Девушка, которая искала чужую тень - Давид Лагеркранц

Пациентка, ранее известная из Реестра изучения генетики и среды (РИГС). Принимала участие в Проекте 9 (результат: неудовлетворительный). Решение о помещении в приемную семью, принятое профессором социологии доктором Мартином Стейнбергом, нереализуемо: пациентка проявляет склонность к побегам и отличается исключительной изобретательностью. Подробнее – см. инцидент с Г. в квартире на Лундагатан: пациентка бежала из дома в возрасте шести лет.

Шесть лет? Не об этом ли «инциденте» Лисбет говорила ему в тюрьме? И кто в таком случае фигурирует под литерой Г, женщина с родимым пятном на шее? Возможно, хотя утверждать трудно. Он еще раз перечитал записку и не смог удержаться от улыбки. «Отличается исключительной изобретательностью», – пишет Телеборьян. Есть вещи, очевидные даже идиоту. Хотя оснований для веселья мало. Если верить этой записке, Лисбет хотели забрать из семьи уже в раннем детстве.

Мать, Агнета Саландер, определена в интернат в Эппельвикене – тяжелое повреждение мозга вследствие удара по голове. Ранее встречалась с психологом Хильдой фон Кантерборг, которая, нарушив врачебную этику, рассказала ей о секретных списках. От дальнейшего общения с пациентами отстранена. О прочих мерах – см. у профессора Стейнберга и Г.

Мартин Стейнберг? Хольгер задумался. Имя показалось ему знакомым. Не без усилий – что ему сейчас давалось без усилий? – Пальмгрен набрал его на мобильнике в «Гугле». Ну, конечно… Как же он мог забыть? Хотя друзьями они с Мартином Стейнбергом никогда не были. В первый раз их пути пересеклись лет двадцать пять тому назад. Не кто иной, как Стейнберг, выступал экспертом по делу одного парня, которого обвиняли в нанесении телесных повреждений собственному отцу. Хольгер защищал его в суде и страшно обрадовался, когда Стейнберг встал на его сторону. Он ведь уже тогда был членом престижных комитетов и комиссий. Его методы многие называли устаревшими и негибкими, но в тот раз они сработали. Клиент Пальмгрена был оправдан. Тогда они выпили по бокалу вина с Мартином Стейнбергом и потом время от времени встречались и всегда тепло приветствовали друг друга. Кто знает, может, и на этот раз Хольгеру удастся выудить из Стейнберга что-нибудь полезное?

Старик размышлял, лежа в постели с кипой бумаг на груди. Что, если позвонить ему прямо сейчас? Пока Хольгер взвешивал все «за» и «против», морфиновый пластырь начал действовать. Боль в бедре поутихла, словно теперь в мышцы вонзали не ножи, а тоненькие иголочки. Он должен был перебороть себя, ведь Лисбет просила… Теперь у него на руках документы, осталось разработать новую стратегию. Хольгер набрал номер и, пока шли сигналы, смотрел на часы. Двадцать минут одиннадцатого – поздновато для звонка. Хотя ему звонили и позже… В любом случае он должен быть предельно осторожен.

Его размышления прервал голос Стейнберга – настолько уверенный и властный, что Хольгер сразу смутился. Он извинился, представился. Стейнберг не выказывал ни раздражения, ни неудовольствия. Выслушав поздравления Хольгера с многочисленными премиями и назначениями, о которых только что узнал из «Википедии», профессор проявил взаимную вежливость и осведомился о его здоровье.

– Что вам на это сказать? – рассмеялся старик. – В мои годы радуешься любой болячке – хоть так понимаешь, что жив.

Мартин Стейнберг рассмеялся вместе с ним. Потом пришло время воспоминаний о прошлом. И только после этого Хольгер перешел к делу. Один из его клиентов, сказал он, заинтересовался работой профессора Стейнберга с так называемым Реестром. Лишь произнеся это слово, Хольгер понял, что ошибся. Стейнберг не то чтобы испугался, но сразу занервничал.

– Не понимаю, о чем вы, – перебил он Пальмгрена.

– В самом деле? – удивился Хольгер. – Но здесь черным по белому написано…

– Где написано?

– В бумагах, которые я держу в руках.

Уверенность вмиг выветрилась из голоса Пальмгрена, теперь он как будто оправдывался.

– Но что именно там сказано? – продолжал наседать профессор.

– Для этого я должен присмотреться внимательнее.

– Вам непременно надо это сделать.

– Уж не путаю ли я чего… знаете, такое бывает со стариками.

– Бывает, – согласился Стейнберг все в том же натянуто-шутливом тоне.

Профессор нервничал и безуспешно пытался это скрыть. Но хуже всего было то, что он прекрасно осознавал безуспешность этих попыток.

– Не исключено, что и в бумагах допущена какая-то ошибка, – подливал он масла в огонь. – А что за клиент?

Хольгер пробормотал, что этого сказать не может. Теперь он лишь выжидал момент, чтобы прекратить неприятный разговор. Но, не успев положить трубку, старик уже понял, что беседа в любом случае не останется без последствий. Как он только мог быть таким идиотом? Он хотел как лучше, но в результате только подставил себя.

Тем временем на Лильехольмен опустилась ночь. Бессильная злоба на самого себя вылилась в новый приступ боли в спине и бедрах. Хольмер Пальмгрен заохал – что за проклятье эта старость…

Глава 7

7 июня

Проснувшись рано утром в воскресенье, Микаэль Блумквист первым делом прошмыгнул на кухню, чтобы не будить Малин. Он надел джинсы и серую хлопковую рубашку, приготовил крепкий капучино и бутерброд и сел за стол, обложившись свежими газетами. Позавтракав, Микаэль включил компьютер и задумался. С чего начать? Он перерыл все, что только можно, – архивы, списки и базы данных, постановления судов, завещания, бухгалтерские книги и налоговые декларации. Он обходил ограничения доступа, пользуясь статусом журналиста, и умел отыскать лазейку даже в самых, казалось бы, безнадежных случаях. Но, сколько Блумквист ни рылся в мусорных баках – почти в буквальном смысле этого выражения, – сколько ни изучал старые фотографии, за которыми забирался в самые труднодоступные тайники, так и не смог обнаружить ни единого свидетельства об усыновленных или внебрачных детях в роду Маннхеймеров.

Он привык доверять журналистскому инстинкту – хотя до сих пор не мог понять, насколько это правильно. И сейчас этот инстинкт ясно подсказывал ему, что Ивар Эгрен неспроста обозвал Лео Маннхеймера «цыганом». На первый взгляд все это казалось в высшей степени странным. Уж коли речь шла о пресловутой «голубой крови», здесь Лео имел перед Эгреном все преимущества. В конце концов, он являлся отпрыском рода, известного по меньшей мере с XVII века. Очевидно, за этим оскорбительным эпитетом стояло нечто, что Микаэлю только предстояло выяснить.

Уже первые попытки навести справки в Сети вызвали у Блумквиста невольную улыбку. По какой-то непонятной причине поиски фамильных корней превратились в последнее время в нечто вроде общенационального движения. Интернет изобиловал сайтами, на которых выкладывались сканированные церковно-приходские книги, данные мигрантских служб, подушные переписи и генетические базы данных. Это было золотое дно, но только для тех, кто ищет предков в далеком историческом прошлом. Таким, при наличии денег и терпения, предоставлялась возможность сколь угодно долго отслеживать перемещения своих пращуров с континента на континент – вплоть до африканской прародины человечества.

Иначе обстояло дело с теми, кто попал в приемную семью в недалеком прошлом. В отношении таковых действовал семидесятилетний запрет на разглашение тайны усыновления, который мог быть снят лишь в исключительных случаях и только по решению суда. Хотя именно «исключительность» журналисты понимали по-своему. И Микаэль Блумквист знал не хуже, чем его не отличавшиеся особой деликатностью коллеги: на то и существуют запреты, чтобы их обходить.

Часы показывали половину восьмого. Малин все еще нежилась в двуспальной кровати, а над Риддарфьёрденом уже занимался солнечный день. На сегодня была назначена лекция Лео Маннхеймера в Музее фотографии, которую они с Малин собирались посетить. Но перед этим Микаэль должен был попытаться навести справки о Лео Маннхеймере. Выходной – не самое подходящее для этого время, почти все инстанции закрыты. Ко всему прочему Микаэль был вынужден признать, что после вчерашнего разговора с Малин он совершенно утратил симпатию к своему герою. Последнее, впрочем, не имело к делу никакого значения. Блумквист и не думал отступать. Первым делом следовало взять в государственном архиве церковно-приходскую книгу с записью о рождении Лео. Если Микаэлю откажут, у него будут основания для подозрений. Хотя совсем не обязательно. Церковно-приходские книги засекречивают по разным причинам. Микаэль должен идти дальше и сделать запрос на персональное досье Лео и его родителей. В персональных досье – которые засекречивают лишь в редких случаях – обычно имеются сведения о перемене места жительства. Если на момент рождения Лео он и Вивека с Херманом были приписаны к разным приходам, есть основания полагать, что они не являются его биологическими родителями. Прежде всего Микаэль имел в виду Вестерледский приход в Нокебю.