Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права - Николай Дювернуа

При изучении Русской Правды можно держаться двоякой точки зрения. Можно изучать ее или как памятник письменности, или как памятник права. В первом случае необходимо с одинаковым вниманием отнестись ко всякому списку Правды, от какого бы времени он ни пришел, от XIII или от XVII в. В результате такого изучения археолог может приобрести много важных для науки данных. Может оказаться, что новейший список сохранил на себе такие признаки, которые дают возможность основывать на нем заключения к более отдаленному времени, нежели относительно старейший. Такой случай возможен тогда, когда подлинником для новейшего списка служил какой-либо старый текст. Наши исследователи Русской Правды хорошо понимали важность такого приема, и до последнего, наиболее обширного труда по Русской Правде, мы видим попытки в этом роде. Г-н Калачов имел, конечно, те же цели, когда сличал свои 50 списков.

В результате изучения 50 списков мы получаем в «Предварительных (за ними, впрочем, не последовало других, заглавие может ввести в заблуждение) юридических сведениях для полного объяснения Русской Правды», Москва, 1846 г., группировку списков на 4 фамилии. Количество списков, которые имел в виду автор, и результаты трудов одинаково возбуждают интерес, особенно в читателе, который не видал ни одного списка иначе как в печати. Какое основание группировки на 4 фамилии? Одного основания автор не указывает. Но наиболее общим, сколько можно судить по перечислению характеристических черт списков каждой фамилии (стр. 55 и след., здесь же видно, что автор употребляет слова – фамилия и разряд довольно безразлично), служит место нахождения того или другого списка. Насколько же место нахождения характеризует состав списков? Списки 1-й фамилии встречаются только в древних летописях (Новгородских и в Ростовской). Их всего шесть. Все они почти буквально сходны и заключают в себе краткую редакцию. Мы увидим, что это весьма важный признак. Представителем этой фамилии может служить академический список, изданный г. Калачовым. Списки 3-й фамилии находятся в позднейшей Новгородской летописи. Все они представляют полную редакцию Правды, с прибавкой 20 статей. Представителем этой фамилии служит Карамзинский список. Затем, 2-я и 4-я фамилии списков встречаются в Кормчих, Мериле Праведном и Сборниках разных статей. Тут так же, как и в позднейшей Новгородской летописи, нет краткой редакции, а есть только или полная, или из полной сделанные сокращения. Вот первый и самый видный результат работы над списками. Краткая редакция встречается только в одном месте, полная повсюду. Затем другой, хотя менее осязательный для истории права плод этого изучения заключается в том, что в списках позднейшей Новгородской летописи есть лишних 20 статей (оценочных только). Но кроме места, занимаемого разными фамилиями списков, г. Калачов дает нам еще весьма многочисленные признаки каждой фамилии. В одной фамилии такие заглавия, такие пропуски или добавки, такой порядок изложения; в другой – все это иначе. Списки, которые зачисляются в тот или другой разряд иди подразделения разряда идут от XIII и до XVII в. включительно. Мы говорим здесь о полном составе Правды. Группировка дает удобное средство пересмотреть все отступления разных текстов. Но этим, мы думали бы, работа над списками не окончена. Можно было бы ожидать, что при такой обширности изысканий сличение списков приведет нас к тому, по крайней мере, что мы узнаем, какой список служил первообразом для целой фамилии, ибо самое понятие фамилии может держаться только на этом основании. Мы думали бы, что такое сличение, и именно для полных редакций, даст нам возможность сделать заключение о древности той или другой фамилии. К сожалению, таких результатов мы не получаем. У нас в руках остается только несколько обобщенное разнообразие списков совершенно различного времени. Какую причину, какое значение имеет то или другое видоизменение, мы вовсе не узнаем. Что можно заключить из отсутствия или прибавки статей – это неясно. Всякая отмена, мелкая и крупная, в одинаковой мере способна породить новый вопрос, и мы не всегда можем сказать, какой из этих вопросов важен, какой нет. Таковы результаты сличения 50 списков.

Признавая пользу группировки списков на 4 фамилии для обозрения всего их разнообразия (неутешительно только то, что Строев видел 300 списков, стало быть, 250 неприписанных к фамилиям остается обозреть), – мы не находим никакой необходимости рассматривать их все в дальнейшем разборе Правды, и поэтому, оставляем в стороне всю эту группировку. Если из списка XVI или XVII в. видно, что в нем что-нибудь пропущено или прибавлено, то эти черты только тогда получили бы для нас значение, когда мы могли бы, основываясь на них, заключить о том, какой вид имела или как слагалась Правда до конца XIII в., а если мы не усматриваем ничего кроме перемены, не знаем ее причины, а иногда ясно видим, что причина перемен лежит в условиях времени переписки, – то что же может нас заставить следить за этими переменами? Это значило бы изучать не Русскую Правду как памятник права, а русское письмо или язык на пространстве 4-х веков. Такие задачи должны быть во всяком случае различаемы.

Филологические наблюдения над Русской Правдой привели Дубенского к следующему результату. «Может быть со временем русские филологи будут счастливее нас и сумеют различить списки Правды на чтения: русское (киевское), новгородское, смоленское, рязанское, полоцкое, тисковское, белорусское, галицкое и прочее. Отсюда (кроме поновлений по векам) различные характеры списков и союзы: аже, оже, ожо, аще, ачили, ащели боуть и у кого клепная вера…. боудет на кого поклепная вира и пр., примененные, кажется, к местному или областному выговору» (Русские Достопамятности, ч. II, стр. XIV).

Далеко не такие скудные результаты получаются при изучении Русской Правды, как памятника права. Мы уже сказали выше, что внешнее средство, которым главным образом условливается возможность анализа этого памятника, заключается в том, что мы имеем два резко различающиеся состава Правды. Один состав включает в себя суд Ярослава и детей – это короткая или хронологическая редакция. Другой – вместе с этим и позднейшие положения, – это полная или систематическая редакция. Тобин, в своем «Sammlung kritisch-bearbeiteter Quellen der Geschichte des Russischen Rechtes. Dorpat und Leipzig, 1815 r.», дает первое место этому расчленению. Его точка зрения на память более историко-юридическая, нежели антикварная или смешанная; к сожалению, и Тобин не хотел назвать два рода памятников, которые разбирал, их надлежащими именами, и тоже говорил о 2-х фамилиях рукописей, хотя самих рукописей он не видел. Тобиновские фамилии весьма просты: 1-я включает в себя все, что составляет короткую редакцию, 2-я – все рукописи полной редакции. В основании этого деления очевидно лежит состав каждой редакции. В издании 4-х списков г. Калачова образцом короткой редакции взят Академический список, у Тобина– Татищевский. Это не делает почти никакой разницы. Счет статей Тобина и Эверса отступает немного от Калачовского. Лучшим образцом для полной редакции может служить Троицкий список № II в изд. г. Калачова. Мы на него и ссылаемся. Для состава, включающего 20 оценочных статей, г. Калачов берет Карамзинский список, Тобин-Строевский текст. Наиболее важное видоизменение в порядке статей полной редакции представляет Синодальный список, напечатанный в 1-й части Русских Достопамятностей (Тобин называет его Карамзинским текстом). Каков бы ни был порядок статей (на это мы обратим внимание после) этого списка, он имеет чрезвычайную важность для определения времени, когда окончательно сложились все элементы, входящие в состав полной редакции Русской Правды. Ни на одном списке нет такого ясного показания времени, когда он возник. Издатели Синодального списка приводят предисловие, которое читается в начале той Кормчей книги, в которой найден этот список. Предисловие говорит, что книги сии написаны повелением новгородского князя Дмитрия и архиепископа Новгородского Климента и положены в церкви ев. Софии на почитание священникам и на послушание крестьянам и себе на спасение души. Показание года не ясно, но князь Дмитрий и архиепископ Климент жили в конце XIII в. Поэтому, говорят издатели, «нет сомнения, что вышеупомянутая книга писана в конце XIII в.». Русская Правда находится в ней в числе одиннадцати различных статей, которые следуют одна за другой в конце книги. Она названа судом Ярослава Владимировича и составляет, по мнению издателей, последнюю статью, написанную в одно время с целой книгой. За ней следуют два устава, которые, «кажется, написаны несколько позже». Против этого аргумента древности Синодального списка не высказывался никто.

Для нас важно, прежде, нежели мы перейдем к обозрению состава обеих редакций, установить, по возможности определенно, границы времени, в которое слагалась Русская Правда и именно ее полная редакция. Здесь первое место занимает тот факт, что в конце XIII в. в нее уже не входит или, чтобы не разойтись с очень точными исследователями рукописей, почти не входит никаких новых элементов из юридической практики. На этом основании иногда называют полную редакцию Правды – Правдой XIII столетия (Эверс, в последнее время – А. М. Богдановский «Развитие понятий о преступл. и наказ.» Москва, 1857 г., стр. 11, примеч. 2); но, всматриваясь ближе в ее состав и сличая ее содержание с теми явлениями юридической практики, которые, несмотря на бедность оставшихся от XIII и XIV веков памятников, все-таки совершенно ясны, мы должны будем признать, что полная редакция Русской Правды не отражает на себе этих явлений развития права в XIII в. и, стало быть, составляет плод практики более ранней. В Новгородской 1-й летописи упоминаются под 1209 г. доски, которые доказывают право требований одного лица к другому. В договорной грамоте Новгорода с Ярославом Тверским (Рум. Собр., № 1, 1265 г.) выговорено, чтобы князь грамот (суженых?) не посужал, в другом договоре с тем же князем находим упоминание грамот на закладчиков, покупку сел княжескими боярами в Новгородской волости. Отчасти еще от XII в. (Купчая Антония Римлянина, 1107 г., Ист. Русск. Иерархии, ч. 3, стр. 123, Карамз. Ист. Госуд. Рос., т. 2, примеч. 210) и от XIII мы имеем письменные купчие, данные (Д.А.И., т. 1, № 5, Акт. до Ю. Б. относящ., т. 1, № 63, I). Начало XIV в. приносит нам известия о грамотах серебряных (Рум. Собр., т. 1, № 14: «а что грамота на городце писана серебреная», это долговой документ), о грамотах дерноватых (там же, №. 13: «или грамоты дерноватыя на кого написал, а те грамоты подереть»). Таковы явления, замечаемые в XIII в. Они все в одинаковой мере заслуживают внимания. Доски, письменные акты для гражданских сделок, для суда, возникающий оборот недвижимых имуществ, – все это признаки новых условий развития права, которых значение мы оценим впоследствии. Ни одно из этих явлений не отражается в Русской Правде. Ни в статьях о займе, ни в способах возникновения холопства, – никаких признаков письменности. Только в одном месте встречается самое название писца (Тр. си., стр. 67). Весь оборот гражданский ограничивается одним движимым имуществом. Все формы сделок и процесса исключительно устные. Если бы рассматриваемая редакция не касалась вовсе некоторых сторон юридического быта, то мы могли бы объяснить себе отсутствие в ней признаков дальнейшего развития права одной ее неполнотой; но этого мы никак не можем сказать. В Правде именно говорится о займе и ничего о досках, ничего о грамотах. Она именно пересчитывает способы возникновения холопства, и не называет холопов грамотными, как после они назывались. Практика суда и гражданского оборота, которой плодом была полная редакция Правды, очевидно предшествовала XIII в.