Звезды против свастики. Часть 1 - Александр Антонов

– Потому что это была ложная память, наведённая, с целью сделать меня женой Яковенко.

– Почему ты так считаешь? – поинтересовался Ежов.

– Да потому, Коля, что Ляховицкий сам мне в этом признался, «наводчик» хренов!

– Когда признался? – уточнил Ежов: – Когда ты ворвалась к нему в квартиру и стала угрожать пистолетом?

– Нет, – мотнула головой Евгения, – двумя неделями раньше, когда я нос к носу столкнулась с ним на улице в Москве…

Москва – по определению суетный город.

Женя шла среди толпы, не всматриваясь в лица. Поэтому когда совсем близко раздалось «Добрый день, Евгения Владимировна!» она не сразу поняла, что обращаются к ней, а когда поняла, то остановилась и стала искать глазами источник обращения. И нашла в улыбающемся лице Казика Ляховицкого, старинного друга её покойного мужа Панаса. Своим другом Женя Ляховицкого никогда не считала, хотя из уважения к мужу старалась это никак не выказывать. Чем же ей Казик так не угодил? Что интересно, сама Женя над этим никогда не задумывалась. Ей было достаточно того, что Ляховицкий ей просто не нравился. Вот и теперь обращённая к ней улыбка казалась приклеенной к холеному лицу маской. Тем не менее, теперь уже в память о мужниной привязанности, Евгения натянула на лицо ответную улыбку, и произнесла:

– Здравствуйте, Казимир Янович. Рада вас видеть. Какими судьбами в Москве?

– По делам, очаровательнейшая Евгения Владимировна, по делам… Вот и к вам у меня есть дело.

– Ко мне? – искренне удивилась Евгения, которая давно утвердилась в мысли, что после смерти Панаса у неё не может быть с Ляховицким никаких дел. И вот, надо же! Даже интересно…

А Ляховицкий продолжал торопливо, как бы из опаски, что она уйдёт, недослушав, давать развёрнутое пояснение к сказанному:

– К вам, голубушка, к вам. И поверьте, это очень важно, в первую очередь, для вас.

Женское любопытство возобладало над многолетней неприязнью. И Евгения, добавив из чистой стервозности в тон жеманного сомнения, произнесла:

– Ну, не знаю даже… Это так неожиданно… Хорошо! Я вас слушаю.

– Ну не здесь же, – мягко урезонил её Ляховицкий. – Давайте зайдём в какую-нибудь ресторацию, где найдётся укромный столик для приватной беседы…

Евгения вяло ковыряла ложечкой лежащее на тарелочке пирожное, а потом оставила и это занятие. Уж больно страшным и одновременно неожиданным оказалось то дело, которое излагал сидящий напротив Ляховицкий…

– Поймите меня правильно, – с этих слов начал излагать суть анонсированного дела Ляховицкий, – если бы не трагедия, произошедшая с Панасом, я бы не скоро вызвал вас на этот разговор, дорогая Юлия…

В голове у Жени что-то взорвалось и на миг полностью овладело её сознанием, настолько краткий, что Ляховицкий, кажется, ничего и не заметил. Он ждал реакции на произнесённое имя и, наконец, дождался.

– Как вы меня назвали?! – воскликнула молодая женщина.

– Юлией. Я назвал вас Юлией. Вашим настоящим именем.

– Но… – Евгения была в смятении: – Как? Почему?

– Успокойтесь, – мягко сказал Ляховицкий. – Не стоит привлекать внимание. Вы задали вопрос «почему?». Вы хотите знать причину, по которой ваши родители дали вам имя Юлия? Я хотя и стоял возле вашей колыбели, но о таком могу лишь догадываться. Видимо, вашей матери очень хотелось, чтобы имя дочери звучало примерно одинаково и на русском и на её родном языке. – Глядя в округлившиеся от удивления глаза Евгении, Ляховицкий пояснил: – Когда вы родились, а случилось это в Киеве, ваших родителей звали Василий и Евгения Малышевы. Но на истинной родине помнили их настоящие имена: Август и Адала Кляйн. Ваши родители, Юля, были чистокровными арийцами, и работали на германскую разведку.

Ляховицкий взял паузу, пил мелкими глотками кофе, и наблюдал, как потрясённая женщина постепенно приходит в себя. Когда та взглядом потребовала продолжения, Казимир продолжил:

– Заброска ваших родителей осуществлена в самом конце «Великой войны», которую в русских учебниках истории называют «германской». Судьба самой Германии к тому времени была решена: армию ждал разгром, а нацию унижение. Но нашлись люди, которые, веря в великое будущее Германии, даже в тех невыносимых условиях на это будущее работали. Когда Кляйны-Малышевы прибыли в Киев, Адала была беременна вами. Это усилило «легенду», и внедрение прошло без осложнений. Много лет ваши родители успешно работали в составе группы, которой руководил я. А потом случился провал. Не буду останавливаться на причинах, скажу одно: такое бывает. Случилось это в 1938 году. – Евгения напряглась. – Вы уже знали о том, кто ваши родители на самом деле, и помогали им. Как и ваш жених. Нет, Юля, не Панас. Всех четверых мне удалось вывезти из-под носа у гебистов и отправить на отдалённый хутор, где вас приютил верный человек. Но гебисты, в конце концов, пришли и туда. Хозяин дома, ваши отец и мать, ваш жених оказали отчаянное сопротивление. Тогда гебисты забросали дом гранатами. Погибли все, кроме вас, Юля. Ваши близкие готовы были принять смерть, но вас и вашего будущего ребёнка хотели спасти во что бы то ни стало, потому спрятали под домом в специальном подземном укрытии. Правда, и его перекрытия частично обвалились в результате взрывов гранат. Вот тогда-то и возникли те ранения, от которых вас потом лечил Панас. Амнезия тоже оттуда. Панас был моим приятелем, но не был соратником. Для него пришлось сочинить «железнодорожную» легенду о вашем ранении.

– Если всё, что вы говорите, правда, – прервала Ляховицкого Евгения, – то непонятно: мне-то вы зачем внушили ту же легенду?

– А это уже стечение обстоятельств, – пояснил Ляховицкий. – Когда мы извлекли вас из-под завала, вы были в крайне тяжёлом состоянии. Я, как-никак, врач и сразу определил, что лечить вас на дому – значит, обречь на скорую смерть. И тут я вспомнил о Панасе, который в этот день дежурил в железнодорожной больнице. Сделать так, чтобы вас доставили именно туда, было несложно. Удалось подстрелить двух вальдшнепов разом – вы получили квалифицированную помощь, а я мог через лечащего врача следить за ходом выздоровления. Мы были готовы забрать вас из больницы, как только позволило бы состояние здоровья. Но кто мог предположить, что Панас в вас влюбится? Я, скажу откровенно, был этим поначалу просто шокирован. А потом подумал: зачем торопиться возвращать вас к прежней жизни, коли вы о ней напрочь забыли? Почему в память о ваших героических родителях не дать вам какое-то время жить спокойной жизнью, любить мужа, воспитывать ребёнка? И я откликнулся на просьбу Панаса помочь ему жениться на вас. Так мы вдвоём сделали то, что в своё время сделал Пигмалион. Наша Галатея – то есть вы – получила новое лицо и новую память, в которой Панас был отцом ребёнка.

Ляховицкий умолк. Некоторое время молчала и Евгения. Потом спросила:

– Теперь, значит, пришло время вытряхнуть меня из ватной упаковки и вернуть к суровой шпионской действительности? А как я не захочу?

– Захотите, – уверенно произнёс Ляховицкий, – ибо иного выбора у вас нет.

– Ну да, – криво усмехнулась Евгения. – Ведь в случае отказа вы всё расскажете моему теперешнему мужу.

– И это тоже, – кивнул Ляховицкий. – Но не только. Я ведь ещё не всё рассказал. Панас погиб не в результате несчастного случая, его убили.

– Как убили?! – вскричала Евгения. – Кто?!

– Неважно кто, важно – по чьему приказу, – ответил Ляховицкий.

– Вы намекаете на то, что это Михаил… – начала Евгения, но Ляховицкий её остановил.

– Нет, Жехорский здесь ни при чём. Смею предположить, что от него это тщательно скрывают.

– Тогда кто?

– А вы сами не догадываетесь? Вспомните историю ваших отношений с Жехорским. Вас ведь тянуло друг к другу, отчаянно тянуло, не правда ли? И что стало препятствием, вернее, кто стал препятствием непреодолимой для вас обеих силы, которая мешала вам быть вместе? Ваш муж Панас! А теперь подумайте, Юлия, кто в ближнем окружении Жехорского возглавляет организацию, которая знает всё и про всех? Кто, узнав о тайном желании друга, имеет реальную возможность помочь такому желанию осуществиться? Тем более что и делать-то почти ничего не надо, всего лишь повредить чьё-то альпинистское снаряжение…

– Он что, меня имел в виду?! – воскликнул искренне возмущённый Николай.

– Тебя, Коля, тебя, – слабо улыбнулась Евгения. – Но ты успокойся, я в тот момент уже не верила в то, что говорил этот лживый человек.

– Почему? – спросил Николай, тут же понял, что сморозил глупость, и укоризненный взгляд Евгении был тому лишь подтверждением, потому поспешил поправиться. – Я имею в виду, как ты его разоблачила?

– В тот момент никак, – ответила Евгения. – Просто внутри меня стало образовываться нечто кричащее: не верь этому уроду, он врёт, врёт! Тогда я просто ушла, сославшись на то, что мне надо всё обдумать, и поспешила домой, где почти сразу свалилась в горячке.