Предатель. После развода - Арина Арская

Теперь я получаю то же самое от своего сына. И мне остается согласиться с ним, что между нами, как между мамой и ребенком, очень много неловкости и недопонимания. Он мальчик. Он взрослеет, переживает гормональные перепады и становится юношей, а я все же женщина.

Ему сейчас нужен отец, который сам проживал все эти всплески агрессии, скуки, грусти и упрямства.

Больно, но, как мать, я сейчас не должна обижаться на то, что меня обвинили в душноте и чрезмерной навязчивости.

Сама же просила быть честной.

Материнство — это сложно.

Колики, бессонные ночи, покусанные соски, сопли — фигня по сравнению с тем, что происходит сейчас. Мой сын на сломе личности.

— Тебе, может, помочь? — заглядываю в комнату к Борису, который швыряет вещи на кровать.

Ух, какой злюка.

Я знаю, чего он ждет. Он ждет того, что я сейчас сяду, поговорю с Германом и попрошу его остаться, а то сыночке нашему очень плохо. Наивное желание, но сильное, и за ним последует разочарование.

Я не попрошу Германа остаться.

Это глупо. Если я не позволила ему за эти два года поговорить со мной, упрямо держала оборону, то и сейчас не буду мягкой и разговорчивой.

— Рада, что избавилась от меня? — Борька разворачивается ко мне, сжимая в пальцах джинсы до побелевших костяшек. — Поздравляю!

Сколько в нем страха. Он хочет все вернуть, как было, но вместо этого для него все становится хуже.

— Захочешь, возвращайся, — приваливаюсь плечом к косяку двери. — Это твой дом. Бещ игровой комнаты, но все равно дом. Я тебя всегда буду ждать.

Я сама на грани.

Я могу разреветься в любой момент от боли и от осознания того, что мой сын бросает меня. Уходит.

Был маленьким, розовощеким с крохотными ножками и ручками, а теперь собирает вещи, чтобы уйти от меня.

Но это эгоистичные слезы. Он будет жить у отца. У родного отца, который никогда его не обижал. Герман умеет заботиться, вести разговоры и строго следить за распорядком дня сына, которому надо отдохнуть от мамы.

Надо отдохнуть. Он не зря заговорил о чувстве вины передо мной. Это нехороший звоночек. Одно дело, когда тебе стыдно за то, что, например, разбил вазу, а другое — вина за то, что ты не можешь правильно взаимодействовать с матерью.

Эта неловкость и вина будет расти.

— Буду ждать, — повторяю я. — Ключи у тебя свои есть. Никто не лишает меня родительских прав, и я все еще твоя мама. Душная, да, но мама.

В глазах Борьки вспыхивают слезы.

Я знаю, что он меня любит, и это любовь очень сложная и резкая на поворотах. Он — подросток, и характер у него никогда не был сахарным. Он такие веселые ночки нам с Германом устраивал, что мы оба худели.

— И я тебя люблю, Боря, — говорю спокойно, а в груди сердце и легкие перемололи в фарш. — И буду любить. Увы. Ты влип, Борька.

Раздувает ноздри, поджимает губы. Он тоже сейчас может взорваться злыми и отчаянными слезами.

— Ничего, — пожимаю плечами. — Поживешь с отцом и, я так понимаю, с Дианой. Все это знакомство было же не просто так, да?

— Как начну называть ее мамой…

Тут я уже смеюсь.

— Пожалей ты эту ромашку, — хмыкаю.

— А если я с ней подружусь, а?

— Дружи, — серьезно отвечаю я. — И она по возрасту к тебе ближе, чем я. Может, будете ты, папа и Диана вместе рубиться в игры.

Картинка того, как моему сыну весело с отцом и “мачехой”, в голове вырисовывается слишком четкая. По сердцу пробегают острые коготки ревности.

В комнату заходит Афинка. Держит в ручках игрушечную чашечку и блюдце. Смотрит на меня с детским вызовом. Ставит блюдце и чашечку у моих ног и деловито уходит, встряхнув волосами.

Недоуменно переглядываюсь с Борей, который вздыхает и кидает джинсы на кровать:

— Тебя пригласили на чай, если ты не поняла.

— Да, не поняла.

— Вот я тебе расшифровал, — вновь шагает к шкафу, — иди. Я тут сам справлюсь.

— Самостоятельный, — улыбаюсь я. — А ведь еще недавно я тебе подгузники меняла.

Борька медленно разворачивается ко мне. Моргает и молчанием намекает, что я переборщила. И я согласна.

— Ладно, — наклоняюсь и подхватываю пластиковые блюдце и чашечку. — Сказала лишка. Признаю.

Глава 22. Чайная церемония

Захожу в детскую Афинки.

Посреди комнаты низкий круглый столик. За ним на стульчиках рассажены куклы. По правую сторону от них на полу по-турецки сидит Герман с игрушечными чашечкой и блюдцем в руках. Напротив него — деловая выбражуля Афинка, которая, оттопырив мизинчик, подносит чашку к губым.

Где она научилась оттопыренному мизинцу? Я такому точно не учила. Смотрю на Германа и вздыхаю.

Он тоже оттопырил мизинец. Ну, теперь все ясно.

Прохожу к столику и опускаюсь на белый ковер с толстым, густым и мягким ворсом.

— Папа, налей маме чай, — с наигранной строгостью и высокомерием говорит Афина.

— Да, миледи, — ласково отвечает Герман.

Отставляет свою чашечку на блюдце и подхватывает игрушечный чайник. Смотрю на Германа и медленно моргаю, намекая свои усталым выражением лица, что я сдаюсь.

По крайней мере, на сегодня я принимаю поражение.

— У нас тут жасминовый чай, — невозмутимо вещает Герман и подносит пустой чайник к моей чашечке. — Волосами единорога.

Несколько секунд недоуменного молчания, и я спрашиваю:

— Что?

— С волосами единорога, — Герман наклоняет чайник и поднимает взгляд, от которого у меня сердце ухает куда-то в кишки. — Мне сказали, что волосы единорога сладкие.

— Да, — серьезно кивает Афинка. — Они вместо сахара.

Мой зрительный контакт с черными глазами Германа слишком затягивается. Руки слабеют.

Я выдыхаю, сглатываю и моргаю, чтобы затем перевести взгляд на Афинку, которая причмокивает в игрушечную чашечку:

— Вкусный чай.

Моя маленькая крошка.

Игры в кукол с отцом не должны быть для нее событием или праздником, как сейчас. Сладкая моя булочка.

Сердце пронизывает острая нить сожаления, что у нас в семье случилось вот так.

— Продегуйстируйте, мадам, чай с единорожьими волосами, — Герман отставляет чайник. — Заварен по особу рецепту, — подмигивает Афинке, которая смущенно хихикает в чашечку и довольно щурится.

А после кокетливо протягивает чашечку:

— Еще.

— Конечно, миледи.

Если я