Люди сороковых годов - Алексей Писемский

Возвратившись из театра в свой неприглядный номер, герой мой предался самым грустным мыслям; между ним и Мари было условлено, что он первоначально спросит ее письмом, когда ему можно будет приехать в Петербург, и она ему ответит, и что еще ответит... так что в этой переписке, по крайней мере, с месяц пройдет; но чем же занять себя в это время? С теперешним обществом города он совершенно не был знаком. Из старых же знакомых Кнопов, со своим ничего не разбирающим зубоскальством, показался ему на этот раз противен, Кергель крайне пошл, а сам Абреев несколько скучноват; и седовласый герой мой, раздумав обо всем этом, невольно склонил голову на руки и начал потихоньку плакать. При таком душевном настроении он, разумеется, не спал всю ночь, и только было часам к девяти, страшно утомленный, он начал забываться, как вдруг услышал женский голос:

- Ничего, я подожду, посижу тут! - говорила какая-то дама его Михайлу.

Вихров, к ужасу своему, и сквозь сон еще сознал, что это был голос г-жи Огаркиной, супруги станового.

"Зачем это она пришла ко мне?" - думал он, желая в это время куда-нибудь провалиться. Первое его намерение было продолжать спать; но это оказалось совершенно невозможным, потому что становиха, усевшись в соседней комнате на диване, начала беспрестанно ворочаться, пыхтеть, кашлять, так что он, наконец, не вытерпел и, наскоро одевшись, вышел к ней из спальни; лицо у него было страшно сердитое, но становиха этим, кажется, нисколько не смутилась.

- Что, батюшка, больно долго спишь? - спросила она его самым фамильярным голосом.

- Ах, это вы! Что вам угодно от меня? - спросил ее, в свою очередь, сколько возможно сухо, Вихров.

- Что угодно? Повидаться с тобой пришла. Что, надолго ли сюда приехал?

- Завтра еду, - отвечал Вихров и дал себе клятву строжайшим образом приказать Михайле ни под каким видом не принимать г-жи Огаркиной.

- Ну, если завтра, так это еще ничего. Я бы и не знала, да сынишко у меня гимназист был в театре и говорит мне: "В театре, говорит, маменька, был сочинитель Вихров и в ложе сидел у губернатора!" Ах, думаю, сокол ясный, опять к нам прилетел, сегодня пошла да и отыскала.

Вихров на все это молчал.

- Губернатор-то, видно, знакомый тебе, приятель, что ли? - продолжала становая расспрашивать.

- Знакомый, - отвечал Вихров угрюмо.

- Ну, так вот что, он вытурил мужа моего вон. Попроси, чтобы он опять взял его на службу.

- Никакого права я не имею просить его ни о ком и ни о чем, - отвечал Вихров.

- Да полно! Что за пустяки, никакого права не имею! Что у тебя язык отломится от слова-то, что ли?.. Неужели и в самотко не попросишь?

- И в самом деле не попрошу.

- За это тебе бог самому счастья-то не даст в жизни; смотри-ка, какой старый-престарый стал.

Вихров молчал.

- Нам с мужем пить-есть нечего, - без шуток! - продолжала становая, думая этим его разжалобить.

Но Вихров продолжал молчать.

- Что он других-то становых терпит? Разве они лучше мужа-то моего? Попроси, сделай милость, душенька!

- Не стану я просить, отвяжитесь вы от меня! - крикнул, наконец, Вихров, окончательно выведенный из себя.

- Ну, паря, люди ныне стали, - продолжала становая, но уходить, кажется, все-таки не думала.

- Михайло, - крикнул Вихров, - дай мне шубу и палку, я сейчас пойду.

- Куда же это идешь? - спросила становая, несколько уже и сконфуженная таким оборотом дела.

- Куда нужно, - отвечал тот, проворно надевая шинель и уходя из своего номера.

- Так не скажешь губернатору? - крикнула ему вслед становиха.

- Нет, не скажу! - отвечал Вихров, садясь на первого попавшегося извозчика, и велел себя везти, куда только он хочет.

- Тьфу, окаянный человек! - проговорила становиха и пошла, как бы несолоно хлебав, по тротуару.

К вечеру, впрочем, в герое моем поутихла злоба против нее, так что он, приехав к Абрееву, рассказал тому в комическом виде всю эту сцену и даже прибавил:

- Действительно, я думаю, другие становые не лучше же его!

- Во-первых, все-таки получше, а во-вторых, супруг таких не имеют, так что они в стану вдвоем управляли и грабили!

Вихров ничего не нашелся возражать против этого. Абреев потом, как бы вспомнив что-то такое, прибавил:

- Ко мне сейчас почтмейстер заезжал и привез письмо на ваше имя, которое прислано до востребования; а потом ему писало из Петербурга начальство его, чтобы он вручил его вам тотчас, как вы явитесь в город.

Вихров догадался, что письмо это было от Мари; он дрожащими руками принял его от Абреева и поспешно распечатал его. Мари писала ему:

"Мой дорогой друг! Я выдержала первую сцену свидания с известным тебе лицом - ничего, выучилась притворяться и дольше быть и не видеть тебя не могу. Приезжай сейчас; а там, что будет, то будет.

Твоя Мари".

- Вероятно, приятное письмо? - спросил Абреев, видя, что лицо Вихрова заблистало восторгом.

- Очень! Завтра я еду в Петербург.

- Зачем же так скоро? Погостите еще у нас.

- Нет, мне нужно получить там довольно значительные деньги и сделать некоторые распоряжения по своему имению, - болтал что-то такое Вихров, почти обезумевший от радости.

Ему казалось, что все страдания его в жизни кончились и впереди предстояла только блаженная жизнь около Мари. Он нарочно просидел целый вечер у Абреева, чтобы хоть немного отвлечь себя от переживаемой им радости. Абреев, напротив, был если не грустен, то серьезен и чем-то недоволен.

- Завидую вам, что вы едете в Петербург, - проговорил он.

- Что же, надоела, видно, провинциальная жизнь? - спросил Вихров.

- Не то что жизнь провинциальная, но эта служба проклятая, - какое обстоятельство у меня вышло: этот вот мой правитель канцелярии, как сами вы, конечно, заметили, человек умный и образованный, но он писать совсем не умеет; пустой бумажонки написать не может.

- Он не привык еще, вероятно, к тому.

- Нет, не то что не привык, а просто у него голова мутна: напичкает в бумагу и того и сего, а что сказать надобно, того не скажет, и при этом самолюбия громаднейшего; не только уж из своих подчиненных ни с кем не советуется, но даже когда я ему начну говорить, что это не так, он отвечает мне на это грубостями.

- Что же вам с ним церемониться, перемените его.

- Не могу я этого сделать, - отвечал Абреев, - потому что я все-таки взял его из Петербурга и завез сюда, а потом кем я заменю его? Прежних взяточников я брать не хочу, а молодежь, - вот видели у меня старушку, которая жаловалась мне, что сын ее только что не бьет ее и требует у ней состояния, говоря, что все имения должны быть общие: все они в таком же роде; но сами согласитесь, что с такими господами делать какое-нибудь серьезное дело - невозможно!

Вихров грустно усмехнулся.

- Удивительное дело, какой у нас все безобразный характер принимает, проговорил он.

- Да, а в то же время, - подхватил Абреев, - мы имеем обыкновение повально обвинять во всем правительство; но что же это такое за абстрактное правительство, скажите, пожалуйста? Оно берет своих агентов из того общества, и если они являются в службе негодяями, лентяями, дураками, то они таковыми же были и в частной своей жизни, и поэтому обществу нечего кивать на Петра, надобно посмотреть на себя, каково оно! Я вот очень желаю иметь умного правителя канцелярии и распорядительного полицеймейстера, но где же я их возьму? В Петербурге нуждаются в людях, не то что в провинциях.

Вихров был почти согласен с Абреевым.

При прощании он просил его передать поклон Кнопову, председателю и Кергелю и извиниться перед ними, что он не успел у них быть.

- А желаете с женой проститься? - спросил его уже сам Абреев.

- О, непременно! - воскликнул Вихров, совершенно и забывший о существовании m-me Абреевой.

Абреев провел его на половину своей супруги.

- Что прикажете сказать от вас Петербургу? Не скучаете ли вы? - спросил Вихров губернаторшу, чтобы что-нибудь ей сказать.

- Нет, не скучаю! Кланяйтесь от меня Петербургу, - как-то простонала она.

- Она везде жить может! - подхватил Абреев, и горькая усмешка как бы невольно промелькнула на его красивом лице.

XII

ГЕНЕРАЛ ЭЙСМОНД

Вихров, по приезде своем в Петербург, сейчас же написал Мари письмо и спрашивал ее, когда он может быть у них. Мари на это отвечала, что она и муж ее очень рады его видеть и просят его приехать к ним в, тот же день часам к девяти вечера, тем более, что у них соберутся кое-кто из их знакомых, весьма интересующиеся с ним познакомиться. Из слов Мари, что она и муж ее очень рады будут его видеть, Вихров понял, что с этой стороны все обстояло благополучно; но какие это были знакомые их, которые интересовались с ним познакомиться, этой фразы он решительно не понял! Надобно сказать, что Эйсмонд так же, как некогда на Кавказе, заслужил и в Севастополе имя храбрейшего генерала; больной и израненный, он почти первый из севастопольских героев возвратился в Петербург. Общество приняло его с энтузиазмом: ему давали обеды, говорили спичи; назначен он был на покойное и почетное место, получил большую аренду. Все это сильно утешало генерала. Он нанял, как сам выражался, со своей Машурочкою, отличную квартиру на Английской набережной и установил у себя jours fixes[171]. Вечер, на который они приглашали Вихрова, был именно их установленным вечером. Когда тот приехал к ним, то застал у них несколько военных в мундирах и несколько штатских в черных фраках и в безукоризненном белье. Все они стояли кучками и, с явным уважением к дому, потихоньку разговаривали между собой. В гостиной Вихров, наконец, увидел небольшую, но довольно толстенькую фигуру самого генерала, который сидел на покойных, мягких креслах, в расстегнутом вицмундире, без всяких орденов, с одним только на шее Георгием за храбрость. Рукав на правой руке у него был разрезан и связан ленточками. Узнав Вихрова, Эйсмонд радостно воскликнул: