В самое сердце, или Любовь без правил - Анна Яфор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Егор неожиданно опускает взгляд к моим ногам и выдает что-то нечленораздельное. А в следующее мгновенье опускается на колени, и я вздрагиваю, когда ощущаю, как его пальцы касаются щиколотки. По телу будто проходит разряд тока. Расползается вверх от его руки, горячит кожу, вызывая целый столп восхитительных мурашек. Сердце делает кульбит, взлетает к горлу, а потом ухает куда-то вниз. Может, у меня как-то неправильно расположены эрогенные зоны? Иначе с чего бы так реагировать на простое прикосновение? Да, никто и никогда раньше не трогал за ноги, но это все равно не объясняет ни сбившееся дыхание, ни совершенно безумное желание продлить мгновенье его близости как можно дольше.
— У тебя кровь, — он хмурится, тянет сильнее, вынуждая оторвать ногу от земли, выуживает из кармана платок и с силой прижимает к поврежденному месту. И я снова вздрагиваю, теперь уже от боли. Она как-то резко дает о себе знать, прошивая от ступни до бедра. Ткань быстро темнеет, и я в ужасе приоткрываю рот. Как могла ничего не заметить? Столько пробежала, еще и умудрилась возбудиться, с такой-то раной…
— Пойдем скорее, — Егор распрямляется, снова заглядывая мне в глаза. — Надо обработать и нормально перевязать, — и, прежде чем я успеваю хоть как-то отреагировать, подхватывает меня на руки и быстрыми, уверенными шагами направляется к дому.
Глава 11
Наверное, следовало бы вырваться, как-то воспротивиться Егору, но у меня не получается. Обвиваю его шею, прикрываю глаза, прижимаясь к груди, и замираю, мечтая о том, чтобы это время длилось как можно дольше.
Чувствую его запах, ощущаю, как совсем рядом бьется сердце, и желанный, такой нужный покой все-таки снисходит. Тают остатки страха и волнения от увиденного у бассейна, и вообще все заботы как будто отступают.
Меня никто никогда не брал на руки, разве что в детстве, когда еще был жив отец, но память не сохранила этих моментов. Егор такой высокий, он идет быстро, и земля достаточно далеко, как еще не было ни разу в жизни. Кажется, что я лечу. Вознеслась над проблемами, и словно кто-то другой взялся их решать. Даже боль в ноге становится слабее.
Теплое дыхание касается моего виска. Губы Егора совсем близко, я могла бы дотянуться до них, если бы осмелилась. Конечно, не сделаю ничего подобного, но даже просто такая близость значит очень много.
Не помню, когда хоть кому-то было бы не все равно, что со мной. Родителей нет давно, их черты практически стерлись из сознания. Вырастившая нас с Настей тетка заботилась о том, чтобы мы были сыты, одеты и прилично учились. Но она никогда не дула на разбитые коленки и не жалела, когда что-то начинало болеть. Мы с сестрой хорошо знали, где в доме аптечка и какие средства в каких ситуациях надо принимать.
А когда с Настей случилась беда, тоже не к кому было обратиться. Мне пришлось повзрослеть слишком рано и принимать решения самостоятельно.
Сестра этого не оценила. Нет, я не ждала благодарности, ее жизнь и относительное здоровье стали лучшей наградой, но где-то глубоко внутри все равно гнездилась потребность поделиться своими переживаниями хоть с кем-то. Чтобы я хоть кому-то оказалась не безразлична.
Егор входит в дом, но идет не в мою комнату — в свою. Я впервые оказываюсь в ней, жмурюсь от яркого света и сразу чувствую потерянность, стоит ему только опустить меня, усаживая в кресло. Почему дорога из сада оказалась такой короткой?
Без него пусто и холодно, я обхватываю себя руками, пытаясь согреться. Но когда он снова оказывается у моих ног с ватой, бинтами и какими-то пузырьками, становится неловко.
Эйфория уходит, и я медленно трезвею, осознавая абсурдность ситуации. Сейчас глубокая ночь, я в комнате сына хозяина, наедине с ним. И только что видела что-то совершенно непристойное. И ведь не только я: наверняка Егор тоже был свидетелем сцены у бассейна. Понимает, что влезла туда, куда не должна была. Я здесь, чтобы заниматься с его братом, а не шляться ночами, обнажая чужие секреты.
Но он не упрекает. В обращенном ко мне взгляде — ни капли осуждения. Там тепло и участие. И еще что-то, определение чему не могу найти. Но это что-то мне нравится, так сильно, вопреки всем законам разума. И я не сбегаю, остаюсь сидеть неподвижно.
Еще и позволяю ему обработать рану. Закусываю губу, когда он щедро поливает ногу пахучей травяной жидкостью, потому что начинает сильно щипать. А его руки как будто дрожат, в глазах мелькает вина.
— Прости… Знаю, что больно, но обязательно надо обработать. Потерпи немного…
Моя ступня тонет в его больших ладонях, теплых, сильных и одновременно таких нежных, что у меня щемит сердце. Егор дует на ранку, осторожно касается пальцами кожи вокруг нее, будто поглаживая, и боль в самом деле отступает. От его рук вверх по телу ползут мурашки. Мне снова хочется остановить время. Чтобы он оставался рядом, дотрагивался с такой осторожностью, словно я хрупкая фарфоровая статуэтка, которую нельзя сломать. Хочу чувствовать легкую струйку воздуха, стекающую с его губ и опускающуюся на меня. Словно нежная, невесомая ласка. Молча слежу, как он умело бинтует ногу, и понимаю, что хочу еще прикосновений. Больше, сильнее. Чтобы не останавливался. Не отпускал.
— Вот и все, — он завязывает узелок на повязке и впервые за это время чуть улыбается. По-прежнему виновато, как будто извиняясь, что причинил боль. И все еще не убирает ладонь, продолжая поддерживать забинтованную ногу.
— Спасибо, — шевелю губами в ответ, боясь, что сейчас все закончится. Но Егор снова становится серьезным. Не отрывая от меня взгляд, на ощупь ведет подушечками пальцев, чертит дорожку от