Отрезок пути - Iris Black

Северус заметно расслабляется и откидывается на спинку кресла. Судя по этой реакции, дело было хуже, чем я могу себе представить. А может, он просто принимает все слишком близко к сердцу.

– Знаешь, насколько я понимаю, они считались шутниками, эти Мародеры, – осторожно говорю я. – Но у некоторых странные представления о чувстве юмора. Например, шутниками считают близнецов. Они и вправду смешные, но Монтегю бы с этим не согласился – он ведь погибнуть мог из-за этой их шуточки. Или Малфой…

– Малфой?

– Ага, он самый. Тоже шутник великий, – меня разбирает смех. – На первом курсе, представь себе, поймал меня в темном коридоре и решил немного попрактиковаться. Применил это заклинание, которое ноги друг к другу приклеивает. Так я до Гриффиндорской башни и прыгал.

– И ты считаешь это смешным? – удивленно осведомляется Северус, поднимая бровь.

– Ну, мне кажется, только я и имею право считать это смешным, разве нет? Хотя если бы я сейчас увидел такое со стороны, вытряхнул бы гаденыша из штанов, – я вспоминаю свой первый курс. Как же давно это было! – Знаешь, Гарри мне тогда сказал, что я стóю десяти таких, как Малфой.

– Он так сказал?

– Ага. Думаю, он, как и все, считал меня бездарностью, но, по крайней мере, не стал смеяться. Как и Гермиона. За это я им благодарен, – я вспоминаю, что Гермиону так и не увидел. Надеюсь, Рону от нее не слишком достанется. Впрочем, так ему и надо. Я усмехаюсь, наматываю на палец прядь волос, которые уже отросли настолько, что лезут не только в глаза, но и в рот, и возвращаюсь к тому, с чего начал: – Собственно, чувство юмора – понятие субъективное. Твои шуточки, как я погляжу, смешат только меня и слизеринцев. Да и то, они гогочут не над самими шутками, а над реакцией на них других студентов.

– Ты забыл еще одного человека, – замечает Северус и манит меня пальцем, словно собираясь сообщить страшную тайну. Я наклоняюсь, и он серьезно говорит: – Дело в том, Невилл, что мои, как ты выразился, шуточки смешат меня самого. А на реакцию всех прочих, мне, по правде сказать, глубоко плевать.

Он подмигивает, наполняет стакан и снова откидывается в кресле с довольным видом. Я посмеиваюсь. Иногда мне кажется, что если бы он захотел, то запросто мог бы сделать так, чтобы студенты обожали его, а не боялись и ненавидели. В конце концов, я ведь тоже его когда-то боялся.

– Во всяком случае, твои шутки на порядок остроумней, – заверяю я и, поколебавшись несколько секунд, все-таки решаюсь уточнить: – Кое-что мне непонятно… Отца и крестного Гарри я не знал, поэтому сказать о них ничего не могу. Петтигрю – предатель, тут и добавить нечего. Но мне сложно представить, что профессор Люпин мог вести себя как Малфой или даже как близнецы. По-моему, он совсем другой человек.

– Ты прав, – неожиданно соглашается Северус. – Ему никогда не казались смешными шутки, заканчивающиеся в больничном крыле.

– Но тогда я не понимаю! Что он тебе сделал, чтобы заслужить такое отношение?

– Ты видел, что он мне сделал.

Я удивленно смотрю на него, и он, повернувшись боком, постукивает кончиками пальцев по ребрам.

– Ох!.. Эти царапины… – до меня, наконец, доходит. – Но ты ведь… то есть, он не…

– Покусать меня он не успел, если ты об этом, да и когти прошлись вскользь, – подтверждает Северус, поморщившись. – Правда, от шрамов невозможно избавиться, к тому же, они имеют свойство ныть в плохую погоду. Но в целом считается, что мне повезло.

– Когда это случилось? И как вообще такое могло произойти?

– Во время учебы, – поясняет он. – Аконитового зелья тогда еще не было – во всяком случае, такого, которое можно было бы давать подростку, не опасаясь, что он отправится к праотцам. Я усовершенствовал его только когда начал работать в Хогвартсе – преимущественно ради собственного спокойствия, – он в очередной раз наполняет стакан, и я отмечаю, что содержимое второй бутылки уменьшилось вдвое. – Во время полнолуний его прятали в Воющей хижине. Туда-то я и забрел с подачи Блэка.

– Понятно теперь, откуда эти истории о призраках, – хмыкаю я. – Но если все так, как ты говоришь, получается, что он в любом случае не виноват. Ведь в полнолуние оборотни ничего не соображают и могут загрызть даже лучшего друга, не говоря уж о… хм… о недруге. Не можешь же ты его за это ненавидеть!

– Разве я говорил, что ненавижу его именно за это? – с деланным удивлением осведомляется он. – Разве я вообще говорил, что ненавижу его? Или кого-то из них?

– Но как же тогда… – я растерянно умолкаю и окончательно перестаю что-либо понимать.

Северус негромко смеется.

– Двоих уже нет в живых. Стóит ли тратить нервы на то, чтобы ненавидеть мертвецов? Не думаю. Им-то уже наплевать, знаешь ли. Блэка я перестал ненавидеть, еще когда он был жив. Сложно ненавидеть того, кого тебе жаль.

– Тебе было его жаль? – недоверчиво переспрашиваю я. Вот уж не думал, что ему может быть кого-то жаль.

– Ну да. Полагаю, если бы Блэк об этом узнал, то полез бы в петлю, – он неожиданно весело фыркает. – Только не думай, что в слово «жалость» я вкладываю позитивный смысл. Это мерзкое чувство. Жалеть можно только того, кто жалок.

– Понимаю…

– И Петтигрю тоже жалок. Полное ничтожество, если хочешь знать. Но называть его предателем было бы неправильно.

– Но как же?..

Северус хмурится и взмахивает рукой. Я прикусываю язык.

– Если бы ты видел, как с ним обращаются его так называемые друзья, ты бы его пожалел. Это нельзя назвать дружбой, – сообщает он. – Я не жалел, потому что он сам был в этом виноват. Никто не заставлял его перед ними лебезить. Но у этого червяка нет даже намека на чувство собственного достоинства, – он брезгливо морщится и отряхивает мантию, словно этот Петтигрю только что к ней прикоснулся. – Тем не менее, он ненавидел их. Ненавидел даже тогда, когда сам этого не понимал. Но Темный Лорд понял и сумел вытащить эту ненависть на поверхность. И подсказал, как им отомстить. Собственно, Петтигрю попался в ту же ловушку, что и… что и многие другие.

– Понимаю… – снова говорю я. Однако в газетных вырезках и рассказах очевидцев все кажется значительно проще. – А Люпин?

– Дался тебе этот Люпин! – он посмеивается и хитро смотрит на меня, чуть наклонив голову, затем проводит рукой по скрытым под одеждой шрамам и задумчиво произносит: – Это была идея Блэка. Мы учились на пятом курсе, и к тому времени я почти не сомневался в том, что Люпин – оборотень. Мне нужны были доказательства. Блэк заметил, что я слежу за ними, и решил, что это будет очень весело – подсказать мне, как пробраться в Воющую хижину… Теперь ты понимаешь?

– Прости?

– Блэк сам вырыл себе яму, – злорадно поясняет он. – Он двенадцать лет провел в Азкабане за предательство лучшего друга, которого обожал настолько, что у некоторых возникали подозрения относительно его ориентации. И никто даже не усомнился в его виновности, включая еще одного близкого друга. Как тебе это нравится?

– Ну да, – я моментально понимаю, на что он намекает. – Получается, что Блэк не только отправил в ловушку тебя, но и подставил Люпина, которому вполне мог бы грозить Азкабан.

– Вот именно! – он поднимает вверх палец. – Поттер под конец сообразил, чем все это может обернуться, и вытащил меня оттуда, попутно дав понять, что спасает мою жалкую жизнь только ради своих приятелей. Дамблдор заставил меня дать слово, что я буду молчать. И я молчал, знаешь ли! – он с грохотом ставит на стол пустой стакан. – До тех пор молчал, пока этот вервольф не бросился в объятия своего блохастого дружка, забыв о полнолунии, о зелье, о том, что рядом дети… Не то, чтобы я тогда вел себя разумно, – неохотно добавляет он. – Но хоть не кусался.

– Это я понимаю, Северус, – почти честно говорю я, поскольку о том, что происходило в школе в промежутке между приездом Фаджа и увольнением Люпина, представление имею весьма смутное. – Но ведь Люпин не виноват в том, что напал на тебя в Воющей хижине.

– Да тролль с ней, с хижиной! – отмахивается он. – Дело вообще не в этом. Я ведь уже сказал, что ты прав насчет того, что Люпин – другой человек. Он не похож на Поттера и Блэка, которые вполне могли бы быть родными братьями. Он никогда не одобрял их шуток, не разделял их интересов, имел отличное от них мировоззрение, – Северус ненадолго прерывается, чтобы уничтожить еще один стакан, и я начинаю подозревать, что добром это не кончится. – Проблема в том, что он молчал. Не возражал. Не пытался поставить их на место и объяснить, что они переходят всякие границы. И даже после происшествия в Воющей хижине он продолжал молчать.

– Ну… может, он просто не хотел терять друзей? – неуверенно предполагаю я, невольно задумавшись, нужны ли вообще такие друзья. – Или боялся, что его тайна выйдет наружу.

– Очень логично! – ехидно говорит Северус. – Он был настолько низкого мнения о своих друзьях, что считал их способными растрепать всей школе о его ликантропии, если он им хоть раз возразит, но при этом не хотел их терять? У тебя весьма своеобразные представления о дружбе.