Три жизни (сборник) - М. Ларионов

И вот первое, чего даже предположить я не мог, когда представлял себе это в Москве: чем дольше я стоял у школы, тем сильнее чувствовал неудобство своего положения – оттого, как оно может показаться со стороны. В самом деле, что за странный обросший тип с бородой, с сумкой через плечо? – стоит и глазеет на всех, кто выходит из калитки, да ещё то и дело озирается по сторонам! Кого он тут высматривает?.. Правда, никто, как будто бы, не наблюдал за мной, и всё же не оставляло ощущение, что я привлекаю чьё-то прищуренное внимание. «А может, я жду свою дочку-первоклассницу! Кому какое дело! – вскипал оградительный протест. – Нет, это надо перебороть, подавить в себе!» И ещё одно в этой пробной проверке мелькнуло: а вдруг не узнаю или прогляжу! Ну, «не узнаю» – положим, исключено. А вот смотреть надо, конечно, в оба, и чуть в ком сходство – тут же идти следом и всматриваться. В сущности, гораздо больше это первое стояние обнадёжило меня. В чём я уверялся, живя и крепясь мыслями об этом в Москве, теперь дало силу яви: да, именно это и ничто другое, – разумное, ощутимо реальное.

Как только поток выходящих из калитки иссяк, я решил сразу заняться поисками школ – и начать, естественно, тут же, в районе Речного вокзала.

Энтузиазм и весёлость, с какими я собирался к отъезду в Москве, здесь придали мне силы необыкновенные. Я носился по улицам не чуя ног, на ходу всё замечал, смекал, угадывал, будто что включилось во мне. Над всем и над собой походя с задором подсмеивался, всё легко, иронически оценивал, моментально ориентировался – тут помогали и хождения того приезда. Была уверенная программа цели, а не беспомощно-суетливое шарение глазами по сторонам. И от этого захватывала восхитительная свобода действий…

В первый день находился в усталь. Но эта усталость не вызывала уныние, как в тот приезд, – в ней был результат: уже семь школ Комсомольска и близлежащих посёлков. Дело пошло.

Вечером я вышел на причал прогуляться. Незаметно вкрадывались сумерки, с воды вздохами обдавало пахнущей водорослями сыростью, воздух свежел, и хорошо было сидеть и смотреть вдаль на водохранилище, на зажигающиеся огни плотины, шлюзов, на Жигули, отчуждённо царившие над всем этим простором воды, жилья, сооружений, – и думать о том, что ещё предстояло сделать в ходе поисков, думать о ней… В привокзальном ресторане пела кафешантанная певичка под громыхающий джаз-банд, между песнями в перерывах слышался возбуждённый гул застолий, перезвяк вилок. А на причальной площадке в слабом отсвете вокзального помещения стояли и сидели парочки, бродили под ручку вдвоём и по нескольку девицы; компаниями, заполонив лавки или шатаясь беспутно, повесничали парни. Это была увеселённая ресторанной музыкой «точка гуляния» в Комсомольске, притягательная ещё и таинственной в темноте близостью огромной воды, тихо чмокающей здесь в причальную стенку, и огнями беспрерывной работы на этой воде тоже огромного сооружения.

Сейчас, когда настали спокойные минуты первого опамятования, я чувствовал, что всё во мне вновь всколыхнулось, – и увидел от этого, насколько всё-таки выцвело моё изначальное наболенное ощущение этих мест жизнью в Москве; занесённое пылью дней, стало «образом восприятия», который я безотчётно воспоминаниями частыми ещё ретушировал. Здесь же всё снялось, я возвращён в чистоту бывшего. И слышал в себе состояние рождества, как свечение души. Ведь теперь я знал, что тропы мои все меченые, и что одна из них мне уже определена. Оставалось только напасть на неё.

В этот вечер знал я уже и то, что если не найду – только потому, что не успею в этот приезд, – через месяц-полтора приеду опять. А пока начну искать, как начал поиски школ, прямо с этих прибрежных посёлков, а что останется времени – уже в Тольятти…

На следующее утро, вновь полон энергической лёгкости и жажды и азарта поисков, я отправился на дальнейшую разведку, представляя по дороге, как она сидит сейчас, ни о чём не догадываясь, в одной из школ, какие я уже знаю или узнаю сегодня, завтра, – уже она в этом круге, который замыкается, должен замкнуться. И вдруг, как гром, подозрение, о чём и помыслить я не мог: «А домой ли она приехала тогда! Не в гости ли? Ведь было ещё начало августа – вполне же могла на месяц приехать, скажем, к бабушке, как и я!» Шальная эта мысль в первый момент страшно осекла всю мою готовность, все усилия, как преградила путь; а главное, опять поднялась угроза никогда больше её не увидеть – и это после-то обретения уверенности и уже привыклости даже не сомневаться, что найду, увижу! Будто стреножило меня, еле шел. И ничего не приходило на ум против этого возможного коварства, ничего! Пустыми отрицаниями я тщился вернуть себе спокойствие и бодрость. «Во всяком случае, в гости или домой она приехала сюда, всё равно я смогу узнать только здесь, проверив все школы», – размыслил я наконец. Конечно, не исключены случайности: не дай Бог, она болеет в эти дни, или почему-либо придёт ко второму уроку – бесполезно было принимать их в расчёт, но сознавать их я боялся. Второй-то случай не беда – в конце концов, можно гулять у школ до второго и до третьего урока. А – если болеет? Или ещё что?.. Тут уж судьба не судьба!

То, что иного выхода нет, вернуло мне силы действовать, но не былую уверенность. Всё оставалось шатко, двойственно: отвратно было всё же обнаружить, что не от всех, оказывается, неожиданностей может защитить и сам этот действительно беспроигрышный способ поисков. На ходу стал вспоминать, как она уходила: с мальчишкой, в руках ведро, сумка (как сейчас вижу)… никто не встречает. «Нет, скорее так возвращаются домой, чем в гости приезжают», – сразу непроизвольно пришло так, и уже хотелось этим впечатлением памяти смешать, заглушить подозрение и просто верить, что да, конечно, она домой тогда приехала, верить не мучаясь сомнениями, что она где-то здесь и сидит сейчас на уроке в какой-то из школ.

С тем в течение дня и улеглось. Ушедши весь в поиски школ, я уже воспринимал всё так, как будто её жизнь где-то в этих местах – само собой разумеется… В этот день я изучал правобережный район Гидроузла, и прежде всего Жигулёвск.

Ещё с прошлого, впопыхах, наезда сюда затеплилась живительная симпатия сердца к этому городку. И сейчас такое же проникновение к нему и вновь ощущение, что вот здесь она очень может быть – какое-то особенное здесь, благодатное приволжское дрёмное спокойствие, тихость крон зелёных, уже где-где зажелтелых. Идёшь и отдыхаешь. Школы отыскивались легко, часто признаком их были разбредающиеся ребятишки в форме, с портфелями, мешочками для сменной обуви. У них же, мимоходом, я разузнавал, какой урок кончился, в котором часу начинаются занятия, в какую смену учатся старшеклассники (везде только в первую, оказывается); записывал в тетрадку, высчитывал время уроков с учётом перемен – и всё это с видом ответственного какого-нибудь научного работника – так, во всяком случае, должно быть, смотрелось со стороны. С каждой найденной школой росли, вопреки утреннему смятению, надежда, предприимчивость, удовлетворение.

Затем на автобусе, старом, разболтанном, – поставил уж крайним пунктом здесь – до Морквашей. Посёлок сей, пропылённо-серый и как-то нерасполагающе вытянутый рядом с какими-то не то базами, не то складами, сразу не приглянулся. «Здесь ли?» – апатично озирал я его, пытаясь, как и везде, установить вероятность её по характеру места. Но… не откликалось впечатлением. Две школы, небольшие, одна обшарпанней другой, пополнили мой список. Обратно до Жигулёвска решил пройти пешком, чтобы не пропустить почти сплошь заселённые места. Это уж так, «отбыл повинную», можно сказать.

Под вечер, возвратясь на левобережье, ещё заехал в посёлок Жигулёвское море, памятный тоскливым впечатленьем в последний тоскливый час того приезда. Всё-таки нет, здесь вряд ли. Но сам метод мой обязывал – записал и здешнюю, единственную школу.

Вечером я воодушевлённо колдовал над своей тетрадкой. Итог двух дней – все школы обширного района Гидроузла. Это по две школы в день – только-только успею в отпущенные мне здесь дни, если начать завтра. А именно завтра же и начать! Составил график – когда у какой школы дежурить. Ни един час не должен быть потерян: утром проверяю приход в одну школу, днём – конец первой смены в другой; во второй половине дня поиски школ в Тольятти, ещё мною и не проведанном, – это уже на следующий приезд, если не успею теперь. Впрочем, и к Тольятти старому я относился всё более скептически – то ли оттого, что узнал эти прибрежные места, которые, по близости к Волге, мне самому были милее; то ли вернейшее, чем рассудок, чутьё души – где-то здесь, казалось, в одном из этих посёлков (да скорее хоть в тех же Морквашах) она только и могла жить, моя девочка.

Снова и снова просматривал я свой график, как командующий проверяет по карте тактическое расположение войск накануне боя, и удивлённо сознавал и готовил себя к тому, что уже завтра (в который раз это завтра!) у одной из двух первых намеченных школ, представь себе, вникни, – могут прекратиться все поиски, все тревоги – уже завтра! Отвлечённый за эти дни беготнёй выискивания школ, я вдруг увидел словно невероятное – что вплотную приблизился к главному, чего ради всё это, от возникновения идеи до нынешнего дня, созревало и делалось. И моментальным волненьем предсчастья ополыхнуло меня…