В дальних водах и странах. т. 2 - Всеволод Крестовский

Надо же, однако, дать вам некоторое понятие о заведенном порядке жизни на военном судне в море. Для этого, самое лучшее, я обращусь к помощи "вахтенного журнала", исключив из него только то, что чересчур уже специально, и сопроводив кое-что своими замечаниями и пояснениями. Вот что записано в вахтенном журнале крейсера "Африка" под 4 числом сентября 1880 года:

"В половине одиннадцатого часа по полуночи пары были готовы. Вызвали всех наверх с якоря сниматься. В одиннадцать часов снялись, дали ход машине и пошли в море. В пятьдесят пять минут двенадцатого, пройдя меридиан маяка Иво-Симо, в расстоянии двух с половиной кабельтовых [9], взяли курс по главному компасу на SWtW".

"В двенадцать часов прошли параллель того же маяка в расстоянии одной итальянской мили. Поставили фор-трисель, фор-стеньги-стаксель[10]. Дали команде вино и обедать".

"По наблюдениям в полдень, направление ветра было NW, сила его 2 балла [11], ход шесть узлов [12] при пятидесяти двух оборотах винта в минуту. Состояние погоды и неба — ясно, [13] [14], состояние моря 1 (тихое). Высота барометра 30,03, температура наружного воздуха +22 1 /2 °, температура моря +23°. Высота воды в трюме семь дюймов, температура угольных ящиков +21°/+25°. Давление пара 65 фунтов."

Подобные наблюдения на судне повторяются во время хода по нескольку рад в сутки, а именно: в полдень, в три часа пополудни, в восемь часов вечера, в полночь, в четыре часа пополуночи и в девять часов утра.

"В пятьдесят минут первого часа дня обрасопили [15] реи по ветру. В два часа разбудили команду и дали чай. В три часа поставили грот-трисель и крюйс-стеньги-стаксель. [16] Взяли курс по главному компасу на SW 65°. В двадцать минут четвертого часа развели команду по судовым работам. В пять часов окончили все работы. В четверть шестого пробили боевую тревогу для поверки расписаний абордажного и пожарного. В сорок минут шестого команда из белых рубах переоделась в синие (фланелевые). В шесть часов дали ей вино и ужин".

Любопытно наблюдать процедуру раздачи людям винной порции. К шести часам дня "баталер", то есть унтер-офицер, принимающий и выдающий на корабле провизию и ведущий ее отчетность, появляется на верхней палубе в сопровождении двух очередных матросов, которые бережно несут за ним большую луженую "ендову" (лохань), наполненную ромом, и ставят ее на шканцах перед рубкой. Аромат крепкого рома разливается в окружающем воздухе. В одной руке у баталера мерная чарка, равняющаяся вместимостью доброму стакану, в другой карандаш и форменная книга, где он отмечает палочками и крестиками пьющих и непьющих. Последние вместо своей порции получают при общем периодическом расчете известную сумму денег, в зависимости от стоимости рома (обыкновенно по пяти копеек за каждую чарку).

Как только ендова поставлена на палубу, вокруг нее собираются все боцмана [17] и с некоторым душевным томлением поглядывают то на ром, то на мостик, в приятном ожидании, когда стоящий там вахтенный лейтенант отдаст им приказание "свистать к вину". Вот бьют в колокол "четыре склянки", что по сухопутному означает шесть часов дня [18], и вслед за тем ожидаемое приказание отдано. Тотчас же все боцманы дружно и что есть мочи принимаются свистать в свои оловянные "морские" свистки, висящие у них на шее на длинных медных цепочках и заливаются на все тоны по несколько раз протяжными посвистами. Это у матросов называется "соловьи поют". Как только "соловьи" пропели, на шканцы высыпает из жилой палубы толпа матросов, и баталер передает чарку старшему боцману. Тот зачерпывает ею до верху из ендовы и, выпив, передает по старшинству второму по себе чину. Таким образом, сначала "кушает" начальство, господа боцманы и прочие боцманского ранга люди, а затем уже приходит очередь матросов, начиная с марсовых, потом "первостатейных" [19], и далее, которых баталер выкликает по списку. Но люди так уже хорошо знают каждый свою очередь, что баталер может и не утруждать себя выкличкой: ни один не ошибется, — успевай только отмечать палочки да крестики!

Замечательно, что весь процесс выпивания матросы проделывают в высшей степени серьезно, словно совершая некий акт великой важности, причем на каждой физиономии отпечатлевается самое солидное, чинное и сосредоточенное выражение. Каждый приступает к чарке не иначе, как сняв предварительно шапку, и большинство, за исключением лишь некоторых финнов и эстов, да и то не всех, еще и крестится при этом. Пьют они, разумеется, без запинки, залпом, даже и глазом не моргнув, после чего каждый крякнет, оботрет рукавом усы, сделает неведому кому общий поклон и передает чарку следующему. Последним "кушает" баталер, и затем ендова немедленно же убирается до следующих "соловьев". Так неизменно повторяется это по два раза в сутки, под какими бы широтами наш матрос ни плавал. Даже зной Красного моря, по-видимому, не оказывает на него в этом отношении никакого влияния, что объясняется впрочем, тою усиленно-деятельною, трудовою жизнью, какую ведет матрос на судне. А кто уж не пьет, тот все равно нигде пить не станет, даже и в Ледовитом океане. Ром, надо отдать ему справедливость, на наших военных судах всегда бывает отличный, крепкий и душистый. "Горлодер первый сорт, такой, что ах… просто бархат", — говорят о нем матросы, для которых, по замечанию одного старого моряка, и спиртомера никакого не нужно: надлежащую крепость каждый из них безошибочно определит "по горломеру".

"В пять минут седьмого часа прошли мы меридиан маяка Озе-Саки в девяти итальянских милях и взяли курс по компасу NW 83°. В половине восьмого дали команде койки".

Я нарочно заглянул в жилую палубу, чтобы посмотреть, как управляются люди с этим спальным приспособлением. Каждая койка состоит из достаточно длинного и широкого полотнища, которое на веревочках собирается к двум кольцам, от коих подвешивается под потолок вроде люльки или гамака на толстых веревках; а чтобы в койке человека не сдавливало, то в концах ее вставляются деревянные распорки. Спать в такой постели, говорят, очень удобно, но нужна некоторая привычка. На каждую койку выдается подушка и тюфяк, набитый мелкою пробкой и служащий при случае спасательным поясом; кроме того, простыни и байковое одеяло. Всю снятую с себя одежду матрос подкладывает к себе под голову, чтобы в каждую минуту быть готовым по первой тревоге. Тут же в койке он одевается и спрыгивает на пол. Койки подвешиваются под бимсы7 правильными рядами в несколько шеренг, смотря по числу команды, и каждый человек раз навсегда знает определенное ему место.

"В половине девятого маяк Озе-Саки скрылся на NO 80° и прекратили огонь под камбузом".

Вот и еще одно незнакомое для сухопутного читателя слово. Камбуз — это судовая кухня, состоящая из большой медной печи с плитой и котлами, в одном из коих греется пресная вода для чая, и раз что камбуз потушен, этого напитка до следующего утра уже не получишь. У камбуза, обыкновенно, любимейшее место каждого матроса: это нечто вроде клуба, где в свободные часы люди любят покалякать, а в холодное время погреться, и, частным образом, по благоизволению "кока", то есть повара-кошевара, "побаловаться" собственным чайком, у кого есть в запасе. Пища в камбузе готовится с помощью пара.

После вечерней чарки и по спуске флага, часть команды, свободная от службы, обыкновенно собирается на баке (в носовой части судна) подышать вечернею прохладой, покурить и поиграть "в линьки", а иногда песенники составят там круг и начинается под хоровую песню бойкая пляска "вприсядку с вывертом". Тут уже для команды находится ее действительный клуб, потому что курить, например, можно только на баке, ради чего там имеется фитиль в фонаре и ставится ведро с водой для вытряхивания золы из "носогреек" и бросания окурков. Игра "в линьки", кажись, одна из самых любимых между матросами. Кому первому подставить свою спину под жгут обыкновенно решается жребием, а иногда и "по назначению", если подвернется молодой, неопытный и добродушный матросик. Вынувший жребий нагибается вперед и кладет свою голову в колени сидящего на чем-нибудь матроса, который заслоняет ее с боков ладонями так, чтобы тот ничего не мог видеть. Играющие при этом собираются в кружок, и кто-нибудь из охотников ударяет жеребьяка по ляжкам коротким пеньковым жгутом или просто рукой. Жеребьяк должен угадать, кто именно его "попотчевал", и если угадает, то ударивший беспрекословно обязан заменить его собой, а если нет, жеребьяк продолжает подвергаться тому же испытанию, пока не выручит его счастливая угадка. "Угощают" же в это время разные охотники, причем только строго наблюдается, чтоб удар наносил кто-нибудь один, а не двое или трое разом. Если же в увлечении игрой случится такая оплошность, то проштрафившегося без разговоров отправляют на место жеребьяка. На силу шлепка игроки не обижаются и говорят, что им "кровь полирует". Но замечательно, до чего иные из них наметываются угадывать по силе и характеру удара, кто именно нанес его; угадывают сразу и почти без промаха, даже не поднимая головы, что всегда служит для товарищей источником веселого смеха. Очевидно, что для этого нужен предварительно большой практический опыт. Но некоторые угадывают еще и по физиономии, для чего испытуемый имеет право после каждого удара встать и окинуть взглядом лица стоящих вокруг его товарищей. Обыкновенно ударивший тотчас же состроит себе самую невинную или равнодушную рожу, но тут-то притворщик и выдает себя по глазам, с которыми не всякий умеет сладить. В это же время другие обыкновенно стараются сбить угадчика с толку, строя себе нарочно такие физиономии, которые явно стремятся выразить, что это, мол, я тебя так попотчевал. Но опытный игрок на такую штуку не поддается, а ищет "глаза настоящие". Так продолжаются у них эти игры или песни до раздачи коек. Перед этою раздачей команда по свистку выстраивается на шканцах и вся общим хором поет вечернюю молитву — "Отче наш" и "Спаси Господи люди Твоя", после чего, за исключением вахтенной части, люди разбирают свои койки и укладываются спать в жилой палубе.