Бил и целовал (сборник) - Александр Снегирёв

Две гардеробщицы перебирали имена знаменитостей, скинувших здесь пальто и шубы. Дирижер явился, артист – вот он, только известного писателя-сатирика никак не могли досчитаться.

– Может, не пришел? – отчаялась одна.

– Пришел, пришел, он каждый год приходит, – настаивала ее собеседница.

– Он всегда у директора раздевается, – веско произнесла третья гардеробщица, выждавшая критического момента спора, чтобы поднять свой авторитет демонстрацией тайного знания.

Мельком, стараясь не выдать самолюбования, на ходу кося глазом, я оглядел свое отражение в зеркальной стене и легко взбежал по роскошной мраморной лестнице, что в свете тысячеваттной люстры переливалась терракотой, ржавчиной и рубином с золотыми искрами. Взлетел на самый верх, где из высоких, до потолка, резных дверей зала с колоннами доносился гомон публики.

В зале происходило вручение премии, учрежденной французским фондом содействия культуре за пределами великой Франции. Среди лауреатов мой отец, литературный переводчик, которого следовало поздравить. Кроме того, я планировал закусить на фуршете. Угощение обещало быть утонченным и разнообразным, но не обильным. Все-таки французы.

Просторный зал ослепил. Свет лился из ламп, искрился в хрустале люстр, вихрился в бронзовых завитках капителей, тонул в крыльях ангелов, облепивших нежно-голубой портик. Свет летел на диковинные цветы, распускающиеся на своде, и, одурманенный, свергался вниз, на плеши и прически гостей. Многовато, прямо скажем, этого света. Я люблю полумрак.

Зажмурившись и поморгав, я почувствовал себя на задах потешной русской армии во время игровой постановки Бородинского сражения. Передо мной двумя каре чернели спины зрителей, точно войска генерала Тучкова, на сцене полукругом расселись лауреаты – авангард четвертого пехотного корпуса Богарне. Звуки струнного квартета, расположившегося на сцене в противоположном от лауреатов углу, усиливали атмосферу удалого праздника. Музыка, впрочем, была не боевая, да и какой бой мог здесь разразиться? Лауреаты известны заранее, в зале почетные гости, знакомые и родственники. Пение двух скрипок, виолончели и арфы навевало думы о Золотом веке, о различных изяществах, о бесконечных парках, где кусты и деревья обстрижены под шары и пирамиды. В таких парках всегда теплый июньский вечер и за каждым фигурным кустом прячется муза. Достаточно только встряхнуть куст, и муза с озорным хохотом побежит прочь, сверкая голыми ногами и блудливо оглядываясь.

Когда музыканты угомонились и покинули сцену, на их место взошла сухощавая дама, похожая одновременно на вяленую бастурму и анатомическую гипсовую фигуру-экорше, изображающую человека без кожи. Дама оказалась, разумеется, француженкой и, разумеется, левачкой. Почему разумеется? А где вы видели дородных, румяных левых? Дородные всегда либо правые, либо аполитичны. Обнаружив сносное знание русского языка, произнеся неизменное французско-русское «здраздвуйте» с ударением на «е», дама позволила себе несколько слов о великой русской культуре и важной роли французского фонда в ее поддержании на плаву и всяческой стимуляции. Тепло отозвавшись о лауреатах, иссушенная ораторша не удержалась и продемонстрировала-таки свою левизну, упомянув отдельно чеченца.

– Я горжусь, все сотрудники нашего фонда гордятся… – Показалось даже, что дама собралась добавить, будто вся прогрессивная Франция, а заодно и человечество тоже гордятся, но по какой-то причине не добавила.

– Мы все гордимся, что сегодня среди лауреатов есть чечен! – со слезой на вечносухих глазах провозгласила дама.

По-французски «чечен» означает, собственно, «чеченец». По-русски «чечен» тоже «чеченец», но с душком. Есть в слове «чечен» федеральное высокомерие по отношению к маленькому свободолюбивому народу, окрики с блокпостов, рев БТРов, стук копыт конницы генерала Ермолова гудит в этом слове. Попахивает словцо сожженным селом Самашки и танками в Грозном, ох попахивает.

«Чеченец, чеченец», – колыхнулось по залу, пробежало верхами, по головам и было выброшено на сцену. Известный кинорежиссер из лауреатов подобрал поправочку и поднес услужливо.

– Чеченец! – исправилась француженка в микрофон и закрепила: – Чеченец!

Злополучный уроженец неспокойной республики, вальяжно расположившийся в центре лауреатского полумесяца, вытянув ноги в белых туфлях, благосклонно кивнул круглой головой, поросшей короткими и длинными волосами. Короткие покрывали лицо, длинные – темечко. Чем этот чечен отличился, какая из муз ему отдалась, я так и не понял. Музыкант ли он был, поэт или философ? Это и не акцентировалось, видимо, для французского фонда в первую очередь важна была принадлежность лауреата к народу, пострадавшему от кремлевской деспотии и русского варварства.

Раздались отдельные хлопки, перешедшие в бурную овацию: публика в тот вечер была настроена благожелательно и аплодировала с готовностью всякому, пускай даже чеченцу, просто за то, что он чеченец.

Я вгляделся в лауреатов. Упомянутый кинорежиссер быстро смотрел по сторонам, его глазки бегали резвыми мышками, ищущими, в какую бы щель пролезть, а тонкие губки смыкались и размыкались, точно лапки счетчика банкнот. Все эти некрупные детали были столь примечательны, что заметить их можно было с любого конца зала, который, впрочем, не был огромным. Заметить можно было и много чего еще. Например, то, что один уважаемый театральный критик, сидящий рядом с супругой, перекидывается выразительными взглядами с парочкой хихикающих девиц, а неизвестная широкой публике женщина интеллигентного вида то и дело утирает нос краем повязанной на шею шелковой косынки с надписью «Tallinn».

Рядом с режиссером ерзал на стуле молодой человек с лицом красным и перебаламученным, будто только что очнулся от тяжелого сна и теперь удивлялся, как это он сюда угодил. Заспанности молодому человеку добавлял торчащий из головы вихор. По левую руку от чеченца расположилась простоволосая, скромно и безвкусно одетая женщина одного возраста с ораторшей и скорее всего одних с нею взглядов. Бедностью облика, нелепостью наряда, неухоженностью волос, заношенными сапогами, которые она старательно прятала под подол тусклой шерстяной юбки, женщина эта подтверждала, что левые идеи в азиатской стране России не пользуются ни популярностью, ни коммерческим спросом.

Полукруг удостоенных замыкал уперший толстые пальцы в расставленные колени, дико, исподлобья озирающийся выпученными глазами мой папаша. Поза уставшего от пыток палача, густая рыжая борода, курчавящаяся до выпуклого пуза, лоснящийся золотом шарф, свисающий на грудь двумя концами. Мне показалось, что папаша вовсе не переводчик, а душегуб, отобравший шарф у какого-нибудь несчастного прелата, прежде чем отрубить тому голову.

Все это, однако, были лишь внешние признаки, доставшиеся папаше от буйных предков: отца, капитана НКВД, деда, расстрелянного кулака, прадеда-каторжника и так далее в глубь русской истории. Папаша же, вопреки генам, уродился человеком мыслящим, тонко чувствующим и смирным. Во хмелю раньше, бывало, накатывала на него какая-то тоска, хватался папаша за кухонные ножи, колотил кулаком по столу, но быстро стихал, успокаиваемый какой-нибудь отзывчивой матерью-одиночкой…

Женщины. Они всегда были слабым папашиным местом. В эту страсть вся удаль предков и пошла. Любит он их, любит уставиться на какую-нибудь глазищами, любит таращиться, руками трогать любит, тискать, пальчики губами смаковать, волосы густые ворошить, задами играть, в груди зарываться. Потому рос я без отца. Годика мне не исполнилось, когда папаша нас покинул. С тех пор трех жен сменил, а со сколькими его отношения никак оформлены не были, не счесть. Отпрысков за его жизнь наплодилось столько, что и сам папаша порой сомневается в точном их числе. Вот и теперь уставился на галльскую кожу да кости, как удав на кролика. Уверен, исключать романчик между француженкой и папашей нельзя, скорее наоборот, романчик есть и очень еще теплится, недаром, когда она представляла папашу среди прочих, лицо ее светилось не меньше, чем когда она упомянула чеченца. Ай да папаша, промылился в лауреаты на шашнях с этой сушенкой. Наверняка она орет «mujik» в мгновения эротического смятения, а он декламирует ей Гумилева в своем переводе. С утрированным русским акцентом декламирует.

Тем временем ораторша назвала первого лауреата. С кресла поднялся краснолицый молодой человек, оказавшийся постановщиком оперных действ. Узкие брюки туго обтягивали непродолжительные мясистые ножки и зад, до того круглый, что фалды пиджачка оттопыривались, словно крылышки у кузнечика. Губы оперного ваятеля блестели, точно он только что скушал курочку. Этими губами оперный приложился к щеке французской мумии, приняв из ее клешней пышный букет и диплом.

Целый год мы с папашей не виделись, а я про цветы забыл. Обрадовавшись, что стою за колонной у двери, а не сижу в третьем ряду, согласно месту, указанному в пригласительном, я скользнул обратно на лестницу.