Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы - Луиджи Пульчи

На этом поэма обрывается.

Амбра

Умчалось прочь благое время года,Созревшие плоды сорвали с веток,И лес, лишенный лиственного свода,Уж не густой, стоял, угрюм и редок,Была не по охотникам погода:Ни троп не видно, ни звериных меток;Не бегал зверь, а под листвой сопрелойСкрывался в тайных логовах умело.

Лавр красовался среди сухостояИ куст Киприды в аромате нежном;Под белой шапкой проступала хвоя,Сгибались ветви под покровом снежным;Рос кипарис, пичуг ветвями кроя,И ветер бил по соснам безмятежным;Руки и можжевельник не уколет,Коль кто-нибудь сорвать его изволит.

Олива гордо высится у склона,Под ветром то бела, то зеленеет.К деревьям тем природа благосклонна,Но к остальным любовь ее скудеет.Уж пилигримы-птицы утомленноЛетят за море, где весною веет,Их провожают взглядом нереиды,Тритоны и различных чудищ виды.

Господству мрака землю обрекая,Спустилась Ночь, коротких дней темница,И, ореолом пламенным сверкая,Уже повозка звездная лучится;Из Океана дышло поднимая,Свет разлила златая колесница,И хладный Орион с просторов небаМечом грозящим изгоняет Феба.

Сопровождают колесницу Бденья,И Стражи, и проворные Заботы,И Сон (хоть те могучи, без сомненья,С докучными он быстро сводит счеты);За ними поспешают Сновиденья,Морочат нас их ложные щедроты:Здоровье в них воображает хворый,А бедный – праздник и богатства горы.

Несчастен тот, кто ночью сна не знаетИ наступленья дня желает страстно,Кого желанье шпорой понукает,Суля грядущий день, терзает властно;И даже если вежды он смыкает,От горьких дум всё страждет ежечасно,То спит, то нет и, временем обманут,Мнит: час ночной в столетие растянут.

Несчастен тот, кто ночь в открытом мореВстречает средь бушующего лона,И судно курс теряет с ветром в споре,И волны бьют, грохочут исступленно,С обетами взывает он к Авроре,Моля покинуть старого Тифона,Мгновения считает безутешноИ тихий шаг клянет Ночи неспешной.

Куда приятней радостным влюбленнымЗимой холодной ночи проводить:Ночь кажется им мигом просветленным,А хмурый день всё медлит уходить!Уж птицы этим временем студенымУспели оперение сменить,И каждая заботится о месте.Но как их петь мне, не скажу по чести.

Вот журавли курлычут в небе сером,Красивым клином на ночлег спешат,Последние пред вожака примеромВытягивают шею, мельтешат;Рассаживаются таким манером:Те спят в полях, а те дозор вершат,Покрыли птицы долы и озера,А скольких видов – сосчитать не скоро.

Орел парящий, над прудом летая,Грозя пичугам трепетным, кружится.Взметнулись птицы, гомон нагнетая,Но камнем хищник злой на них стремится;Ту, что отбилась от пернатой стаи,Когтями рвет Юпитерова птица,Беспечной был удел ее неведом:Юпитер, мнила, мчит за Ганимедом.

Повеялся Зефир на Кипр далекий,Где с Флорой в травах водит хороводы,А здесь Борей и Аквилон жестокийОдели небо в темень непогоды;И скованные крепким льдом потокиВ томлении свои сдержали воды,В них рыбы, под покровом серебристым,Подобны мошкам в янтаре лучистом.

Гора, что Кавра супротив порывамОтринула цветочный свой покров,Казалась великаном горделивым,Увенчанным короной облаков;По раменам, белеющим с отливом,И по груди, где в гущине клоковСтелилась борода, был лед хрустальный,А очи, нос – ручей, от стуж кристальный.

Высокие виски главы пространнойГирляндой облаков овеял Нот;Борей, устав от гонки непрестанной,На белой круче прикорнул и ждет;А Нот на крыльях, влажный, окаянный,Гнал облака как белорунный скот;Вплоть до Морелло, легкий иль тяжелый,Грозит он затопить, заснежить долы.

Покинул эфиопов Австр летучийИ жажду утолил в Тирренском море,Впитал, как губка, влагу через тучи;И все равнины он обрек на горе:Поднялись реки грозно и могучеОт таянья снегов, и на простореРазлились разом, друг на друга грянув,Из древних русел на свободу прянув.

Так отчий Океан они встречали,Виски свои увив морской капустой;Им праздным гулом скалы отвечали;И было чрево взбухшее не пусто:Тот гнев, что много дней назад зачали,На побережья выплеснули густоИ, пенясь, вражьи рушили плотины,Не почитая свой предел старинный.

Не долгою стезей, для них привычной,Не как змея, а бурною лавинойОни стремились, ширясь безгранично,В отцово лоно, слившись воедино.Итак, дорогой новой, необычнойБежали реки и волной бесчиннойДруг с другом разговоры заводили,Искали устья и не находили.

Когда же вновь, раздувшимся, беспутным,Им приходилось сжаться между гор,Бег замедляли и в бурленье мутномС землей мешали ярых волн напор.В ущелье было тесно рекам смутным,Из скальных глыб там ширился затор,И волны бились об него с размаху;Смотрел пастух и предавался страху.

Как твердь земли дрожит и тяжко дышитВнутри пустого, высохшего чреваИ шумно пламенем и дымом пышетИз узкого разверзшегося зева,И ближняя Вольтерра в страхе слышитТот жуткий треск прорвавшегося гнева,Дождей озера вспененные просятИ выше дым от вод своих возносят, —

Так эти хляби, яростны, жестоки,Брега, им супротивные, глотали,Но до краев свершив разлив широкий,Себя как будто вдоволь напиталиИ прянули назад, сошли потоки,А горы вместо берегов им стали;Под буреломом поднялись озераИ склоны гор опустошили скоро.

Крестьяне, видя, что дела их плохи,На хлевах отпирают все засовы,Хватают люльки, в коих плачут крохи,Постарше дети вслед бежать готовы;Спасают шерсть и лён в переполохе,А ветхий скарб уносит вал суровый,Плывут быки, барахтаются свиньи,А овцы тонут в гибельной пучине.

И, обездоленный, на крыше кто-тоГлядит, как все труды и достояньеВмиг исчезают средь водоворота,Но, не теряя самообладанья,Молчит он, не ведет потерям счета,Спасенью рад и позабыл страданья,От остальных напастей он не стонет,Мысль о спасенье все другие гонит.

А рыбам настоящее раздольеРезвиться, проплывая по лугам,Их древней жажды увлекает воляДивиться небывалым берегамИ разоренью посредине поля,Руинам зданий, где и тут и тамИм как преграда стены под водою, —Все видят, и беда им не бедою.

Так и Омброне, страстью распаленный,Замкнул в объятьях Амбру, островок;Пленился Амброй Лавр во время оно,Ревнивый же соперник изнемог.Была к дриаде Амбре благосклоннаДелосская богиня, но не впрокПришлись той быстрота ее и меткость,Хоть дивна и скромна была на редкость.

В минувшие года в дриаду этуВлюбился Лавр, пастух с окрестных взгорий,Невинный, он любви поддался свету,И пламя в грудь ему проникло вскоре.Однажды, обнаженная, по летуВошла в Омброне нимфа на просторе;Сын Апеннин, он был надменен нравомПод стать ста братьям-рекам величавым.

Она и погрузиться не успелаВ прохладу вод, отрадных в летний зной,Как вдруг, пленясь красой нагого тела,Из грота вышел гордый бог речной,И страсть в нем, обнаженном, закипела,Он рог кривой держал в руке десной,Чтоб Фебовы лучи главы не грели,На нем венок из бука был и ели.

Вот он подкрался в зарослях, безмолвный,Туда, где быть дриаде довелось.Не слышала она – ласкались волны,И о любви шептал ей тихий плес.Цель так близка, что бог, желанья полный,Мнил ухватить за прядь златых волосИ сжать в объятьях нимфу дорогую,Сам обнаженный, красоту нагую.

Как если праздный рыболов ошибкойС ячейкой редкой ставит сети в струях,В них угодив, всё ж ускользает рыбка,И – прочь, теперь минуя за версту их, —Так и она, лишь бог на глади зыбкойОткрылся ей, с рогами и в чешуях,Метнулась, но не медлил тот ни малость,И прядь волос в руке его осталась.

Босая и нагая, вся в испуге,Она в пучину прыгнула ретиво,Оставив платье, стрелы, лук упругий,Презрев и терн, и крутизну обрыва.А бог стоял, страдая, как в недуге,Сжав кулаки, и ввысь воззрел гневливо.Он руку проклинал: мол, так жесток он,Коль вырвал у нее златистый локон!

И сетовал он горько: «О десница,Скора была ты вырвать эту прядь,А тело, в коем вся услада, мнится,Увы, была не в силах ты поймать!»От промаха досадного крушитсяИ веря в то, что сможет обладатьТем, что утратил, он кричит, взывая:«О нимфа, я – река – томлюсь, пылая!

Ты глубину моей пучины хладнойЖеланием слепым смогла возжечь,Почто же, как с волной моей отрадной,Со мною не желаешь ты возлечь?Ты любишь тень мою, пьешь влагу жадно,Посмеешь ли пещерой пренебречь?Тебе приятно всё мое, но толькоЯ, бог, сын Апеннин, не люб нисколько».

При пенях сих, не поведя и бровью,Бежала нимфа, страх придал ей крылья.А быстрый бог, снедаемый любовью,За ней гонясь, удваивал усилья.И терн, и скалы обагряя кровью,Изранила стопы она о былья,А тот пылает, весь исходит по́том,Дивясь нагим беглянкиным красотам.

Трепещет Амбра, робка и стыдлива,Быстрее ветра мчится по оврагам,Язвит ей ноги белые крапива,Но бегство всё ж она считает благом.И зрит Омброне: ведь быстра на дивоИ всё недостижимей с каждым шагом;Несется через луг в такой уж дали,Что все надежды разом пропадали.

Когда по скалам острым и жестокимМежду камнями нимфа пробиралась,Бег задержала, и огнем высокимНадежда в сердце бога загоралась.Несчастный, перед долом он широкимОстановился, ощутив усталость,Не мог бежать равнинным тем простором,Преследовал мечтой ее и взором.

Что делать богу? Девы лучезарнойНе суждено настичь ему в погоне.Чем недоступней плод любви коварной,Тем крепче сердце связано в полоне.Но вот пред нимфой встал могучий Арно,С которым волны сочетал Омброне,Сливаясь с ним; себя он утешает,Угасшие надежды воскрешает.

И восклицает: «Чрез простор огромный,Цвет рек тосканских, Арно, ты бежишь,Я ж по горам и по дубраве темнойГонюсь за нимфой, что быстра, как стриж.Она мне травит сердце страстью томной,Ко мне не зная жалости, верни жТы мне ее, нет у меня надежды,И бегу резвой положи рубеж ты.

Омброне я, моим прозрачным водамРадушно здесь приют даруешь тыВ своих глубинах, и степенным ходом,Надменный, презираешь ты мосты,Вот прядь в руке – лишь тем владею плодомМоих погонь и страстной маеты,Северный знак; надеюсь на тебя лишь,Что мне поможешь, боль мою умалишь».

Проникшись состраданием к Омброне,Внял брату Арно и не только внял,А вздулся весь и, став сродни препонеПрекрасной Амбре, хлябь свою поднял.И дева содрогнулась в новом стоне,Страх в грудь проник, ей душу наполнял.Омброне – сзади, впереди – пучина.Что делать? Б сердце холод и кручина.

Как если лань бежит от гончей сворыИ жадно дышит: близко выжлецы,Вдруг впереди опасность видят взоры —Тенета, что расставили ловцы,Трепещет, свой исход предвидит скорыйИ мечется в лесу во все концы,Собак боится и сетей не менее,Растерянная вся, кричит в смятении, —

Такая участь выпала дриаде:Со всех сторон обложена она,Растерянная, бога видит сзади,А впереди – пучина как стена.И воззвала с отчаяньем во взгляде:«Богиня, коей я посвященаОтцом своим и матушкою старой,О чистая, мне избавленье даруй.

Прекрасная Диана, ты от векаСебя желаньем низким не пятнала,Воззри на нимфу под твоей опекой,Меж двух богов, врагов своих, я встала!Прошу лишь, чтоб мне смерть закрыла веки,Я к Лавру чистую любовь познала,К нему несите, ветры, глас мой слабый,Коль он услышит, краше смерть была бы!»

Уста еще домолвить не успели,Как дымом вся окутана была,Вот белые стопы отяжелели,И камнем в твердь земли она вросла.Всё изменилось в превращенном теле,Но можно видеть: мертвая скалаВсё ж сохранила девы очертаньяКак вечное о ней напоминанье.

Омброне, долгим бегом утомленный,К желанной цели мчался напрямик,Надеждой, новым пылом окрыленный,Обнять ее рассчитывал в тот миг.Но вдруг остановился бог влюбленный,Пред ним утес неведомый возник,И видя, что мечты его напрасны,Он стал дивиться, скорбный и безгласный.

Как лань или иная тварь лесная,Вдруг остановится перед оградой,В смятении спасения не чая,Боится прыгать, хоть и прыгнуть надо,А гончих между тем всё ближе стая;Терзается и мукой, и досадой,И так как не под силу прыгнуть робкой,Глядит, куда бежать, какою тропкой, —

Так быстрый бог речной остановился,Смотрел на камень, полон состраданья,И в камне том очам его явилсяПрекрасный образ юного созданья.Так в жалость пыл любовный претворился;Слезами омывая изваянье,Промолвил он: «О Амбра, стан твой стройныйВек будет омывать мой ток спокойный.

В терзаньях не поверю я нимало,Что состраданье мог бы вызвать яВ красавице, что от меня бежала.Но к Амбре, что навеки не моя,Мне сердце болью состраданье сжало.И всё же горше мука бытия,Что, словно бремя, надо мной нависла,В бессмертной жизни нет отныне смысла.

Из стольких нимф на склонах гор окрестных,У коих бы не встретил я отказ,Избрал я ту, что краше их, прелестных,И к ней одной я воспылал тотчас.Поймал лишь прядь волос ее чудесных,По свежим водам за беглянкой мчась,Не удержал – была она проворней,Осталась кровь священная на терне.

И вот она – утес немой прибрежный,Чему виною этот пыл жестокий.Не знаю, как смогу я, безутешный,Жить без нее, и думаю о роке —Таков теперь удел мой неизбежный:Бессмертный бог, я мучусь, одинокий,А если есть предел моей юдоли,Он станет завершеньем вечной боли.

Познал я, как влюбленным наслажденьяС возлюбленными можно испытать —Чем больше любишь, больше в них презренья!Борей, прудов ты сковываешь гладь,Скуй твердым льдом и вод моих теченье,Чтоб, камнем став, я нимфе был под стать,И чтоб лучами яркими светилоМой панцирь ледяной не растопило».

Карнавальные песни