Буйный Терек. Книга 2 - Хаджи-Мурат Мугуев

— Господа еще не изволили прибыть из гостей от баронессы фон Таубе. Ужин и постеля для вас, ваше благородие, готовы и резиновая ванна с теплой водой к вашим услугам.

Небольсин поблагодарил старика, отказался от ужина и, приняв ванну, лег. Ему казалось, что события дня, встреча с Голицыным и грядущая дуэль помешают ему уснуть. Однако спустя пять минут Захар, заглянувший в комнату через щелку двери, набожно перекрестил крепко спавшего штабс-капитана.

В большом родовом доме князей Голицыных все уже спали. Только князь, несмотря на поздний час, еще бодрствовал. Прошло более трех часов с того момента, когда неведомо откуда взявшийся штабс-капитан Небольсин публично оскорбил его. Поблагодарив проводивших его друзей, отослав лакея и камердинера — того самого Прохора, с которым он был на Кавказе, — Голицын остался один в своей спальне. В доме царила тишина, близкая той, какая бывает, когда в комнатах находится покойник. Прохор, отлично знавший особенности характера своего барина и к тому же расслышавший отрывистые, громко сказанные друзьями князя слова, понял, что произошло что-то особенное, что их «князеньку» оскорбил какой-то пьяный офицер. И таясь в темном коридоре, вздрагивая от каждого шороха, трепеща при мысли, что его может позвать князь, и опасаясь, что его в нужный момент не окажется возле, он, съежившись, полусидел на штофном стуле.

— «Господи, спаси и помилуй… И что это за время такое пришло, когда благородного человека, князя, их сиятельство, может оскорбить какой-то офицеришка», — размышлял Прохор, прислушиваясь к тяжелым шагам, доносившимся из спальни.

— Я вел себя мове тон, как последний гарнизонный прапор… Поехал во французский кабак, упился вином и водкой, болтал всякий вздор и хвастал. — Голицын остановился и яростно прошептал: — Врал, хвастал, как ничтожный брехунишка. Бол-ван!! Осрамили себя, ваше сиятельство!.. Поделом вам… — говоря о себе во втором лице, с злорадством сказал он. — Еще пощечины не хватало! И от кого… От армейского капитанишки, безродного армейского офицера!

Голицын с ненавистью и к себе, и к Небольсину махнул рукой и снова зашагал по ковру.

— И главное, он прав. Я хвастал, болтал чепуху о каком-то моем геройстве под этим проклятым аулом. Какой стыд, какой позор!!!

«Хучь бы подох тот нечестивец и грубиян, — думал Прохор, прислушиваясь к хриплому дыханию Голицына. — Хучь бы провалился в преисподнюю князенькин ворог и оскорбитель…»

А Голицын, не ведая о смятении чувств своего холопа, все ходил и ходил по спальне.

— Как быть? Весть о моем оскорблении завтра дойдет до всех. Всех… — с болью и тоской повторил он. — И родня моя, и друзья, и сам император, — он остановился, — возможно, и сам государь узнает об этом.

Он грузно опустился в кресло. Оскорбление можно смыть кровью, только кровью.

— Надо стреляться, и скорее… не медля ни дня, — резко поднимаясь, сказал он.

Прошка, услышав последние слова, съежился и замер.

— Надо послать к этому капитану секундантов. Но кого? Как сделать это без большого шума и огласки?

Голицын задумался. В том, что он убьет Небольсина, князь не сомневался. Он убьет Небольсина за то, что тот оскорбил его, и за то, что был, по-видимому, любовником Нюшки, и за то, что человек, осмелившийся оскорбить в его лице весь род Голицыных, не имел права жить на свете.

— Я убью его, — как уже о совершенно решенном заявил Голицын и, подойдя к двери, крикнул: — Прохор!

Прошка опрометью кинулся на зов.

— Я тута, батюшка-барин, ваше сиятельство, — просовывая голову, забормотал он.

— Вели заложить лошадей и сам, понимаешь, сам, — повторил князь, — отвезешь по адресам мои письма. И дождешься ответа. Понимаешь? — подходя к согнувшемуся в поклоне камердинеру, сказал Голицын.

— Понимаю, батюшка наш, князенька пресветлый. В самые ручки передам ваши письмеца.

— И дождешься ответа.

— Так точно. Дождусь и привезу в тот же час вашему сиятельству.

— А теперь подай свечей, перо, песочницу, конверт и бумагу. Да вели закладывать лошадей. Ступай, — закончил Голицын.

Только под утро вернулся Прохор. Князь, ожидавший его, в волнении ходил по спальне, и под его тяжелыми шагами чуть поскрипывали дубовые квадраты добротного паркета с искусно вырезанными узорами. Это было прекрасное творение крепостного художника-самоучки, награжденного барином за великолепную работу двадцатью рублями золотом и поездкой на богомолье в Печерскую лавру. Но сейчас Голицын не помнил о паркете и художнике. Он с нетерпением ждал приезда Голенищева. Князь не был трусом. Дуэль не путала его, да он и не верил в возможную смерть от пули Небольсина. Этот еще только намечавшийся поединок рисовался ему в отдаленном будущем, сейчас же было постыдное обличение его… его, князя Голицына, Рюриковича и вельможи, обличение во вранье, в бахвальстве, в хвастливом фанфаронстве, и кем… ничтожным офицером, мелким, никому не известным дворянчиком… И — это особенно угнетало князя — Небольсин был прав. Ведь действительно все было наврано в пьяном, хвастливом бреду. Ничего геройского он не совершал. Не было ни атаки, ни сабельной рубки, ни удальства.

Голицын сжал кулаки и, проклиная себя, подумал: «Заврался, как мальчишка, как фендрик, только что произведенный в офицеры. У-у, бол-ван!..» И ему стало ясно, что только смерть Небольсина, только пуля, которая пронзит голову штабс-капитана, может решить это постыдное дело.

— Убью… ответит за все: и за поганую Нюшку, и за оскорбления, и за то, что…

Мысли его оборвались.

— Ух как гадко!.. Я могу обмануть весь мир… Все, все поверят мне, но ведь я же знаю, что этот проклятый штабс-капитан прав.

И опять под тяжелыми шагами князя заскрипел прекрасный паркет его крепостного художника.

— Приехал граф? — поднимая красные, воспаленные глаза на Прошку, спросил Голицын.

— Так точно, то есть… никак нет-с… — Прохор отступил на шаг, опасливо поглядывая на князя. — Они-с будут к восьми часам, раньше никак-с не могут. У них гости-с. Вот, князенька наш добрый, письмо велено отдать, — и протянул изящный конвертик-секретку.

«Мои шер, буду у тебя ровно в 8 утра. Сейчас приехать, мои анж, не могу. Грехи в образе мадам Жаклин из Французской оперы не пущают меня… О твоем деле пока ничего не слышал. Возможно, это пустяк, так сказать, сплетение случайностей, недоразумение и все обойдется без картели? Во всяком разе — я твой секундант и благожелатель, и если нужно, то по примеру шевалье времен Людовика Каторз могу даже сам стреляться с друзьями твоего недруга. Обнимаю, так как рыжая Жаклин ревниво торопит меня, думая, что это любовное бильеду. Твой Анатоль».

Небольсин проснулся поздно. Он спал бы еще, да Сеня бесцеремонно разбудил его.

— Александр Николаевич, пора вставать. И Ольга Сергеевна, и другая кузына ваша давно встали и кофею отпили. Вставайте! Опять же с ними в круглой ротонде господа офицеры вас дожидаются.

Только тут сон оставил Небольсина. Он вспомнил вчерашнюю сцену, ресторан Андрие, обоих Мещерских и багровое от вина, злости и растерянности лицо Голицына.

«Вероятно, секунданты!» — догадался Небольсин и быстро прошел в ванную.

Сеня, помогая ему одеться, говорил без умолку.

— Они просили не будить… Отпили кофею вместе с дамами. Оно и понятно, Александр Николаевич, народ все молодой, военный, ферлакур на уме. Однако Ольга Сергеевна приказала разбудить вас.

— А кто офицеры-то? — вытирая лицо и шею жестким, мохнатым полотенцем, спросил Небольсин.

— Двое — ваши дружки, поручик Соковнин и корнет Киприевский, а вот третьего, штабс-ротмистра, не признал. Впервой его вижу, Александр Николаевич. Молодые-то все балагурят, с дамами всякие плезиры да бонтоны разговаривают, ну, а новый, тот больше молчит, вежливо так улыбается, скажет словцо-другое — и опять молчок. Кажется мне, Александр Николаевич, он чего-то выжидает, об чем-то с вами поговорить думает.

— Ну что ж. И поговорим, — оглядывая себя в зеркало, сказал Небольсин и слегка опрыскал лицо духами.

— А бриться потом будете? — вглядываясь, спросил Сеня. — Да вроде как чисто, побреетесь к вечеру.

— Перед обедом, — ответил Небольсин и, надев мундир, вышел в сад.

Спускаясь с веранды, он услышал женский смех, веселые голоса друзей.

— Только невинные души безмятежно спят до полудня, — приветствовал его Соковнин.

— У нашего Сандро грехи запрятаны так далеко и искусно, что обнаружить их невозможно не только посторонним, но и ему самому, — сказала Ольга Сергеевна.

— Штаб-ротмистр Талызин-второй, — учтиво наклоняя голову, отрекомендовался незнакомый офицер.

Небольсин заметил мгновенный, очень внимательный и сдержанный взгляд Талызина.

— Очень рад, — усаживаясь возле Киприевского, сказал Небольсин, и беседа за кофе, нарушенная его появлением, ожила снова.