ли считать, что данный метод сделает труды по истории более качественными. В свою очередь, смогут ли те, кто занимается актуальными для нашего времени предметами, использовать в своих целях историографические работы. Это была