Генерал без армии - Александр Александрович Тамоников

Приоткрылась дверь. Во двор вышла полноватая невысокая женщина в резиновых сапогах, отправилась к сараю, недолго повозилась там, вынесла ведро, набитое березовыми чурками, прихрамывая, вернулась в дом и плотно притворила дверь.

– Надо зайти, – задумчиво пробормотал Шубин. – Спросим дорогу. Может, продуктами добрая хозяюшка поделится.

– Давайте я сбегаю, – сказал Малинович. – Одна нога здесь, другая там.

– Сам схожу, – заявил Шубин. – Подберемся ближе, в деревню заходить не будем. Видите плетень, а за ним бурьян? Там и бросайте свои кости. В случае опасности можно в скалы уйти.

Бойцы пригнулись, прошли за каменной грядой, рассредоточились в бурьяне.

За плетнем стояла тишина. Из свинарника и курятника не доносилось ни единого звука. Было бы странно, если бы у сельчан сохранилась живность.

Глеб перебрался через плетень, добежал до кучки пустых бочек, присел. Двор был пуст, окна задернуты.

Поколебавшись, он направился к задней двери и постучал.

Открыла ему женщина, та самая, полноватая, в сапогах. Лицо ее вытянулось от изумления. Она обозрела странную личность в мешковатом комбинезоне без знаков различия. Пилотку с красной звездой закрывал капюшон. «ППШ» висел на плече. Хозяйка хлопнула глазами, икнула.

– Здравствуйте, – сказал Шубин. – Не бойтесь, гражданка, я свой. Войти позволите?

– А вы кто? – Женщина снова икнула, прижала руку к груди.

Страх мелькнул в ее глазах.

– Свой, говорю же. – Шубин доброжелательно улыбнулся. – Поговорить бы хотелось. Так пустите в дом или нет?

Женщина попятилась от порога. Глеб расценил это как приглашение, вошел внутрь, миновал крохотные сени, уставленные сельхозинвентарем. Хозяйка пятилась, он шел за ней. Что-то не нравилось ему в ее глазах, уж больно испуганно метались. Но соображать было поздно.

Женщина шмыгнула за порог и куда-то испарилась.

Дверной проем вдруг перекрыл упитанный германский военнослужащий в пилотке. Ремень был ослаблен, он жевал, причмокивал от удовольствия, в одной руке держал бутерброд с луком и яйцом, в другой – узкую крынку с молоком. Они едва не столкнулись животами.

Это было нечто. Даже в войну такие вот трогательные встречи случаются нечасто.

Немец перестал жевать, выпучил глаза. Но закричать он не мог, рот его был занят.

Шубин тоже опешил, но все же среагировал первым. Он выхватил нож из чехла на ремне и всадил его в живот упитанному фашисту! Тот подавился, изо рта его вывалился недожеванный бутерброд. Он стоял, выпучив глаза, и с ужасом таращился на советского разведчика. Лезвие ножа тем временем рвало ткани и жизненно важные органы.

– Бруно, кого там принесло? – спросил кто-то по-немецки.

Вряд ли толстяк мог что-то внятно сообщить. Он икнул, разжал руки. Но упасть молоку Шубин не дал, перехватил крынку, оттолкнул толстяка плечом и ворвался в горницу. Фриц запнулся о какие-то бидоны, упал, ударился головой. С ним уже все было ясно. Конец, отработанный материал.

В углу горницы стоял вытянутый стол, две длинные лавки. У стены лицами друг к другу сидели фельдфебель и обер-лейтенант.

Шубин все еще не мог отойти от изумления. Почему так вышло?

Немцы дружно закричали, стали подниматься. Молодой офицер потянулся к кобуре, фельдфебель извернулся, чтобы схватить автомат, стоявший в углу.

Глеб метнул в него крынку. Фельдфебель увернулся. Крынка вонзилась в стену, разлетелись осколки, брызнуло молоко. Лавка не удержалась под задницей фельдфебеля, перевернулась. Сам он издал протестующий возглас и загремел под стол. Обер-лейтенант выхватил служебный «вальтер», искал мишень, которая качалась перед глазами и никак не желала фиксироваться.

Глеб бросился вперед, схватился за край лавки, на которой сидел обер-лейтенант, рванул его вверх. Офицер получил по мягкому месту, ноги его подогнулись. Он повалился лицом в собственную тарелку, выронил «вальтер».

Все это произошло за считаные секунды. Фельдфебель барахтался под столом, упорно тянулся к автомату. Сдавленно голосила хозяйка дома. Офицер откинулся от стола, выкрикнул что-то злобное.

Глеб схватил его за шиворот, треснул лбом о столешницу. Запрыгала и свалилась на пол тарелка с картошкой, брызнули осколки. Обер-лейтенант испустил какой-то подозрительный звук и стал сползать под стол.

Шубин метнулся на противоположную сторону, стряхнул с плеча «ППШ», врезал прикладом в лоб фельдфебелю. Тому как раз надоело ползать по полу, и он решил подняться. Удар был крепок, треснула лобная кость, глаза сбились в кучку, и фашист опять повалился на пол.

Старший лейтенант перевел дыхание, осмотрелся.

Хозяйка сидела на корточках в противоположном углу, истово крестилась. Ее дряблый подбородок дрожал.

– Другие немцы есть в доме, гражданка?

Женщина энергично замотала головой:

– Нет. Эти трое приехали на мотоцикле.

Шубин подбежал к противоположному окну. Оно выходило во двор, который ранее находился в слепой зоне. Открылся вид на сараюшки, дощатый курятник. У крыльца стоял немецкий мотоцикл.

Старший лейтенант резко обернулся, прошелся взглядом по горнице.

Женщина перебралась на колченогий стул, закрыла лицо руками и заплакала так, как будто уже сидела на скамье подсудимых. Пускаться в бега она не собиралась. Да и куда сбежишь от дома, от хозяйства?

Офицер со стоном приходил в себя. Поперек его груди лежала тяжелая лавка, не позволяющая ему подняться. Он стал отрывать ее от себя, что-то бормотал про русских свиней. В светлых волосах живописно запеклись картошка и огородная зелень.

Снова пригодился приклад. Глеб ударил по этому натюрморту. Обер-лейтенант икнул, вдруг взметнулся с каким-то нечеловеческим ревом и схватил разведчика за ногу!

Шубину снова пришлось орудовать лавкой. Он поднимал ее, с силой бил офицера, сломал ему плечо, раздробил грудную клетку. Фашист вздрогнул и затих.

На Глеба навалилась какая-то нечеловеческая усталость. Он поднял лавку, уселся на нее, отдышался.

Офицер пускал слюну, хрипло дышал. Он был уже не боец. Как, впрочем, и двое других. Толстяк отмучился, лежал под бидонами и уже не шевелился. Фельдфебель что-то лопотал, скорчившись под столом, из разбитого виска сочилась кровь. Шевелиться он не мог, конечности парализовало.

– Что, гражданка, кормим, значит, фашистских оккупантов? – проговорил Глеб. – И ведь продукты где-то находим. На голодных красноармейцев не хватило, а на захватчиков – пожалуйста. Так получается?

– Вы не понимаете, товарищ, – пробормотала женщина. – Я живу одна, выращиваю все, что могу. Муж умер от оспы еще в тридцатом году. Дочь уехала в город, училась на лекаря. Как началась война, я не получила от нее ни одного письма. Советским солдатам я отдала всех кур, последнюю тощую свинку. Яйца кончаются, картошка еще не выросла, доедаю прошлогодние запасы. Немцы приезжают, мне приходится им что-то ставить на стол, иначе они от злости расстреляют меня.

– Часто приезжают? – Шубин покосился на офицера, не подающего никаких признаков жизни.

– Эти трое уже были. Они шумные, наглые, но почти не обижали меня.

– Думаю, больше