Журнал «Вокруг Света 06 за 1990 год - Вокруг Света

— Ну, Чарли, кто это?

Чарли улыбался сквозь слезы и кровь, стекавшие по лицу:

— Да, я скажу. Потому что знаю. Я действительно знаю...

— Говори, Чарли,— скомандовал тот же голос.— Кто — чудовище?

Чарли лихорадочно думал. Нужно было назвать чье-то имя.

— Это мальчишка! — завопил он.— Вот кто это! Мальчишка!

Солли Бишоп вскрикнула и схватила Томми, прижала к себе.

— Вы с ума сошли,— сказала она людям, которые сейчас все смотрели на нее.— С ума сошли. Он же еще ребенок.

— Но он знал,— со значением отметила миссис Шарп,— он один знал... И рассказал нам. А как он мог знать, а?

Другие голоса поддержали ее:

— Вот именно, как? Кто ему сказал? Пусть мальчишка ответит.—

Да, на Мэпл-стрит царило безумие...

Томми вырвался и побежал. Кто-то пытался остановить его, кто-то бросил камень... Потом все побежали за мальчиком — толпой, с воплями. Лишь один голос попробовал что-то возразить, единственный нормальный голос среди безумия — это был голос товарища Томми, такого же двенадцатилетнего мальчика. Но, конечно, никто не услышал его.

Вдруг свет вспыхнул в другом доме — это был двухэтажный оштукатуренный дом, принадлежавший Бобу Уиверу. Один из мужчин закричал:

— Это не мальчишка! Посмотрите на дом Боба Уивера!

Над крыльцом миссис Шарп зажглась лампа, и Соли Бишоп срывающимся голосом произнесла:

— Это не Боб Уивер! Вот, вот, у миссис Шарп горит свет!

— А я говорю, что это мальчишка! — не сдавался Чарли.

Вдруг по всей улице стали зажигаться и гаснуть огни. А газонокосилка завелась и поехала сама по себе, прорезая неровную тропу в траве, пока не ударилась о стену дома.

Люди бегали туда-сюда, от одного дома к другому. В воздухе просвистел камень, еще один. А огни зажигались и гасли. Чарли Фарнсуорт упал — ему пробил голову обломок кирпича. Миссис Шарп сбили с ног, и она уже не смогла подняться.

С расстояния в четверть мили, с вершины холма, Мэпл-стрит выглядела так: длинная, усаженная деревьями улица, где беспорядочно вспыхивали и гасли огни и бегали люди. Мэпл-стрит была настоящим сумасшедшим домом. Повсюду били окна и уличные фонари, осколки стекла сыпались на головы женщинам и детям. Ни с того ни с сего заводились газонокосилки и автомобили.

На вершине холма, скрытые тьмой, два человека стояли у космического корабля и смотрели вниз на Мэпл-стрит.

— Теперь понимаешь наш метод? — сказал один из них.— Нужно остановить их автомобили, обесточить газонокосилки и телефоны. Погрузить в темноту на несколько часов — все остальное они сделают сами.

— И всегда бывает одно и то же? — спросил второй.

— С небольшими вариациями,— последовал ответ.—

Они выбирают самого опасного врага, которого могут найти. А это они сами. Нам остается просто сидеть и ждать.

— Значит, судя по всему,— сказал второй,— это место, эта Мэпл-стрит не одна такая?

Первый тряхнул головой и рассмеялся:

— Ну конечно! Этот мир полон таких вот Мэпл-стрит.

Мы будем перелетать от одной к другой, и жители сами себя уничтожат...

Когда солнце поднялось на следующее утро, Мэпл-стрит была погружена в тишину. Почти все дома сгорели. На земле лежало множество тел. В живых не осталось никого.

А примерно через неделю на Мэпл-стрит появились новые жители. Они были очень красивы, и особенно изящными, скульптурными были у них головы. По две на каждого жителя.

Перевел с английского Л. Дымов

Попечитель лагодехского леса

«Быть на Кавказе и не видеть Млокосевича, все равно, что быть в Риме и не видеть папу».

«Труды Ботанического Сада Императорского Юрьевского университета», 1911 год.

Лагодехи — моя родина. Неподалеку от дома моих родителей лежат развалины усадьбы Млокосевича, рядом самодельный щит, на котором по-грузински и по-русски написано: «Здесь жил большой попечитель флоры и фауны...» Кругом земля заросла лопухами, колючей ежевикой и жгучей высокой крапивой. Дома нет — сгорел в 1945 году. Уцелели лишь остатки каменных стен коровника да завалившаяся лачуга, в которой еще не так давно доживала свой век внучка натуралиста — больная и одинокая Зоя Евгеньевна Грумакова.

Ночью, если подойти к мрачным руинам, можно услышать плач «чикалок»— так местные русские называют шакалов — и тихие, крадущиеся шаги... «деда Млокосевича» — седого, с пугающей длинной бородой. С детства осталось, не выветрилось ощущение тайны, витающей над заброшенной усадьбой. Может быть, причиной всему Зоя, как в нашем маленьком городке все называли Зою Евгеньевну. День и ночь, казалось, берегла она роскошный ботанический сад, посаженный ее дедом возле усадьбы. Непонятным чутьем улавливала тот миг, когда мы, мальчишки, готовы были запустить камни в созревающий орех или каштан, выломать бамбук или обломать ветви зацветшей магнолии. Зоя всегда появлялась будто из-под земли, неслась с суковатой палкой, крича в наш адрес проклятия, ругалась, угрожала школой и директором.

Пугали долетавшие до нас обрывки разговоров взрослых о самом Млокосевиче: колдун, знахарь, лесовик...

Я вырос, но тайна усадьбы продолжала жить во мне. За это время многое стало на свои места — территорию усадьбы объявили заповедной, опубликовали статьи о Людвиге Млокосевиче — как вдруг я услышал «новость»: он был, оказывается, «царским шпионом». Молодой ученый, сообщивший это, не пожелал назвать именем Млокосевича бабочку, недавно открытую им у нас в Лагодехском заповеднике.

Может быть, с этой бабочки, вернее с этого дикого недоразумения, я и стал исследовать «тайну Млокосевича». На мой запрос ответили Центральный государственный исторический архив Ленинграда, польская Академия наук. Помогли харьковские и тбилисская публичная библиотеки. Польский родственник натуралиста, его двоюродный внук, выслал пачку ксерокопий статей на польском языке. Пришло письмо из Варшавы от Кристины Ковальской, биографа Млокосевича.

Были встречи и с родственниками ученого — Борисом Викторовичем Млокосевичем, работающим на Абхазской научно-исследовательской лесоопытной станции, и Ниной Дмитриевной Тулашвили, недавно умершей, ученым-энтомологом, последней в роду, кто помнил Людвига Францевича в жизни.

А еще была мать моего товарища Евгения Иосифовна Гойден, урожденная Фокина, ближайшая соседка Млокосевичей. Она хорошо знала его детей. Помнила сгоревший дом.

В слободке Лагодехи, заложенной отставными солдатами и офицерами стоявшего здесь русского полка, Людвига Млокосевича считали чудаком. Он действительно ходил босым но снегу и круглый год купался в горной речке. Подбирал искалеченных бурей птиц, зверей и лечил их дома. Деньги его интересовали мало. Пребывая в финансовых затруднениях, он, не задумываясь, растратил материнское наследство на поездку по Европе. На оставшиеся деньги накупил детских игрушек и конфет и, возвратившись в Лагодехи, раздарил их ребятне... Слобожане плохо понимали его.

Сын генерала, образованный и известный человек, он, как простой крестьянин, разводил кукурузу, выращивал фрукты и овощи, занимался пчелами, табаком. И часто ловил косые взгляды поселян. Бывших солдат и офицеров раздражали развешанные в разных местах его усадьбы термометры, телескоп, толстые тетради, в которые он постоянно что-то записывал, раздражали сачки, гербарий, домашний зверинец. Все!

И когда Млокосевич был вынужден идти на поклон к властям — то за паспортом, то за справкой,— мир мстил ему. Злорадные улыбки и громкий, ехидный шепоток за спиной: «Наш толстовец пришел...»— сопровождали его.

Но как попал этот странный поляк на Кавказ?

Рассказывают, что однажды рядом с имением его сестры в Польше остановился мусульманский полк с Кавказа. Ловкие кавказцы в черкесках на гарцующих лошадях собирали вокруг себя много народу. Часами слушал Людвиг их байки о дикой природе, о горах и мечтал об одном — увидеть когда-нибудь далекую таинственную страну своими глазами.

Мечта сбылась в 1853 году. Но не исследователем и не туристом приехал он на Кавказ, в Лагодехи. Хотя из военного училища он, можно сказать, сбежал, но как сын дворянина согласно указу царя обязан был отслужить в армии.

Когда он прибыл в Лагодехи, поселян там еще не было. Меж двух горных речек, вырывавшихся из узких ущелий, стоял непроходимый лес, скрывавший с десяток одиноких зданий. Уже на другой день Людвиг знал их наперечет: казарма, лазарет, склад, русская церковь, польская часовня, генеральский дом...

Природа Лагодехи поразила Людвига. Он, используя каждую свободную минуту, бродил по окрестностям. Это было небезопасно. В лагодехских лесах прятались лазутчики Шамиля. Но удивительно: горцы почему-то никогда не трогали натуралиста. Вот тогда-то и поползли по полку слухи о подозрительном везении новичка. С годами он сознается в причине своего везения, когда напишет в автобиографии, что никогда не смотрел на горцев как на врагов, а только как на людей. А скорее всего он не нажал однажды, хотя и мог, на курок винтовки. Молва о странном поведении русского, пощадившего врага, быстро разошлась по ближайшим аулам... Он и в полку не скрывал своего отношения к войне. Признавался, что испытывает к бессмысленному кровопролитию и что отвращение это день ото дня нарастает. Пропасть между Млокосевичем и некоторыми офицерами разрасталась, но до конфликта дело не дошло.