Звериное царство - Жан-Батист Дель Амо

далеко за пределами Пюи-Ларока. «Ну вот он и умер, – думает вдова. – Наконец-то… И те, кого мы едва знаем и совсем не жаждали видеть в нашем доме при его жизни, толпятся теперь у смертного ложа. Зачем? Приятно убедиться, что смерть забрала кого-то другого, а они еще живы? Может, надеются прочесть на мертвом лице ответ на вечный вопрос? Зря надеются! Мертвец ускользает, уклоняется, и посторонним остается одно – созерцать огромную оболочку, в которой только что обреталась душа». Заботы и хлопоты матери пропали втуне – он все-таки умер! Вдова чувствует облегчение – больше не нужно без конца менять и стирать белье, не придется кормить агонизирующего мужа, – но она уже сознает, что теперь ее уделом станет пустота. Особенно после похорон. Перспектива жизни без мужа, во враждебной близости с Марселем и Элеонорой, не радует женщину. Она осталась без союзников, а эти двое как пить дать споются! Нет, муж тоже союзником не был, но хотя бы защищал ее от неминуемой кары за неправедные поступки. Вдова выдохлась. Ничто не стоит между ней и Элеонорой, она не справилась с воспитанием девчонки, а та только и делала, что копила злобу против матери. Копила и скопила! Фермерше стоит опасаться своей тощей, угрюмой одиннадцатилетней дочери, все знают, кто водится в тихом омуте.

Могильщик уже сделал половину работы, разбил старый гроб, подцепил на лопату и сбросил на грязный холм серые пористые кости: коренные зубы, как будто впившиеся в обрубленные заступом корни, фаланги пальцев, осколки черепа с неровными краями, вогнутые, как розетки из слоновой кости.

Элеонора сидит в углу, на сеновале, спрятав коленки под черное платье. Бродячий черный кот трется об нее блохастым боком. Выгнув спину и подняв хвост, он издает нечто среднее между мяуканьем и тарахтеньем. Со двора доносятся голоса, фырканье лошадей и звон сбруи. У девочки ужасно замерзли руки, и она зажимает их между ногами, чтобы согреть. Нечто внутри нее грозно пульсирует, но она остается неподвижной. Смотрит в пол, где в луче света мечутся серебряные рыбки-пылинки. Кот ходит туда-сюда, толкает лбом подол платья. Сначала Элеонора не реагирует. Потом ее взгляд перемещается на изголодавшееся, но дружелюбное животное с бледно-зелеными гноящимися глазами. Элеонора протягивает правую руку к коту, он становится на задние лапы, вытягивает передние, выгибает спину и толкает головой ладонь девочки. Из-под верхней губы, приподнятой стертыми резцами, падает на пол капля слюны. Элеонора хватает кота за шкирку и осторожно подтаскивает к себе, сжимая другой рукой шею животного. Сначала кот урчит, прикрыв от удовольствия глаза, потом судорожно сглатывает и высовывает кончик розового языка. Элеонора крепче стискивает пальцы, и кот вдруг начинает выворачиваться, судорожно отбивается лапами, выпускает когти, царапается. Девочка прижимает зверька ступней к полу и надавливает, шерсть у несчастного встает дыбом, он извивается, издает дикий мяв. Элеонора отпускает кота, он отпрыгивает вбок и мчится на другой конец сеновала, кашляет, разинув пасть, давится и наконец замирает. Запястья и тыльная сторона ладоней Элеоноры сильно изранены, тяжелые капли крови стекают по белой коже, и она подхватывает их языком, не сводя глаз с кота. Бедолага старательно вылизывается, но из поля зрения мучительницу не выпускает. Девочка зовет его, легонько похлопывая себя по бедру. Котяра замирает. Он колеблется, но все-таки решается – идет враскачку по деревянному настилу, уклоняется, когда видит протянутую руку, – а потом поддается, разрешает себя погладить. Элеонора кладет урчащего кота на колени, он несколько раз переворачивается, устраиваясь поудобнее, и оба засыпают.

Величественно-надменное тело усопшего весь день лежит на кровати за закрытой дверцей. Под белоснежным саваном простыни, разглаженной сухой ладонью вдовы, в «парадном» костюме, надетом на тело с выступившими трупными пятнами. Эта руина выставлена на всеобщее обозрение, но, тайно приходя в движение, готовится к метаморфозам. Безмолвная армия пробуждается в фекальной магме брюшной полости, патогенная флора начинает действовать, вскипает, превращает внутренности в первобытную грязь. Тело стыдливо «облегчается» в пеленки, предусмотрительно засунутые в брюки. На коже, на уровне подвздошной области, выступает большое зеленоватое пятно: там притаился зараженный глист из слепой кишки.

Поджелудочная железа превратилась в бесформенную лужу, растекающуюся между другими органами. Клетки разлагаются и пожирают друг друга. Стенки мембран стали проницаемыми и уничтожили границы. Тело теперь – одно большое вместилище, где благоденствуют микробы, прогуливаясь по высохшему лабиринту сосудов. Отец начинает пахнуть. Это не та едкая вонь, которая в последние, агональные, дни исходила из всех отверстий, а сладковатый тошнотворный аромат стоячей болотной воды, где плавает, запутавшись в водорослях, раздувшийся до неузнаваемости труп животного. К нему примешивается навязчивый запах чернозема, идущий от гниющих корней высохших деревьев.

Вдова, односельчане и Марсель хранят молчание, но иногда зажигают пучки сухого шалфея и деликатно откашливаются. В комнате холодно, как в склепе. Периодически со смертного ложа доносится неясный звук, и в воздухе распространяется зловоние. Горящие свечи отбрасывают на стены и лица людей желтовато-болезненные тени. На деревянном столе громоздятся глиняные кружки с кофейным осадком на дне, тарелки с сухим печеньем, вязанье – женщинам нужно занять руки, чтобы убить время и побороть оцепенение, в которое вгоняет бдение возле усопшего. Многие давно выплакали все слезы и состарились, жизнь и тяжелая работа на земле выжали из них все соки. Они разговаривают тихими голосами, встают, чтобы уступить место самой старой и усталой или помыть посуду, тяжело переставляют опухшие, с выступившими венами ноги в сабо, вымазанных мокрой землей.

Кто-то зовет ее по имени, издалека, непонятно откуда, и она просыпается, оцепеневшая от холода. Прошло всего несколько часов, но день подходит к концу, заходящее солнце воспламеняет верхушки холмов. Грачи, привлеченные запахом мертвечины, сидят на ветках, чистят перья с пурпурным отблеском и перекликаются. Хрустальный воздух разносит птичий грай по окрестностям. Могильщик давно покончил со своим делом, и яма, кажущаяся бездонной, заглатывает тени крестов. Из холмика выброшенной земли лезут черви и термиты, чтобы добраться до края могилы и спастись во тьме. Мастерская столяра опустела. Грубый, из шатких досок гроб сладко пахнет стружкой, сучки и прожилки дерева источают остатки живицы. На крышку гроба привинчено маленькое распятие. Чей-то голос снова кричит со двора:

– Элеонора!

Пока она спала, кот куда-то исчез, и, если бы не теплый отпечаток на бедре, не расцарапанные до крови руки, она бы усомнилась в его материальности. Она встает и сразу прислоняется к балке – ноги затекли и не желают слушаться, – потом начинает спускаться по лестнице. Марсель замечает ее, хватает за плечи, трясет и кричит:

– Мы черт знает сколько времени тебя ищем!

Он гладит ее по