Привидения в доме на Дорнкрацштрассе - Оллард Бибер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Незадолго до Кельна поезд вдруг остановился. По вагонам побежали люди в немецкой военной форме. Пассажиры испуганно переглядывались, спрашивая друг у друга причину остановки. Но никто ничего не знал и не понимал. Примерно через час всем было объявлено, что в связи с военным положением поезд дальше не пойдет. Будет сформирован обратный состав, и пассажиры через несколько часов смогут отправиться назад в Россию за счет немецких властей. Севрюгины, распахнув глаза, смотрели на немецкого офицера. По-немецки никто не понимал, но офицер, посмотрев на дочерей Павла Николаевича, вовремя сообразил и заговорил по-французски. И он не ошибся. Обе дочери бойко вступили в разговор. Обрадованный отец напряженно ждал. Старшая Анастасия наконец сказала:
– Отец, немецкий офицер говорит, что наша семья может остаться в Германии, – дочь запнулась и добавила, посмотрев сначала на отца, потом на мать. – Если мы, конечно, желаем. Господин офицер знает, что в России какие-то беспорядки.
Они остались. На платформе, возле кучи багажа, Павел Николаевич, окруженный дочерьми, изучал карту Германии. От станции, где их высадили, ближайшим городом, о котором что-то слышал Павел Николаевич, был Висбаден. А что он о нем слышал? Старшая Анастасия сказала:
– Как же отец? Этот город любили русские Достоевский и Тургенев.
Слова дочери произвели магическое действие. Решение было принято. Семейство кое-как добралось до Висбадена и разместилось в отеле, название которого так и не отложилось в голове взвинченного произошедшим Павла Николаевича.
А вскоре бывший фабрикант Севрюгин, разобравшись в обстановке, купил дом в предместье Висбадена Игштадте.
9
Преступники, безусловно, продолжали творить свои черные дела, но живые жертвы их преступлений не спешили обратиться к сыщику Максу Вундерлиху за справедливым возмездием. В последний раз к кнопке в бронзовом обрамлении прикасалась рука Катрин Бергер, его потенциальной новой помощницы. Сейчас она, пожалуй, сидит в университете на каком-нибудь семинаре, а у него нет никаких оснований позвонить ей и предложить "выйти на работу". Как будущему следователю ей пока не за кем следовать.
Отсутствие клиентов напрягало его. Появись сейчас хотя бы какой-нибудь со своим хотя бы каким-нибудь делом, он был бы бесконечно счастлив. Тогда бы в голову не лезли всякие посторонние мысли, побуждающие к очередному сеансу философствования, который мог иногда так разбросать мозги, что после завершения сеанса их приходилось долго собирать, прежде чем они вновь приобретали способность к концентрации на конкретном деле. Вот, например, рассуждения о судьбе убитого в 45-м русского тоже можно отнести к категории посторонних мыслей, и, слава богу, не без помощи Катрин Бергер ему удалось избавиться от этого наваждения. Или не удалось? Помощница обещала при случае что-нибудь разузнать. Ну и пусть разузнает. Какое ему теперь до этого дело? Найдет она какого-нибудь потомка или не найдет – какое благо и кому будет принесено через столько лет? Есть ли сегодня кому-то до этого дело? Но это там, в России… Ниточка-то тянется отсюда, из Германии. А сыщик Вундерлих так и не попытался потянуть за ее конец, который находится в Висбадене, где-то на Дорнкрацштрассе. Там тоже еще могут жить потомки того, кто написал то письмо в Россию. В каком это было году? Неизвестно. Можно лишь утверждать, что это случилось до 45-го. Даже, наверное, до 42-го. Ведь этот русский мог попасть на фронт примерно в это время. Макс ущипнул себя за мочку уха. Его снова понесло. Какая разница, когда было отправлено письмо. Его снова завертел вихрь посторонних мыслей. Бегом, бегом отсюда. Никакой Дорнкрацштрассе, никаких германских потомков… Зачем думать о них? Им точно все равно, что произошло с русским из 45-го. О мозг, чем остановить твою пустую работу? Только другой более рациональной…
Макс встал из-за стола, прикурил сигарету. Нервно заходил по комнате – четыре шага до сейфа, потом обратно до стола и четыре шага до окна. За окном шумела Шиллерштрассе. Люди сновали туда и сюда, и им было все равно, что творится в душе сыщика Вундерлиха. Почему он так разволновался? Может быть, виновато одиночество, в котором он, по сути, постоянно жил? Раньше у него была Мартина. В такие минуты он всегда мог позвонить ей, и через полчаса она уже входила в комнату с ее обычным "Хай, Максик". Катрин Бергер не позвонишь: между ними еще нет доверительных отношений. Что он такое вообще смеет думать? Между ними еще нет никаких отношений. Они едва знакомы. Он плюхнулся на диван, и в это время зазвонил офисный телефон. И это было очень кстати для его измотанной нервной системы.
К его крайнему удивлению в трубке он услышал знакомое мягкое жужжание. Вот это фокус – почти телепатия! Бесстрастно ответил:
– Слушаю вас, фрау Бергер.
Голос помощницы демонстрировал легкое волнение.
– Господин Вундерлих, помните, я говорила вам, что планирую поездку в Россию?
– Безусловно, фрау Бергер.
– Так вот обстоятельства сложились так, что я уже должна туда отправиться.
– Можете отправляться, у нас по-прежнему нет новых клиентов, а если кто-нибудь появится, то я, как всегда, займусь им самостоятельно.
Она зажужжала еще взволнованнее:
– Я не об этом. Я по поводу вашей истории, я ведь обещала при возможности что-нибудь разузнать.
– Вы об этом, Катрин? Если честно, я перестал уже об этом думать. Вы убедили меня в бесполезности затеи. И знаете, почему?
– Почему, господин Вундерлих?
– Потому что, даже если вы кого-то найдете, этой персоне вряд ли будет интересно то, что вы сообщите. Прошло столько лет, а люди не живут прошлым.
– А я считаю, что прошлое всегда с нами.
Макс замолчал, переваривая сказанное ею. А она не просто будущий следователь, она еще и философ. Она чем-то похожа на него. Хорошо это или плохо для их сотрудничества? Трубка осторожно покашляла, и он сказал:
– Я здесь, Катрин. Не могу вам запретить. Если хотите, попробуйте.
– Тогда я сейчас заеду к вам в офис. Хотелось бы обсудить детали.
– Я жду, – сказал Макс и положил трубку. Он почувствовал жгучий стыд за собственные кривляния перед студенткой. Он, видите ли, перестал даже думать… Черта с два тебе все это безразлично. Тебя же
