Правила игры - Олег Егоров

Следуя довольно туманным представлениям о правилах конспирации, я не стал смешиваться с этой траурной компанией, где все так или иначе друг друга знали, а направил свои стопы к зданию, расположенному поблизости. Это был двухэтажный колумбарий под номером 18. Голубой барельеф рядом со зданием выглядел как безумный ребус. Если отгадывать его слева направо по диагонали, пропуская все фигуры между Петрушкой и пеликаном, то при желании складывается слово «пепел».

Остановившись на пороге братской усыпальницы, я стал рассматривать толпу у крематория. Видел я, естественно, только тех, кто еще оставался снаружи. Большинство провожающих, насколько я мог судить, находилось в зале ожидания за дверьми, которые сторожила добрая дюжина телохранителей. Но это меня как раз удивляло меньше всего. Среди окружения Ивана Ильича должны были присутствовать небожители, и многие, конечно, собрались проститься с управляющим. Как заметил известный писатель эпохи соцреализма: «Какой русский не пойдет за гробом соседа?»

Разочарованный результатами беглого осмотра или, вернее, их отсутствием, я вернулся к «Москвичу».

— Ну что? — деловито спросил Матвей Семеныч. — Кого будем фотографировать?

— Всех, — отозвался я. — На кого пленки хватит.

— Пленки хватит, — уверил меня Проявитель. — Пленки хоть… Короче, много пленки.

Через полчаса ожидания фотоаппарат Матвея Семеныча защелкал. Близкие и друзья покойного потянулись на выход.

— Чувих снимать будем? — Увлеченный своим делом фотограф нацелил объектив на подъехавшую к воротам кладбища машину.

Это был уже знакомый мне вишневого цвета «Кадиллак» из подземного гаража.

— Что? — спросил я чужим, как мне самому показалось, голосом. — В каком смысле?.. Да, конечно… Того, что рядом с ними, покрупнее, пожалуйста.

К автомобилю в окружении телохранителей направлялся элегантный господин, обнимавший за плечи двух молодых женщин в черных косынках. Одна из них была племянница управляющего Европа, поздравлявшая меня в казино с баснословным выигрышем, а вторая… моя Марина.

У Эрнста Теодора Амадея Гофмана есть такая сказка: «Повелитель блох». Ее герой, Перегринус Тис, с помощью волшебного стеклышка смог постичь всю глубину лицемерия окружающих. Стеклышко давало ему возможность заглянуть в самые потаенные уголки человеческого сознания. И лишь принцесса Гамахея оставила его в дураках. Дело в том, что, признаваясь Тису в своих чувствах, Гамахея верила собственной лжи, как может верить ей только женщина. Между поклонниками женщина часто выбирает наиболее богатого, убедив себя в том, что выбирает наиболее любимого.

Интерес мой к происходящему на какое-то время пропал. Матвей Семенович, продолжая свою работу, о чем-то меня еще спрашивал, и я, по большой части невпопад, что-то ему еще отвечал.

— Шабаш. — Проявитель опустил фотоаппарат. — Две кассеты отщелкал. Уважали, видать, покойного. А все одно: косая пожаловала — и прощай уважение.

— Почему — косая? — поинтересовался я, оправившись уже от легкого шока.

— Косить хорошо умеет. — Матвей Семеныч завел мотор и вырулил на проспект. — Ее дело косить, а наше — уворачиваться. Ты что, так и будешь теперь в усах по городу бегать?

Я бросил на заднее сиденье шляпу, отклеил бутафорские усы и пристегнулся ремнем безопасности. Машину Проявитель водил куда хуже, чем делал фальшивые документы.

— Пока ты на кладбище прохлаждался, мне для тебя корреспонденцию принесли. — Матвей Семеныч бросил мне на колени письмо.

— Что за черт! — Я тупо посмотрел на конверт.

Похоже, любой мой шаг предугадывался кем-то раньше, чем я успевал ногу поднять. И даже, может быть, раньше, чем я успевал о нем подумать.

— Сижу, понимаешь, готовлюсь к оперативной съемке, — продолжал делиться фотограф своими впечатлениями. — Себя ничем не обнаруживаю… Вдруг на тебе! Наклоняется к окну здоровая такая будка и спрашивает: «Вы с Александром Ивановичем приехали?» Причем спрашивает, заметьте, без хамства. И ведет себя так, словно он в курсе нашей миссии. Что ж мне после этого — шлангом прикидываться?!

«Конспиратор фигов! — обругал я себя, доставая из конверта сложенный пополам лист бумаги. — Усы еще прилепил! Рихард Зорге!»

Притормозив на светофоре, Матвей Семеныч встревоженно глянул на меня:

— Так это был не наш человек?!

— Наш, наш, — успокоил я фотографа. — Он под прикрытием работает.

— Я так и понял, — кивнул Проявитель. — Вас где высадить?

«Завтра в 16.00 у могилы Хераскова» — гласило отпечатанное на принтере анонимное послание. И почему я, интересно, должен знать, где находится могила Хераскова? Допустим, я знаю. Но откуда это известно отправителю?

— Вас где высадить? — повторил свой вопрос Матвей Семеныч.

— Да, — отозвался я. — На перекрестке. Спасибо.

— Вечерком заезжайте за фотографиями. — Проявитель остановил «Москвич» у тротуара и пожал мне руку. — До встречи, коллега.

Народу в кафе-мороженое заметно поубавилось. Дождь закончился, и посетители стали расходиться.

— Что-нибудь еще? — любезно поинтересовался, останавливаясь рядом, обладатель эспаньолки.

— Еще сто пятьдесят. — Достав из кармана спичечный коробок, я положил его на угол стола.

Будем рассуждать здраво… Коробок, подброшенный большим пальцем, встал на ребро. Пятнадцать копеек… В детстве у нас ребро шло за пятнадцать копеек… Если бы неизвестный автор записки был членом команды «Третьего полюса», он бы не стал городить весь этот огород: «Завтра… у могилы…» Не те у них методы. Я бы уже сегодня сидел в «Москвиче» Проявителя с простреленной башкой. Или собирала бы нас с Матвей Семенычем выездная сессия уголовного розыска в целлофановые мешки после взрыва, приблизительно равного килограмму тротилового эквивалента.

Я вновь подбросил коробок. На этот раз, дважды перевернувшись в воздухе, он упал этикеткой вниз. Пять копеек! Новое дело. Значит, у меня появился неожиданный союзник. Анонимный мой друг принял эстафету у Ивана Ильича.

— Ваши сто пятьдесят. — Официант поставил передо мной стакан и блюдце с маслинами.

Насчет маслин это он правильно догадался.

— Сколько с меня? — спросил я, доставая бумажник.

Он посмотрел на потолок, как будто там был выписан счет, и вздохнул.

— Ста рублей хватит?

Забрав деньги, официант с серьгой в ухе и традиционной сексуальной ориентацией оставил меня наедине с моими мыслями.

Подброшенный спичечный коробок упал на стол обратной стороной. Все сгорело. Все предыдущие двадцать копеек. Ну, допустим… Я вынул спичку, поджег угол письма и бросил его в пепельницу. Допустим, я до сих пор ничего не знаю. Допустим, что кто-то со мной режется в «жмурки», да так искусно, что я ловлю только воздух и оттого постоянно вожу. Они меня видят, а я их нет. В таком случае надо пользоваться любой возможностью. В таком случае завтра надо идти на эту встречу. На нее в любом случае надо идти.

Выпив водку, я закусил траурной черной маслиной.

Записка в пепельнице уже обратилась в золу. Люди, отношения, записки — все в золу обращалось. Такой сегодня выдался день. Прах к праху.

ГЛАВА 7

ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

Однокомнатная квартира Журенко являла собой нечто среднее между лабазом, автомастерской и жилым помещением. В прихожей пылилось пять мешков муки в окружении банок с маринованными овощами. Далее следовал ящик с картофелем наподобие тех, что используют пожарные для хранения песка. Рядом возвышался резиновый колодец из лысых автопокрышек. Много было и другого всевозможного добра, происхождение которого, верно, не помнил и сам Андрей. Это при том, что Журенко вовсе не являлся припасливым и рачительным хозяином. Просто в голове у него роилось множество завлекательных планов вроде выпечки домашнего хлеба, вулканизации изношенной резины либо разведения кроликов. Планы эти не имели своей конечной целью обогащение их составителя. Замысел был для него куда увлекательнее, чем возможный результат. И только подготовив для очередного предприятия все необходимое, Журенко сразу остывал. Запастись он мог чем угодно, кроме разве что терпения.

Посреди комнаты, словно конная статуя без всадника, навечно застыл мотоцикл «Ява». Андрей приобрел его невесть когда и ездил на нем лишь первые пару дней. От мотоцикла он мог давно и свободно избавиться, но Журенко оставил его как материальное воплощение своей детской мечты.

Обставлена комната была столь же стихийно, сколь и сама жизнь Андрея: проваленная кушетка на кирпичах; шикарная кровать с латунными спинками, приобретенная по случаю в каком-то африканском посольстве; стол антикварный красного дерева со множеством ящиков с ручками и без оных, с синим сукном, траченным в наиболее популярных местах, и с бронзовыми подсвечниками — на одном вверх по разветвленному шандалу взбирался медведь, другой был в виде аиста; пара венских стульев; горка с расколотым витражом, забитая слесарными инструментами и учебниками по домоводству, ящик из-под фруктов, поставленный на попа, и деревянная скамья с вырезанным на ней именем «Вадик». Когда во время переезда заносили в квартиру сгруженную у парадного мебель, кто-то сгоряча прихватил и ее. Потом хотели было вернуть обратно, да Андрей передумал: «Хрычовки будут меньше у подъезда сидеть». Пуританские кумушки по прежнему адресу нередко отпускали вслед его гостьям обидные замечания, и он таким образом решил нанести превентивный удар. На месте унесенной скамьи, впрочем, скоро появилась другая, и девушки Андрея все так же слышали за спиной глумливое жужжание.