После полуночи - Юрий Красавин

— А что ты просишь для себя? — спросил шедший одесную от Старца. — Сокрушения врагов? Богатства? Многолетней жизни?

Я мог его видеть совсем близко: Он был лет тридцати, строен, голубоглаз, с молодыми руками, с молодой бородкой — пожалуй, не похож на свои многочисленные изображения. А впрочем, в какой-то мере и похож.

Я смутился и промедлил с ответом, потом сказал:

— Если что-то и нужно мне, Господи, то потому лишь, что это нужно им.

Тут я кивнул вниз — мы были как раз над Новой Корчевой.

— Городок наш погряз в суете и безветрии, в злобе и корысти — это безмерно удручает меня. Здесь жируют мерзавец и плут, здесь ликуют прохвост и бездельник. Люди утратили понятие о цели и смысле своего существования; живут, как трава растет…

Всего на миг остановились Они над Новой Корчевой, глядя вниз, но этот миг вместил в себя разговор, потребовавший от меня напряжения всех сил.

— У них должны быть благородные стремления, — говорил я, — чистые помыслы, взаимная любовь и любовь к земле, на которой они живут.

Доныне владеет мной волнение, не позволившее мне выразиться достойнее.

— Почему Ты, Господи, так редко посещаешь нас? — спрашивал я не с упреком или укоризной, а с сожалением и мольбой. — Мы неразумны, легко впадаем в заблуждение — то не вина, а беда наша! Не гневайся на нас… поговори с людьми, выслушай их. Одного Твоего появления будет достаточно, чтобы люди уразумели Добро и Зло, приобщились к Истине, чтоб просияли они…

Присные легко засмеялись: мол, экий младенчески наивный человек! — но я продолжал: — Прости меня, если скажу: Ты создал нас по образу и подобию своему, но оставил без постоянного отеческого наставления, без присмотра и поучения. Или в том промысел Твой, которого мы не в силах постичь?

Кажется, я был слишком дерзок, и женщина, стоявшая ошую от Господа, что-то сказала Ему, должно быть, предупреждая возможный гнев.

— Ведь раньше, Отче наш, ты был ближе к людям — так свидетельствует Библия. Ты обращался к нам непосредственно, и мы слышали Твой глас. Явись у нас в Новой Корчеве, сиротском городе, не имеющем храма.

— А кто тут окормляет моим именем паству? — спросил Старец, обращаясь к присным.

— Отче, — сказали Ему, — тут несколько священников в подгородной Ильинской церкви, но все в своих руках держит один. Он суетен и грешен, увлечен сугубо мирскими, очень личными карьерными делами. Увы, он нарушает Твои заветы слишком часто!

Старец нахмурился, и ропот среди присных смолк. Наступила краткая пауза, после которой были произнесены слова, не для моего слуха предназначенные, потому я их не слышал.

— Закончил ли ты свои земные дела? — спросил меня Старец, как показалось мне, вполне благосклонно.

— Нет, Отче, он еще не завершил их, — сказал стоявший одесную и видевший мое смущение.

Почему-то с ясностью запомнилась мне его рука — словно в камень, врезалась в память мою! Она была тонка в кисти, с удлиненными чуткими пальцами, словно бы измождена, но в ней была сила — это от ее взмаха плеснула вода в Волге, местами обнажая дно.

— Возвращайся, — сказано было мне, и великое шествие продолжалось.

Ветра не было, но волосы и складки их одежд отвевались… наверно, напряжением света, однако совсем как дуновением ветра.

Они уходили от меня, от Новой Корчевы, и от земли, подобно тому, как удаляется залетевшая из глубин космоса комета. И вот странность: самое большое воздействие на меня произвели не услышанные мною слова и даже, может быть, не лицезрение небожителей / я все-таки не мог воспринимать их во всей полноте/, и не свет, исходивший от Них — меня совершенно потрясло это шествие: казалось, Земля прогибается, леса шумят, как при сильнейшей буре, и Волга выплескивается из берегов… сам же неостановимый ритм шествия был прекрасен.

Как-то вдруг, ничего не успев осознать, я оказался на главной улице Новой Корчевы, возле того злополучного фонарного столба. Тут стояла машина, светила фарами на мое нелепо лежащее тело. Как я понял, «скорая помощь» просто ехала мимо и вот заметила совершенно случайно, остановилась.

— Нет, не пьяный, — сказал врач, склонившийся надо мной.

Девушка в белом халате, должно быть, медсестра, держала запястье моей руки.

— Пульса нет, — сказала она.

— Открытый перелом голени… Толя, давай носилки!

Шофер вышел из кабины, открыл задние дверцы, грохнул носилками.

— Холодный, — сказала медсестра. — Можно сразу в морг.

Врач потрогал пальцами мою шею.

— Вроде, что-то есть, — возразил он. — Только слабо очень.

Они уложили меня на носилки. Я застонал от сокрушительной, все подавляющей боли. Но еще через мгновение восстал… опять на уровень птичьего полета.

Далее случилось вот что: рядом со мной оказалась… Вита. Но не в плаще и не в комнатных тапочках — она была сгущением облака, в «поднебесном» виде, как и я сам.

— Куда вы исчезли? — спрашивала она встревоженно. — Я видела вас мельком там, когда провожала эту девочку. А потом вы пропали.

— Был призван, — кратко объяснил я. — Но почему, почему ты здесь?!

— Убили, — сказала она просто и довольно равнодушно. — Впрочем, нет: я сорвалась с балкона, значит, не убита, а просто погибла. Несчастный случай. Муж кинулся… он был с ножом. Я испугалась, хотела перелезть на соседний балкон… Я и раньше так делала, когда он напивался и буянил. Но сегодня дождь, перила мокрые… нога соскользнула.

— Ви-ита…

— Вы покидаете меня, — сказала она печально. — Я так обрадовалась, узнав, что мы будем вместе… а теперь вот вы оставляете меня здесь одну?

— Ну, еще неизвестно, — утешил я ее. — У меня очень мало шансов выжить: голова разбита вдребезги.

— Если эскулапы совершат чудо, и вы вернетесь к жизни, помните: я здесь, и я люблю вас…

Разговор наш был прерван: я оказался в приемном покое больницы. Но тотчас снова рядом с Витой. Она говорила:

— У нас мало времени… а мне необходимо сказать, что я люблю тебя… давным-давно, с тех самых пор, как мы рассказывали друг другу сказки в нашем тереме-теремке.

Я был смущен ее признанием, к тому же она взяла меня за руку, и это ласковое прикосновение отозвалось во мне вполне по-земному.

— Я хочу быть с тобой, — говорила она. — Хочу быть с тобой…

В следующее мгновение я уже лежал… то есть моя материальная оболочка лежала на операционном столе в ярком электрическом свете. Одежду с меня уже сняли… вид моего голого тела был ужасен. Врач как раз подошел, сказал бодрым тоном:

— Ну что, будем оперировать или пусть живет?

После чего я опять был с Витой… мы гуляли и беседовали задушевно. Однако это особая история, которую я не хочу здесь излагать.

Я пролежал в больнице полтора месяца.

Из больницы меня выписали в самый канун Нового года. И в новогоднюю ночь я чистосердечно рассказал жене, кого видел, о чем говорил, будучи ТАМ. И о том, что встретил ТАМ женщину по имени Вита, и что она меня полюбила, и как трогательно мы расстались.

Эта история с Витой почему-то понравилась моей жене. Она очень смеялась и сделала вывод:

— Ты у меня бабник… иначе говоря, дамский угодник. Надо же, и там за кем-то ухаживал!

Весь январь я проходил на костылях, но под коленом нога срослась неправильно, и в феврале мне сделали операцию.

С середины марта я опять ходил на костылях, а в конце апреля просто с палочкой.

К этому времени я твердо знал, что случившееся со мной ТАМ было лишь игрой моего воображения. Ну, стукнулся головой о бетонный столб, вот и… что тут удивительного! Я даже приглядывался к встречным и поперечным в городе: вдруг встречу Батожка, живого и здорового, или Светочку, или пьяненького Василия. Да где там! Скорее всего, они просто приснились мне.

В один из первых майских дней я дохромал до автобуса, именуемого в Новой Корчеве «двойкой»; мне уступили место… (впервые в моей жизни уступили место!) и я доехал до конечной остановки на окраине города. У меня не было определенной цели, поскольку я не мог рассчитывать на дальнее путешествие. Но что-то подталкивало меня в определенном направлении: иди, иди…

День был ясный, солнечный; жаворонки пели-заливались, и я этак слабенько улыбнулся, приободрился. Дул несильный влажный ветер, насыщенный запахами столь обычными в эту пору: талой водой, отогревшейся земли, молодой зелени.

Я медленно побрел, дивясь, как чуду, тому, что люди копают огороды, что тут и там слышен бодрый стук топора, перекличка работающих. Окраина строилась, тут собирались жить, несмотря ни на что.

«Кто видит день нынешний, тот видел и бывшее тысячу лет назад, и на тысячу лет вперед», — вспомнилось мне.

Я уже вышел за крайние дома; тропинка вела в поле; за ним и за железной дорогой виднелась вдали колокольня Ильинской церкви. Там старое кладбище, но гораздо ближе на опушке леса за насыпью кладбище новое, на котором я еще не был. Вот если б умер, меня похоронили бы на новом. Мне почему-то хотелось теперь посмотреть, где могла бы быть моя могила.