Детский мир (сборник) - Андрей Столяров

Сергей хотел заметить ему, что решено–то, мол, решено, да не рано ли: три года до окончания школы, и потом, неплохо бы поставить в известность родителей, но, взглянув на увлеченную физиономию Дрюни, неожиданно для себя уяснил, что, быть может, и не надо в эти отношения вмешиваться, может быть, им и в самом деле виднее, и пускай все происходит так, как оно происходит. Годы, в крайнем случае, откорректируют. Он только подумал, что с Веткой у них было совсем иначе: не так быстро и без какой–либо определенности, но с другой стороны и время сейчас иное, отплывает в прошлое целая историческая эпоха, и не стоит, наверно, использовать прежние установки. Ему представилось ясно, что их с Веткой жизнь до некоторой степени завершилась, ну, быть может, не завершилась, но перешла в иную категорию измерений, в категорию старшего родительского поколения: образуют ли Дрюня с Мусей семью, не имеет значения, может быть, и расстанутся, учиться еще три года, но вот с Веткой они точно уже перевалили за середину, и, наверное, следует быть готовым к наступающей осени. Он представил себя седого, с замедленными движениями, как он вечером спускается в сад и вдыхает лиственную прохладу, и как Ветка, чуть горбясь, берет его под руку, и как долго смотрят они на остывшее солнце. Он, конечно, умом понимал, что будет это еще не скоро, но одновременно и чувствовал, что это все–таки будет, и фатальная неизбежность наполнила его не грустью, а умиротворением. Словно ничего другого ему и не требовалось.

И, заколотив последний, укороченный лист, он с удовлетворением выпрямился, обозревая работу:

– Ну, ребята, я думаю, что на сегодня достаточно. Это надо же: оба ската отремонтировали. Вот, что значит работать с квалифицированными помощниками. А теперь – умываться и ужинать, как положено. Поглядим–поглядим, что нам там приготовила Виктория Александровна…

Он обернулся к дому, где в трех окнах отражался закат, Ветка в этот момент как раз появилась на заднем крыльце и махала рукой, немного поднимаясь на цыпочки:

– Давайте заканчивайте!..

В легких сумерках белел ее фартук, обшитый красными петухами.

Дрюня солидно кашлянул.

– А когда будем рейками обивать? Не обить, так после первого же дождя покоробится…

Ему, видимо, нравилось чувствовать себя настоящим хозяином.

– Завтра, завтра, – ответил Сергей. – Не успеем уже сегодня, темнеет. Вообще, любое дело должно быть в охотку. – Он, напрягшись всем телом, потянулся до хруста в суставах. – Эх… сейчас навернем чего–нибудь аппетитного. Муся, ты не откажешься разделить с нами трапезу?

– Не откажусь, – с достоинством ответила Муся.

– Ну и правильно, я считаю, что ужин мы заслужили. Только дома предупреди, чтобы тебя не искали. Сбегай быстренько до родителей. Муся, ты меня слышишь?..

Муся, однако, не отвечала. Она стояла на лестнице, сильно вывернувшись назад, и смотрела куда–то в травяной переулок. Там по тропке между крапивой и лопухами, словно крадучись, передвигалась ссутуленная фигура. Человек ступал, будто ноги его проваливались по щиколотку, и уже отсюда можно было понять, что он основательно нагрузился.

Кажется, это был Евсей.

– Муся, очнись!

Девочка Муся вздрогнула и, как будто во сне, медленно оборотилась к Сергею. Серые пустые глаза казались громадными.

Она словно вдруг впала в состояние летаргии.

– Кажется, мне пора, дядя Сережа…

– Что с тобой, Муся?!. – пугаясь, крикнул Сергей. – И куда ты пойдешь? Дрюня, скажи ей: сейчас будем ужинать!..

Он воззвал к почему–то притихшему Дрюне.

Однако, Дрюня на его призыв не откликнулся, а напротив, припав к черни толя, осторожно, но в то же время и торопливо спускался по скату. Вот он зацепился руками за ободранный край, мягко свесился и спрыгнул в просвет между стенкой и деревянным заборчиком.

Сергей услышал, как зашуршала крапива.

– Куда вы, ребята?..

Ответом ему было молчание.

Евсей между тем подошел и оперся на невысокие колья ограды.

Сумрачная потертая физиономия зашевелилась.

– Николаич, спустись–ка на пару слов!.. Подойди, говорю, разговор намечается…

Рука его призывно махнула.

Сергей в три секунды оказался у задней калитки. Ему очень не хотелось связываться с Евсеем. В самом деле, наверное, на бутылку сшибает.

– Ну. Чего тебе надо?

Евсей, однако, не торопился: почесал грязь щетины и ухмыльнулся, продемонстрировав зубы. Двух передних у него не хватало.

– Невежливо разговариваешь, Николаич, – отметил он. – Ни тебе «здравствуй», ни чтобы здоровьем поинтересоваться. А здоровье, между прочим, у меня неважнецкое. Но – пришел вот, не посмотрел, что голова сегодня отваливается. Постарался, – а тут такое неуважение…

От него несло духом давней немытости, ветхий мягкий пиджак протерся на сгибах до ниток, а засаленный свитер едва прикрывал, по–видимому, незастегнутую прореху.

Сергей сказал резковато:

– Вот, что Евсей, у меня тут совсем нет времени. Излагай свое дело, и давай разойдемся. Но учти, что я в долг тебе уже не поверю…

Евсей снова осклабился.

– А мы в долг и не просим. Насчет «в долг» это я и сам могу поспособствовать. А пришел я сказать, что на этот раз – все, закончили. Было тебе, Николаич, последнее предупреждение. Как в театре, значит, третий звонок. Так что, если чего – пеняй на себя…

Он нахально и угрожающе подмигнул диким глазом, хмыкнул, кашлянул и уже повернулся, чтобы уйти, но придушенно захрипел, потому что суровые пальцы схватили его за лацканы:

– Кто тебя подослал?

Хватка была железная. Евсей дергался, посинев, бил с размаху ладонями, но освободиться не мог и барахтался, словно мышь, придавленная капканом:

– Пусти… пусти…

– Альдина? – спросил Сергей, дыша в щетину грязного подбородка.

– Пусти… Задушишь…

– Я спрашиваю: Альдина?

– Она…

– А Котангенса… учителя Перевертова… тоже – предупреждали?

– Ничего я не знаю… Сумасшедший… Пусти!..

Евсей все же вывернулся из сомкнутых пальцев и, предусмотрительно отскочив метра на полтора, будто тронувшийся, заскреб себя ногтями по горлу.

– Чокнутый… Так же убить недолго… Ничего – скоро отправишься за стариком…

– Каким стариком?

– Который… ну это… по географии…

– Мамонтов?

– Фамилию не докладывали… Ты сходи–сходи, может, попрощаться успеешь…

Он дурашливо чмокнул, как будто целуя, и вдруг ринулся по переулку, топча крапиву. Миг – и опушенные стебли начали расправляться…

9

Разумеется, Сергей опоздал.

Когда он, как и был – в тренировочном рабочем костюме, с перепачканными руками и с гвоздями в кармашке на левой части груди, задыхаясь, подбежал к кирпичному трехэтажному дому, где Мамонт имел квартиру, то увидел, что у дома уже собралась небольшая толпа, окна во всех этажах открыты, а из зева парадной с заклиненной половинкой дверей, санитары в халатах вытаскивают покрытые простыней носилки, Обрисовывались под тканью детали распростертого тела.

Носилки исчезли в фургончике «скорой помощи», и машина начала выбираться из сквера, который опоясывал дом – глухо ухнула и поплыла по направлению к Первой больнице. Синий выхлоп повис в неподвижном воздухе. В толпе сразу же зашептались: Кричал–то как!..» – «Я сначала не понял, жена говорит: «Посмотри, что случилось.» – «Дверь закрыта была, пришлось вышибать…» – «Как хотите, товарищи, а что–то здесь не в порядке…» – «Ну конечно, с чего бы он так кричал?» – «Милиция, вон, милиция, они разберутся…»

Из парадной действительно выходил круглый маленький Пекка, потирая в задумчивости раскрасневшийся нос, а за ним озабоченно шествовал участковый сержант, и не менее озабоченный дядя Миша оглядывался, то и дело вздыхая. И живот его надувался и опадал под мундиром. Сразу чувствовалось, что дядя Миша в глубокой растерянности. Он остановился посередине враз сконцентрировавшейся толпы и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Ну идите–идите, ну что вы тут митингуете?.. Ну – сердечный приступ у человека, ну – с каждым может случиться…

Мощные руки его отталкивали любопытных. Тем не менее, уверенности в голосе не доставало. Все присутствующие, наверное, это чувствовали, и из массы собравшихся неслись соответствующие возражения:

– Ты нам баки не забивай!..

– Какой–такой приступ?!.

– От сердца так не кричат!..

– Убили – и вся недолга!..

– За идиотов нас принимают!..

Дядя Миша был стиснут напирающими телами. Особенно бесился старик – почему–то в галошах и в полушубке на голое тело: «Ты тут нам, Михаил, зубы не заговаривай! Ты скажи: может народ терпеть таких безобразий? Есть у нас милиция или нет? Ты скажи: за что тебе деньги платят!..» – борода его задиралась, как у раскольника, палка, вытертая на ручке, так и взлетала.