Последняя пастораль - Алесь Адамович

— Ну, как твой Дельтаплан? Усыпила младенца? — спрашиваю весело. Что ж, примем все, как Ей видится: я — мудрый старец, они — счастливые дети.

— Да, спит. Смешной такой.

— Я и не подозревал, что в тебе прячется такая послушница.

— Не послушница — раба! Даже не понимала, какое это счастье — не иметь своей воли, во всем зависеть от чьего-то взгляда, интонации и мучительно и… даже не знаю, какое слово тут. Наверно, такой рабой своего ребенка бывает мать.

Все понятно и совсем не ново. Но как Она ухитряется видеть таким, каким стала его видеть, этого веселого солдафона?

— Не обижайся, — Ей надо говорить, говорить, для этого и прибегает, — и я все равно тебе благодарна, все равно!

Нет, сегодня уже смотрит по-другому. Вопросительно и с плохо скрываемой тревогой. Что-то замечает, видимо, опасное для них обоих. Не в разведку ли бегает? Но и не говорить о своем счастье — это выше Ее сил. На мой жалкий намек, что ведь и у нас было «что-то».

— Нет, это совсем, совсем не то! Ну как ты не поймешь? — Даже сердится, как ребенок, которого нарочно не хотят понять. И мне как тупице, которому понять и не дано — Меня нет! Просто нет! Есть лишь мы!

Вот те и на! Прежде именно это и мучило: что Ее нет, что все это не Она. Теперь «нет» — уже счастье. Но, конечно, Она о другом. В том-то и дело, что я понимаю Ее и понимаю, что с Ней случилось, что происходит, а потому и не хочу согласиться окончательно, что это так, именно так.

— Мне ничего больше в мире не надо! Нет, я понимаю, и наши неродившиеся дети, и все, о чем ты мне всегда говорил, что для тебя так важно и вообще… — все это я понимаю. Но на самом деле у меня все это уже есть — вот что такое любить!

Закончила поучающе и прямо-таки с уморительной категоричностью. Любовь бывает разная и у всех по-разному, но ее неотъемлемый признак — именно категоричность. И самая категоричная — первая любовь. Неужто и этого утешения для меня не существует, что Она просто снова полюбила? Не впервые, а снова.

— Ну что в нем такого? Нет, не думай, что я ревную. Хочу понять. Он что, такой…?

Она весело, прямо-таки радостно махнула рукой и засмеялась.

— Нет-нет, постой… — Я что-то уловил и не хочу это терять.

— А разве это имеет какое-то значение? — И добавила — Когда любишь.

— Чем все-таки он тебя околдовал?

— Не знаю. Мне кажется, я всегда любила его. Когда и не знала. Объявился, и я сразу признала.

— Ну, положим, не сразу.

— Да? Может быть, — не очень логично, но согласилась со мной.

Ей уже скучно со мной. Зашла за водопад и стаскивает с себя небесный свой костюм — решила искупаться. Отвернулась, и я ушел в сторону. И если подглядываю, то лишь по одной причине: мне показалось, и я все хочу убедиться — верно ли, что Она как-то округлилась в талии?..

И все вспоминаю, они просто в глазах у меня — два луча, которые увидел в ту электрическую ночь. Трепещущие, как мотылек, пытающийся сесть на пересечение проводов. Да, это из Нее вырвался ищущий луч, он мог упасть на кого угодно, мог и на меня, а затем, к Ней вернувшись, отраженной вспышкой Ее же и ослепить — любовью. Именно так это бывает: ослепляют не чьи-то достоинства, а собственная жажда любить, вдруг вырывающаяся из нас вот таким ищущим лучом. В человеке любовь созревает, как плод, вызревает — в этом я убежден. Может быть, я первый и последний это понял так окончательно. У некоторых единожды за целую жизнь, у других — несколько раз. Бывают и бесплодные. И кто подоспеет к этому моменту, примет луч на себя, пересечется с ним, тому плод и достанется. Подоспел Третий. А мог бы и кто другой. Вот это и обидно. Она убеждена в его «единственности», а я-то знаю, что нет у него тех преимуществ и прав передо мной, какие Она ему вручила.

Заспешила, засобиралась уходить, тонкое трико на Ней пятнистое от влаги, и чувствуется, как Ей хорошо, прохладно, — уносит себя такую туда, вниз, к нему.

— Он называет меня Мари-а! — вдруг вспомнила, засмеялась.

— Почему — Мария?

— Это тебе было безразлично, кто с тобой. Как ты меня еще не окрестил Матушкой Природой? А что, хорошее для женщины имя!

— Кстати, а тебе известно, что означает его фамилия Смит?

— А что означает?

— Этимологически очень простое: кузнец. Но если тебе это интересно — по-арабски оно означает Каин.

— Зачем ты? — Глянула враждебно, с вызовом. — Думаешь, я не вижу, не замечаю, как ты сверху следишь за нами?

— Неужто тебе, вам до того? Вот не думал.

— Я тебя прошу! О господи, как вас просить? Чем остановить?..

13

Боги припадали к Земле, как собаки, жались у стен. Иштар надрывалась от крика, как женщина в родовых муках; царица богов обливалась слезами и восклицала своим дивным голосом: «Да обратится в прах тот день, когда я в собрании богов накликала горе! Увы, это я накликала горе в собрании богов! Это я накликала смерть для уничтожения моих людей! Где они теперь — те, которых я призвала к жизни? Как рыбьей икрой кишит ими море».

Какой гад, какой я гад — и это прекрасно! Увидеть неуверенность, тревогу, страх в глазах, тебя унизивших и предавших, — что ж, оказывается, и это счастье. Пусть темное, черное, но счастье. Кому что, каждому свое! Будто лодка после многих часов удушья вновь обрела ход: двигаться значит жить, не важно уже, куда двигаться. Лишь бы не висеть беспомощно.

Я теперь живу от встречи до встречи, и всякий раз после каждого свидания тревога в Ней делается все сильнее, укореняется, Она уже и дважды на дню готова прибежать к водопаду, чтобы только убедиться, точно убедиться, что я не задумал плохого, не затеваю ничего. А я этим пользуюсь, вырываю у Нее новые встречи-свидания. Наловчился терзать, мучить Ее их счастьем, сея тревогу и неуверенность, боязнь потерять.

Нет, внешне все, как и прежде.

— Привет!

— О, ты здесь?

— Другого острова на этой Земле не осталось. Ладно. Ну как, еще не разлюбила?

— Нет.

— И он — нет?

— И он — нет. Зачем ты так? Я хотела, чтобы ты понял и не обижался. Это сильнее меня. Мне даже дети перестали сниться. Я хочу любви и ничего больше. А там пусть будет как будет! Ну нарожали бы еще одно племя таких же. Чем бы кончилось, если не тем же? Так пусть кончится один раз, но любовью. Если бы ты мог знать, что это такое, ты бы меня не упрекал.

— Где уж нам уж! — Господи, какая шелуха, нелепость все наши недавние обычные слова, фразы, все!

— Прости, но это — совсем, совсем другое! Не знаю, как сказать, объяснить.

— А то, что у нас было?

— Это было прекрасно! Я правду говорю. И я так благодарна. Но тут совсем, совсем другое!

— Хоть объясни нам, непосвященным.

— Даже не смогу. Ну вот: я хочу, больше всего на свете хочу ребеночка! Жить не могу без надежды, что он будет. Но я готова и не жить, а то, что во мне сейчас, не променяю… — Глянула умоляюще. — Можно? Я хочу тебя попросить.

— О чем?

— Ты следишь за каждым нашим шагом, я вижу. Помню об этом даже ночью.

— Можно без подробностей?

— Ну вот — какие у тебя сразу глаза стали! Прошу тебя, не делай ничего. Его-то я остановлю.

— А что я собираюсь делать? — удивился весело и фальшиво.

— Не знаю, но я все время жду чего-то.

Вдруг взглянула как-то даже заискивающе, жалко. Спросила, а лучше бы не спрашивала:

— Ты совсем разлюбил меня?

— Не я поменял шалаш.

— Знаешь, страшно, когда все-все — в чем-то одном. В ком-то одном. Потерял, отняли — и мир рухнул. Вы так легко жертвовали оттого, что не любили. Да, да, не любили.

— Что ж, дай бог тебе сохранить.

— Ты нехорошо это сказал.

— А было бы хорошо, если бы прямо на глазах у тебя — да вон туда, головой со скалы?

— Ты еще убедишься, что и я не такая и он совсем не такой, как ты думаешь. У нас совсем не те отношения, не заблуждайся!

О последнем Она оповестила с уморительной серьезностью.

— Вот чего уж не рассказывай, тем более бывшему любовнику!

— Ну конечно, у тебя одно на уме!

— А у него что — ни-ни? Он что?.. На самом деле?

Вгляделся в Нее и вдруг все понял. Вот тебе и Дельтаплан! С мужиками это случается: под боком всякие излучающие игрушки, а у него плюс еще близкий Космос. И вообще примеров немало — именно среди таких вот плечистых и мужественных на вид. Все это я не выговорил вслух, но, торжествующий гад, такой крик (пусть неслышный) издал, что Она даже вроде бы расслышала, вся съежилась, даже покраснела. Вот когда ко мне вернулась уверенность, я уже не говорю — громыхаю:

— Да вы что? Ладно он, но как ты можешь?

— А ты считал, что самка убежала к другому самцу? Это для вас невыносимее всего. Так вот успокойся!

— Наоборот, теперь-то и невозможно успокоиться. Она не слышит, Она о своем:

— Он ребенок, хотя с виду… Стесняется, будто мне это важно. Забрала бы в себя и носила, как кенгуренка!